Надежда Нелидова - Женщина в жутких розочках

Надежда Нелидова

ЖЕНЩИНА В ЖУТКИХ РОЗОЧКАХ

ДЕКАБРИСТКА

Мне идёт жёлтый цвет: насыщенный – зрелого одуванчика, нежный – только вылупившегося цыплёнка, золотистый – болотной купальницы. Но упаси бог надеть что-нибудь жёлтое из гардероба на приём в больницу. Хмуро-усталые врачи, заполняя бумаги, вдруг оживляются при виде жёлтого цвета.

– Желтухой болели?

Благодаря одуванчиково-цыплячьей кофточке я познакомилась с мужем. Он работает терапевтом в поликлинике, ведёт наш участок. Моя жёлтая кофточка также навеяла ему смутные ассоциации. Он вскинул набрякшие от писанины, озарённые, спохватившиеся глаза:

– Желтухой болели?

Это была последняя капля. Глядя в его глаза, я отчеканила:

– Да. Я люблю жёлтый цвет. И что из того? При чём тут желтуха? Что у вас, у врачей, за странная логика? Вы все сговорились, что ли?

– То есть записываем: пациентка желтухой переболела, – невозмутимо подытожил лысоватый терапевт Павел Сергеич – так извещала визитка на халате.

– Я в жизни не болела желтухой! – взорвалась я.

– Но вы сами только что сказали «да»… Вот медсестра подтвердит.

– Я сказала «да», что люблю жёлтый цвет, что…

– Не знаю насчёт желтухи, но нервишки у вас шалят. Успокоительное вам точно не помешает.

– Да как вы смеете меня оскорблять?!

И так далее. Эпизод, начавшийся столь малосодержательным диалогом в терапевтическом кабинете, через месяц закончился торжественной регистрацией в районном загсе. За спиной сорокалетнего лысого жениха смахивала счастливые слёзы его мама Екатерина Семёновна.

Месяц назад мы официально познакомились с будущей свекровью. В принципе понравились друг другу и даже расцеловались на прощание. Писклявым умильным голосом и подвижным носом-пятачком она походила на моего любимого мультипликационного поросёнка из «Винни Пуха».

Я застёгивала босоножки у двери, поджидая задерживавшегося в кухне Пашу. И вдруг услышала:

– Так не забудь, Павлик. Прежде чем подавать заявление, девочка должна принести справку из СПИД-центра, из психдиспансера: нет ли дурной наследственности, и от гинеколога насчёт бесплодия.

Перегородка между прихожей и кухней была тонкая, из гипсокартона. Я отчётливо слышала каждое слово.

Я могла застегнуть последние перепонки на босоножках, строптиво топнуть каблучком: ладно ли сидят – повернуться и уйти, хлопнув дверью. И моя жизнь круто повернула бы в совершенно иное русло.

Хотя, прямо скажем, к тридцати четырём годам осталось не так много свободных русел. Да и те заболотились, обмелели и забились илом, ветками и мусором. В мутной воде просматривались смутные очертания, похожие на утопленников.

Я осталась стоять у двери как приросшая. К чести Паши, он даже не заикнулся об обязательном наличии трёх справок перед свадьбой. Не знаю, какие домашние баталии ему пришлось вынести, но он похудел – это было видно по ещё более торчащим костистым ушам. И лысина слегка расширила свой ареал.

Более того: Паша отвоевал у мамы право на мальчишник. У Екатерины Семёновны страшное слово «мальчишник» ассоциировалось со стриптизёршами на столе и пьяной оргией. Стриптизёрши и оргия действительно были.

Но самым ярким впечатлением для Паши осталось проигранное им пари. На спор с подвыпившими друзьями он проехал в вечернем трамвае несколько остановок в чепчике и с пустышкой во рту. Пустышка была в форме мордочки Микки-Мауса.

Это мне безжалостно рассказал сам Паша. Мужчины, никогда, никогда не рассказывайте подобные вещи о себе новоиспечённым жёнам. А если рассказали, не удивляйтесь потом их охлаждению.

Моё охлаждение началось ещё до того, как Паша стал моим мужем. С подслушанных в прихожей строгих медицинских гарантий, требуемых Екатериной Семёновной. Я тогда не догадывалась, что, выходя замуж за Пашу, я официально выхожу замуж и за Екатерину Семёновну. Она шла с ним в комплекте.

Вы хотели бы противоестественно сожительствовать с 65-летней женщиной, которая совершенно точно знает, как устроен этот мир, и готова щедро ежеминутно по телефону и лично делиться жизненным опытом с невесткой?… А вот я сожительствую.

Хотя у нас отдельная квартира. Мы с Пашей объединили мою комнату и имеющиеся у Екатерины Семёновны на книжке накопления.

На новоселье она принесла огромную напольную глиняную свинью-копилку. На загривке у свиньи было написано: «Гость, не будь жмотом. Подай хозяевам на бумер». Копилку следовало установить в прихожей на видном месте у двери.

Первые слова, какие произнесла Екатерина Семёновна, озабоченно свесившись через перила нашего балкона на пятом этаже:

– Павлик, Леночка. Вам непременно нужно держать на балконе прочный канат. Думаю, метров двадцати до земли хватит.

– !!?

– Ах, Леночка, ты не смотришь новостную ленту. Сколько в городе происходит пожаров! Сколько семей на верхних этажах не могут спуститься по охваченным пламенем лестницам. В результате задыхаются и сгорают заживо. У Павлика ответственная работа (ещё бы: участковый терапевт оптимизированной районной поликлиники!). Так ты, Леночка, уж наведайся в хозяйственный.

Теперь на нашем балконе пылится бухта толстого волосатого колючего каната. Она похожа на свернувшегося в клубок дикобраза. Хвост дикобраза (конец каната) намертво морским узлом примотан к железным перилам.

Канат терпеливо ждёт своего часа. Когда глупые недальновидные соседи будут метаться в клубах огня и дыма, мы с Павликом просто перекинем его через перила и – вж-и-и-их! – с ветерком и комфортом съедем на газон. Вместе с предусмотрительно захваченными документами и ценными вещами («Которые, Леночка, на такой случай должны храниться вот в этом ящичке секретера»). Секретером Екатерина Семёновна называет шкаф-горку в спальне.

В комплекте с канатом прилагается две пары брезентовых рукавиц: чтобы не обжечь при съезде с балкона на землю ладони.

…– Леночка, неужели так трудно регулярно освобождать почтовый ящик от корреспонденции? – с порога мягко журит меня Екатерина Семёновна. Она сгружает сумки, полные живыми витаминами: овощами и фруктами. – Газеты, журналы, платёжки торчат и прут из всех щелей вашей ячейки.

Я стараюсь отвечать ровным голосом. Я говорю, что только вчера отправила в мусоропровод килограмм глянцевой макулатуры. Но рекламные агенты не дремлют и тут же забивают ящик новыми проспектами и буклетами.

– Однако соседние ячейки пустуют, – с грустным достоинством парирует Екатерина Семёновна. – Хорошенько запомни, Леночка: переполненный почтовый ящик – это приманка Љ1 для домушников. Это зелёный свет, это разрешающий сигнал, это колокол, призывно бьющий и извещающий, что хозяев сто лет нет дома. Добро пожаловать в пустую квартиру, районные воришки и форточники.

– Но квартира не пустая. Мы сидим дома, – ровным голосом объясняю я.

– И воры обнаружат это, подобрав ключ к дверям, – Екатерина Семёновна торжествующе поднимает редкие бровки. – И ворам придётся устранить вас как нежелательных свидетелей, как досадную помеху. Не исключено, устранять будут с особой жестокостью.

Екатерина Семёновна опытный стратег и просматривает возможное развёртывание событий на три хода вперёд. С её фантазией писать бы детективные романы. Глядишь, свободного времени бы поубавилось и денежки к пенсии приросли.

Говорят: предупреждён – значит вооружён. Ещё говорят: пессимист – хорошо проинформированный оптимист. Екатерина Семёновна при всей информированности ухитряется оставаться восторженной оптимисткой.

Она шумно радуется выползшему из изюма червяку (значит, изюм не травленый), хрустнувшей в торте скорлупе (значит, кондитер использовал не яичный порошок, а живое яйцо). Особую радость вызывает заплесневевший кетчуп: значит, без консервантов!

В триллерах часто показывают: чтобы человек перетерпел боль (отрезают без наркоза конечность или делают другую какую-нибудь операцию на живом теле), ему дают закусить какой-нибудь подручный предмет. Палку, нож, ветку дерева, кусок резинового шланга, толстый карандаш, наконец. Бедняга отчаянно сжимает челюсти: карандаш и зубы скрежещут, ломаются, сыплются.

Когда у нас с Пашей предстоит секс, я также мысленно сильно-сильно стискиваю зубами воображаемый предмет. Я удивляюсь, как Паша не слышит моего скрежета зубовного. Эмаль крошится и осыпается на простыню.

– Леночка, что за студенческая привычка есть в постели? Всюду закаменелые крошки, – пеняет потом Екатерина Семёновна, встряхивая и внимательно просматривая на свет простыни. В квартире не осталось места, куда она не засунула бы свой любопытный пятачок.

«Я дико устала». «У меня нечеловечески болит голова». «У меня эти дни».

Скудный набор дежурных отговорок быстро иссяк. И однажды, глядя в близко наклонённое, сопящее от страсти Пашино лицо (до боли напоминающее рыльце Екатерины Семёновны) я отчётливо сказала в это лицо: «Нет». И упёрлась обеими руками в его грудь.