Марианна Гончарова - Аргидава Страница 11

Игнат и Маша рассказали Олежику и Леночке, Машкиным родителям, в два голоса, дополняя рассказ друг друга подробностями, выдуманными на ходу, легенду о том, как Машка бежала вниз по лестнице из своей квартиры и, пробежав несколько ступенек, не учла последнюю. Родители согласно кивали, да, рассеянная, о чем только думает, да. Игнат повздыхал сочувственно и убежал – его ждала Ася с ключами. Нога посинела и опухла. И вот, когда пригласили медсестру-соседку и она осмотрела щиколотку, наложила тугую повязку, Олежик свозил Маху в поликлинику, сделали снимок, обнаружилось растяжение связок и более ничего, вернулись домой, а там уже дожидался Игнат. И не один, а с расстроенной сестрой. Асин рюкзак оказался прорван или порезан, ключи пропали. Как и когда это случилась, Ася не поняла.

Ясно, что ключи были украдены. Игнат внимательно посмотрел Маше в глаза, обнял Асю, потрепал по меховой спине Лушку, что положила морду Маше на колено, и вдруг сказал:

– Надо менять замок! Хотя бы верхний!

– А что мы скажем папе? – Ася испуганно хлопала ресницами, задрав голову на брата.

– Скажем правду. Вот ты и скажешь!..

– Опять я?!

Надо сказать, что Машка не очень огорчилась тогда, что они не попали в подземелье. И хоть и мечтала о том, чтобы оказаться там наконец, она в этот день получила в подарок просто так, ни за что, какое-то невероятное ощущение. И ей показалось, что может быть, именно потому, что она когда-то дала Мирочке клятву, нарушив которую не получит ни одного подарка от своих родных, ни собаку, ничего, ей и удалось получить этот драгоценный подарок – странный, добрый подарок от самой судьбы. Потому что Игнат отнес ее домой на руках. Нет, не то чтобы она не могла ходить совсем. Могла вполне. Даже не опираясь ни на что. И ни на кого. Она вообще-то в жизни ни на кого никогда не опиралась.

Машка была правильно воспитана родителями, Леной и Олежиком – ни на кого не полагаться, ни на кого не надеяться. Рассчитывать только на саму себя. Больше ни на кого.

И вот появился Игнат и в тот момент, когда она должна была упасть, подхватил ее на руки.

Тогда это ничего не значило, не рассчитывай, читатель. Дружеский жест. Да и все. Ну так по крайней мере казалось Маше.

«Нет, каков Игнат, а?! – радостно подумалось Машке. – Каков Игнат!» – и тоже погладила Лушку. А та моталась счастливая у ног друзей, задрав голову, улыбалась, что-то приговаривала. Руки Игната и Маши встретились и замерли на густом теплом загривке собаки.

Я хочу сейчас сделать мучительное для меня отступление. Про любовь. Господи, ну когда и кто научит меня рассказывать о любви, если все, что я пишу, это именно о ней, о всех ее радостях, печалях, сюрпризах. О том, как от нее, от любви, страдают и болеют, как от нее крепнут духом и выздоравливают. Как от нее глупеют, как от нее взрослеют и мудреют. Как страшно и безнадежно разочаровываются. Словом, описывать любовь – дело неблагодарное, все равно что описывать, как происходит чудо. Ну, взять и разложить чудо на мелкие детали – значит это чудо прикончить, прибить, уничтожить. Мне кажется, любовь между мужчиной и женщиной, девушкой и юношей, девочкой и мальчиком, дедушкой и бабушкой, да, собственно, любая любовь между двумя людьми – это такая личная, очень и очень индивидуальная штука, у каждого своя, что копаться в этом я по своей провинциальности посчитала неприличным.

Преподаватель этики диктовал нам на лекции: «Любовь – это нравственно-эстетическое чувство, выраженное в бескорыстном стремлении объекта одного пола к объекту другого». Все смеялись над преподавателем. А я его сейчас вдруг пожалела. Мне кажется, что, таким глупейшим образом раскрывая тему лекции, он тоже очень стеснялся говорить о сокровенном, личном. Тем более глуповатым юным легкомысленным людям, у которых это самое нравственно-эстетическое чувство было в самом разгаре. Ну или в ожидании оного.

У нас в семье было интересное развлечение, называлось «соловеетерапия». Хотя можно ли называть это забавой? Мы ездили в рощу у реки слушать соловьев, то есть получать, поглощать, впитывать чувство любви в чистом виде. Чувство, которым делилась с нами и со всем миром маленькая влюбленная серая птица соловей. Каждую новую весну мы слушали соловьев. Мама становилась на цыпочки, вытягивала шею и показывала куда-то вверх на невидимую для меня, близорукой, веточку:

– Вон! Да вон же он! Посмотри, какой маленький, а какая мощь звука!

Я так ни разу ни одной птицы и не увидела, стояла, с благодарностью замерев и прикрыв глаза под ливнем этих волшебных «Тююююти-стиии! Стиу-стиу-стиу – тллллююююю!»

Глава восьмая

Вынужденная пауза

Спустя какое-то время Маша увидела у Аси на стене рисунок поющего соловья. Это как будто была она сама, Маша, если бы пела песню об Игнате. У нее бы тоже была такая же глуповатая, растерянная, нелепая рожа, кривая от избытка эмоций, длинный, вытянутый носище, раскрытый клюв, да так, что видны гланды, глаза бы смотрели, но ничего бы не видели, голова чуть откинута! «Стиу-стиу-стиу – тлллллль – кль-кль-кль!» Соловей, конечно, гораздо красивей влюбленного человека: горлышко напряжено, беззащитный, полуслепой… можно убить, и он не заметит – так любит. Птица соловей.

Словом, у моих героев Игната и Маши случилась нормальная человеческая любовь. И поняли они это оба, когда Игнат тащил Машу домой на руках. «Они наверняка скоро поженятся – так думали соседи, когда наблюдали в окошко или с балкона, как эти двое бегут друг к другу дворами, как Игнат провожает Машу, как они подолгу не могут расстаться и подолгу разговаривают, склонив заговорщицки друг к другу головы, хохочут или молчат, – абсолютно по-людски поженятся, в загсе сообщат о своем намерении государству, по местным традициям поедут венчаться в храм у крепости».

Игнат пошел к отцу с повинной сам.

Потом он поменял замки, не пожалел денег и поставил навесные, но кодовые.

Машка валялась дома с растяжением связок и рассуждала:

– Я вообще-то знаю, почему Аргидава никогда и никому не сдалась. Как бы ни завоевывали ее – осадой ли брали, штурмом ли, – не сдавалась и стояла непокоренная, – однажды сказала Машка, перебинтовывая туго щиколотку и глядя на Игната снизу вверх исподлобья.

– Почему? – спросил Игнат, опустившись на колено, чтобы помочь заколоть тугую эластичную повязку.

– Видишь ли, у нее женский характер. И те, кто пытался ее завоевать, хотели ее… как бы это сказать… словом, они хотели ее разрушить, понимаешь? Она вообще-то никому не была нужна на самом деле. Завоевателям просто надо было утвердиться. Они бы ее разрушили и пошли дальше. А уж когда пошел слух, что она не сдается, что никто ее не может одолеть, завоевать, о, тут уже и разгорелся тот самый мужской интерес. Война – это ведь мужская игра. Одни завоевывают, другие сдаются. Потом наоборот – новая битва и реванш. А женщина, она просто не сдается. Не сдается, и все. К тому же та, что хранит в себе тайну.

– Надо искать этого, в кепке, – предложил Игнат.

– Ну вряд ли он. – Ася пожала плечами. – Что ж он, не понимает, что мы его сразу высчитаем?

– Вот как раз он и уверен, что на него ты и не подумаешь. Тут ведь как, смотри: раз он к тебе подошел, предложил проводить к мосту, где стоит кузница, то ты его подозревать и не будешь, потому что, раз он первый подозреваемый, его и подозревать нечего. Поняла?

– Нет, – честно помотала Ася головой.

– А ты?

Маша тоже не поняла.

– Ну ладно. Ты помнишь, какой он был?

Ася пожала плечами, цапнула с Машиного письменного стола какой-то клочок бумаги и принялась рисовать. На листке постепенно появлялось лицо, немного затененное козырьком кепки.

Игнат долго разглядывал рисунок.

– Мне кажется, я его не раз видел. То ли в городе, то ли на рынке… Короче, я где-то его видел.

Маша потрясенно уставилась на рисунок.

– Это же… – Машка даже охрипла от волнения. – Это же Варерик! Варерик. Он жил здесь, в Желтом доме. Потом его семья вдруг стала выигрывать в лотерею: сначала холодильник, потом автомобиль, потом еще что-то… Они переехали куда-то. Странная история. Говорили, что Варерика в тюрьме зарезали. А он, оказывается, жив-здоров.

– Ага. И продолжает заниматься любимым делом.

– Каким? – хором спросили непонятливые девочки.

– Ворует он. – Игнат потер лоб ладонью. – Только зачем ему старые ключи?

– Старинные, а не старые, – подсказала Ася. – Сплав там какой-то… Ковка…

– Неужто он такой грамотный вор, что знает толк в старине?

– А что там такого, в вашем подвале, что может быть интересно этому Варерику?

– Да мы сами еще не знаем. Но что-то же ему интересно!

В тот же день Кепка, опознанный Машей как Варерик, пришел в дом, где домработницей долгое время служила его мать. Впервые с тех пор, как чудом досрочно освободился, он не испытывал никакой робости.