Михаил Липскеров - Белая горячка. Delirium Tremens Страница 11

– Вполне, – согласился Реаниматолог, – за исключением двух факторов. Первый заключается в том, что вряд ли кто-либо, кроме меня, как вашего соратника по прошлому, согласится превратить реанимационное отделение для алкоголиков в распивочный центр и полигон для экспериментов. А второй фактор заключается в том, что в городе Москве не принято отпускать четвертинку водки голому человеку, к тому же бесплатно. Ведь денег у вас нет?

Мэн оглядел себя и понял, что Реаниматолог абсолютно прав. Откуда у голого человека деньги?

– Хорошо, – сказал он, перейдя на свою койку, – вы меня убедили. Сейчас не время для экспериментов. Что вы предлагаете? А там подумаем.

– Нет, Мэн, никто думать не будет. Ваши сыновья за вас уже подумали. Сейчас вы думаете, что вы выкарабкались и вам все по силам. Это не так. Не вы выкарабкались, а вас выкарабкали. Тьфу, что за язык… Так что сейчас мы переведем вас в 25-е. Там вас полечат, а через двадцать один день, когда ваш организм будет стерилен, вас выпустят, и уже потом экспериментируйте. Хотя, поверьте моему опыту, ваша гипотеза не подтвердится. Я ясно изложил свою мысль и ваше положение?

– У меня есть выбор? – на всякий случай спросил Мэн.

– Выбор у вас был лет сорок тому назад. Сейчас уже нет.

– Оскорбительно… – протянул Мэн.

– Ничего не поделаешь, ты этого хотел, Жорж Данден.

Мэну принесли уже близкую ему пижаму и под присмотром двух медбратьев отвели в 25-е.

Начиналась новая жизнь.

Некоторое время Мэн полежал на новой койке, свыкаясь с мыслью, что «белка» миновала и что это было довольно-таки интересно. Как все новое. Но ему не хотелось, чтобы это вошло в привычку. Поэтому он дал себе слово, что с абсурдистски-гипертрофированным киром покончено навсегда, через секунду это слово у себя отобрал, потому что знал, что алкоголику верить нельзя, даже когда он говорит абсолютную правду. На данный момент. Потому что в любой другой момент абсолютная правда оказывается абсолютной ложью. Которая и становится другой абсолютной и омерзительной правдой. А потом Мэн решил окунуться в мир. В ближайшей перспективе этот мир оказался сидящим напротив него человеком в китайском «Адидасе» и сосредоточенно жующим батон ливерной колбасы.

– Люблю украинскую полукопченую, – сказал Адидас Мэну и протянул Мэну алюминиевое колечко, венчавшее колбасный хвостик. – Перекуси.

– Спасибо, не хочу, – ответил Мэн.

– Странно, – протянул Адидас, – не любить полукопченую украинскую. – И сам обсосал алюминиевое колечко. – Слушай, когда к тебе придет кто из твоих, попроси принести украинской полукопченой. Раз уж тебе все равно.

– А если мне принесут салями, ты есть не будешь? – поинтересовался Мэн.

– Обязательно буду. У меня организм любит есть то, что есть. А любить есть то, чего нет, обман желудка, который не терпит лжи, скукоживается от этой лжи, спазмирует от обиды и может наложить на себя руки.

– Желудок?! Руки?! – потрясенно переспросил Мэн.

– Запросто. Выплеснет ох.....ное количество желудочного сока и растворит сам себя. Или наоборот, – вдохновенно продолжил Адидас, – прекратит выделять желудочный сок СОВСЕМ и засушит себя в гербарий. Понял?

Ошеломленный Мэн молчал, что Адидас принял как должное. Он похлопал Мэна по карманам пижамы, вынул невесть как забредшую в правый карман пачку «Явы», выщелкнул сигарету и вышел из палаты со словами:

– «Ява» – это как раз то, что я люблю.

«Оказывается, – подумал Мэн, – у этого человека не только сверхэмоциональный желудок, но и легкие…»

Он посмотрел на пачку сигарет и увидел, что это не «Ява», а «Честерфильд». Увидел и не удивился. А чего удивляться? Если уж любить есть то, что есть, то и курить нужно то, что есть. Или убедить себя в том, что есть, чего на самом деле нет. Мэн взял с тумбочки полиэтиленовую бутылку «Аква-минерале», сосредоточился… «Столичная», «Московская», «Старка», «Карданахи», огуречный лосьон, «Хирса», бочковое «Гурджаани», «Зубровка», «Горный дубняк», английский одеколон «Консул», «андроповка», коньяк «Самтрест», «Сливовое крепкое» закарпатского облхарчпрома, «Чинзано», «Ганча», «Мартини», «Кармазин», венгерский джин, английский джин, вискарь, «Букет Молдавии», «Твиши», «Тибаани», «Мукузани», «Апсны», денатурат, «Хеннесси», «шеллак», «брынцаловка», коктейль «Сахалин» (два гуся водки по 0,8, флакон чеченского коньяка, две бутылки «Вин-де-массе», два флакона осетинского бенедектина смешать в жестяном чайнике и поставить на полчаса в сугроб. Пить из жестяных кружек), «Тридцать третий», «Три семерки», зубная паста «Поморин»… И все это помещалось в полиэтиленовой бутылке «Аква-минерале. Мэна захорошело. Он вытянул из пачки «Житана» сигарету, закурил «Приму» и, выдохнув отдающий селитрой аромат «Пэл-Мэла», решил, что все пока складывается удачно. Завтра придет кто-то из детей и принесет денежку на чай для чифиря, кофе в сухом исполнении и какой-нибудь еды, среди которой, возможно, окажется и украинская полукопченая колбаса для охочего до нее Адидаса. Не все же время ему обсасывать алюминиевое колечко, венчающее собой конец ливерной. Потому что каждый себя осознающий человек понимает, что алюминиевое колечко от украинской полукопченой гораздо предпочтительней колечка от ливерной.

С этой мыслью Мэн внеурочно заснул. Но, очевидно, не надолго. Потому что, когда он проснулся, папироса «Беломор» еще дымилась у него в зубах. Адидас сидел на своей кровати и ожесточенно спорил с каким-то Одновозрастным малым, неподвижно лежащим через койку от Мэна.

– Все-то ты врешь, – спокойно говорил Одновозрастный, – убил ты не двенадцать мальчиков, а всего шесть. И самому старшему было не двенадцать лет, а все пятнадцать. И Героя, а точнее, медаль за освоение целины тебе дали не за это, а за то, что ты привел в батарею пятеро девочек, которых и пропустили через себя все ребята. А девочек этих потом забили камнями односельчане. Дикари…

– У тебя все перемешалось в голове, – загорячился Адидас, – за девочек я получил орден Мужества, а за мальчиков-то как раз и Героя. Уже четвертого. А за что я получил первые три, уже и не упомню. А вообще, – еще больше взъярился он, – патчему вы, капитан, разговариваете с генерал-полковником лежа, а не сидя хотя бы?

Одновозрастный покорно сел на койке, свесил с нее целую правую и обрубленную до колена левую ноги и отдал честь:

– Слушаюсь, товарищ генерал!

Адидас удовлетворенно улыбнулся, рухнул головой на подушку и захрапел.

– Ты кто будешь, мужик? – спросил Мэна Одновозрастный.

– Я не «буду», – полуобиделся Мэн, – я – есть.

– Ну, это до времени, – успокоил Мэна Одновозрастный. – Сейчас мы оба-два есть психически ненормальные люди. Это однозначно, как говорит один популярный политический пидор. А вот кем вы станете завтра – большой вопрос.

– Никакого вопроса здесь нет, – отрезал Мэн. – Кем был раньше, тем и останусь!

– Не горячись, мужик. Это не факт. Я тоже раньше думал, что после войны вернусь в свой НИИ, я ведь добровольцем пошел, а на самом деле залетел сюда. Правда, погулял серьезно. А потом сюда. Вышел, опять погулял. И опять сюда. И так пойдет и дальше. А он здесь уже два года. Мой генерал…

– Да-а-а, – протянул Мэн, – а меня скоро переведут в санаторное, подлечат немного, и – на волю. Я – обыкновенный алкоголик. А вы…

– Ладно, ладно, – согласился Одновозрастный, – а мы необыкновенные. – Потом он достал из-под койки протез, взял прислоненные к стенке костыли, встал, сделал один шаг и помочился на спящего Адидаса. Потом сделал шаг назад, приставил костыли к стенке, отстегнул протез и опять лег.

– Так вот, – продолжил он, – если ты не хочешь говорить, кем ты будешь, скажи, кем ты был.

– Сценаристом мультипликации, – не солгал Мэн.

– А-а-а, искусство, одинаково любимое детьми и взрослыми. Для нас важнейшим из искусств, которое принадлежит народу, является кино. А всему хорошему во мне я обязан книгам.

– Нельзя смеяться над святыми словами, – лицемерно сообщил Мэн. – Кстати, позвольте вас спросить, почему вы, по всей видимости, интеллигентный человек, помочились на вашего, по вашим словам, однополчанина? А не, как это принято даже у капитанов запаса, в туалете?

– Как «почему»? – удивился Одновозрастный. – Он в данный момент оказался ближе туалета.

– Понял, – удовлетворился безупречной логикой Мэн. – Если не секрет, как вы оказались здесь, и правда ли то, что сообщил ваш однополчанин? И что он – генерал, и по поводу мальчиков-девочек?

– Правда. С известным уже тебе преувеличением. Как я уже говорил, мальчиков было шесть. Одна обойма Макарова. И до генерала он не успел дослужиться. Полковник. Правда, с маленькими звездочками и одним просветом на погонах. То есть старший лейтенант. Обыкновенная мания величия. А что касается моего и его пребывания здесь, то это профилактическая мера. Чтобы почти законные в других обстоятельствах поступки не стали обыденностью, за которые может последовать уголовное преследование с последующим наказанием. Здесь не война.