Алексей Лукшин - Семён Светлов Страница 11

– Что? – не отступала она. – Давай Денису сама позвоню, попытаюсь ему объяснить. Ты что, стесняешься признаться, что тебя боли мучают?

Она ждала, чем он ответит ей.

– Видать, он плохой врач, раз ты не хочешь с ним говорить. Или хороший друг, что ты не можешь указать ему на ошибку.

Семён разозлился:

– Отвали. Без тебя тошно.

Он отвернулся и прошипел, чтобы она слышала:

– Вот привязалась.

Услышав его реплику и расценив её по-своему, она предложила ему:

– Я от матери отвар привезла. Давай им обвяжу. Тебе с него всё равно лучше. Лицо добрее делается. И голос нормальный. Он точно помогает.

Семён оставил мнение жены без внимания. Взял телефон и позвонил Денису. В ожидании ответа он боковым зрением следил за ней. «Не ушла ли? Пусть послушает!»

Поговорив с Денисом ни о чём, он перешёл к сути вопроса:

– Денис, жена отвар хочет на ногу положить, между прочим. Как думаешь – хуже не будет?

В телефоне, который он повернул к жене динамиком, было слышно:

– Не слушай никого. Врач я или не врач? Я – твой врач! Ответственность на мне. С женой спорить тяжело. Боль утихает, и этот момент совпадает с наложением повязки из отвара. Вы ошибочно принимаете это за улучшение. Не дурите.

Семён люто сверкнул глазами на жену и цыкнул: «А я что говорил?!» и спокойно договорил в трубку:

– Ладно, успокоил. До встречи.

Недовольный пустым разговором, он кинул телефон сбоку от себя.

Глава XIX

Спустя несколько дней Семён Светлов, претерпевая ноющую боль в колене, решил позвонить Денису и объясниться с ним.

Жена была права: боль отступала после перевязки с тёщиным отваром. Он не мог не согласиться с ней. Зачем упорствовал её желанию помочь, он сам не пытался себе объяснить. Просто не соглашался, и всё. А может, по привычке с некоторых пор. Есть резон: «врач сказал, с ним не поспоришь, он что, во вред рекомендовать станет».

Оставшись наедине, он почувствовал возросшее намерение отбросить ложный стыд и неудобство перед уважительным отношением к другу. И высказать своё мнение о состоянии здоровья.

Денис насторожился после приветствия. Разговор не клеился. Никто не заговаривал первым о больной ноге. Денис – в расчёте на то, что, может, наконец-то друг избавился от беспокойства. Семён же выжидал момент заговорить и с ходу засомневаться в правильности лечения, давая понять, что байка о согревающем компрессе не действует, пора принимать другие меры. После обмена двумя-тремя общими фразами Семён голосом, похожий на трубный звук фагота, выдал:

– Сил нет. Нога опухает. Мозги набекрень, голова от боли не соображает. Уколами спасаюсь. Тебе не говорил. Считал, что отпустит.

Денис переспросил:

– Греешь, а боль усиливается?

Он замолчал, чётко осознав, что это и было настоящей причиной звонка. В свою очередь заметил:

– А почему не говорил о боли, почему молчал?

Семён в трубке услышал, как собеседник чем-то барабанит по столу от волнения.

– Молчал ты, конечно, зря, – Денис соображал, чем помочь другу, – приезжай. Завтра почистим. Решено – на операцию. На неделю рассчитывай, на две. Посмотрим, что не так.

Положив телефонную трубку, Денис подумал: «А как бы я поступил»? Но утруждать себя ответом не стал. В первую минуту ответ не пришёл сам собой. Дольше думать не имело смысла.

Глава XX

В больнице.

Прошло несколько часов после операции. Денис зашёл в отдельную одноместную палату к Семёну. Мысль, что Семён будет оплачивать палату, странным образом внесла коррективы в сложившиеся за столько лет отношения. По-приятельски ему неудобно было заговаривать об этом, а тем более принимать деньги. Он посмотрел, как обустроился товарищ. Вспомнил двух– и трёхъярусные койки в казарме. Нет. Не койки, не постели, а шконки. Откуда слово это пришло в обиход, никогда не думал. Потом вспомнил их с Семёном (Каким Семёном? Сёмой!) шконари, стоявшие в большом углу перед окном. О время! Первый год службы он не вспоминал. Он с отвращением оттолкнул от себя эту мысль и оценивающе глянул на массивную нижнюю челюсть Семёна – память того времени. Про себя опять не стал вспоминать, лишь подумав, что тогда они достойно дали отпор. Он обратился к больному:

– Греешь?

Тот вместо ответа кивнул и, поморщившись, плотно сжал губы, сдвинув концы вниз. Денис понял.

– А боли усиливаются. Вроде уже должны пройти.

Он присел возле кровати, открыл бинт, посмотрел. Ничего, что могла насторожить не заметил.

– Всё отлично. Но боли… – он заводил пальцами руки по подбородку, – к тому же продолжительные… Н-да, призадумаешься…

Открыто признаваясь, Семён рассказывал о том, как он чувствовал себя в те дни.

– После перевязки ныло так, что стук в висках появлялся. Сейчас вот отпустило, но, знаешь, уже в глубине вот-вот, – Семён сделал рукой непонятно-странный, но всё-таки живо говорящий и объясняющий жест, – подступает. Вроде наркоз общий. Сейчас подкатит, жду. Никак не отделаюсь от этого чувства – настолько привык.

Он смутился снова – ложный стыд не оставлял его.

Испытывая боль и рассказывая сейчас о своих ощущениях другу, он тем самым, сам того не желая, возлагал на него вину за эту боль, за ошибку, даже за своё молчание. Это была видимая грань долгих человеческих взаимоотношений. Но что каждый из них об этом думал – оставалось за занавесом произносимых слов и фраз. Настоянных, как хороший коньяк, на пережитых годах, взорвавшихся и не вырвавшихся эмоциях, на чувствах с их множеством мозаических переплетений и рисунков. И каждый из них имел на этот счёт два мнения. Одно исходило от сердца – именно им руководствуется человек, когда принимает решения, касающиеся близких ему людей. А второе – от разума. Здесь здравый смысл – и ничто иное – ведёт и побуждает поступать часто хладнокровно, бездушно и – что больше всего противоречит поступку – безнравственно с точки зрения принятых догм и правил, где милосердие и добросердечие есть верный признак и знак доброй души и благородства зрелого гражданина.

Где есть правильно? Кто ответит, как правильно? На миг секундное помешательство в процессе. Кто ответит на этот вопрос: «как надо»? Только потом раздвинется ширма. И предстанет ответ. А человечество – всё-таки неблагодарный зритель – осыплет аплодисментами под восторженные «о-о-о!» или взвоют с вскинутыми кулаками под угрюмое «у-у-у!» Но если… Нет никаких если в том времени, в котором мы живём!

Денис как друг остался во вчерашнем дне. В эту минуту уже как врач он решал привычную задачу.

– Проверим. Не переживай.

В его глазах появилась сосредоточенность, которой не было до этого.

Семён, заговорив, уже не мог остановиться, продляя удовольствие больного: говорить и говорить о своих мучениях и болезни.

– Боль нестерпимая. Никогда в жизни не испытывал такую. Руку ломал в трёх местах, лодыжку. Челюсть после аварии вставлял на дороге сам. Помнишь, в армии лепила в санчасти научил? – он потрогал и потеребил с улыбкой подбородок. – Сознание потерял тут же. Смеялся потом. Сейчас боль другая. Думать не могу. Раздражает тем, что отключиться не могу, забыть о ней. Боль обычно приходит, усиливается, гнетёт, а потом плавно, как вода от берега, отливает. А эта боль и во сне не уходит. Но не сильная. Сон снится, а во сне то же: боль и боль.

Внимательно слушая Семёна, но думая о чём-то своём, Денис развернулся, чтобы уйти. Жена Маша поспешила за ним.

Семён в след ей сказал:

– Куда пошла? Сиди.

Она взглянула на него, но не послушалась и вышла за Денисом, бросив как бы невзначай:

– Мне надо. О другом спросить.

В коридоре она подошла к Денису, но он не видел её позади себя.

– Денис.

Он оглянулся и остановился, чтобы выслушать.

– Надо анализы взять. Рентген. Всё, что можно. Наверно, всё сложнее? Он страдает невыносимо. А сказать боится. Стесняется будто. Если ты сам не изменишь ситуацию, он так и будет молчать. Я не выдерживаю. Хочу кричать. Сделайте что-нибудь! Вы же врачи! Пока он притворяется, уходит время. Дело не в мениске.

Строго, но достаточно просто Денис ответил:

– Не усложняй. Всё идёт поэтапно.

– Я понимаю. Только кто же оперирует, не взяв даже кровь из пальца?

Денис уставился на неё. Его лицо стало неприступным.

– Не твоё дело. Разберёмся.

Глава XXI

Кабинет Дениса располагался на теневой стороне улицы. Сюда проникали только самые ранние лучи солнца. Аскетическая обстановка была продолжением традиций известного невропатолога Авербуха Э. М., который считал, что содержание тела, организма и ума в целом зависит от наполнения. В его кабинете в углу, за шторой, располагалась шведская стенка с турником. Более того, она использовалась по назначению не просто время от времени, а в некотором роде даже с завидной регулярностью для его возраста. Денис не чурался хороших подражаний.