Жанна Абуева - Дагестанская сага. Книга II Страница 11

Мысль эта захватила её так сильно, что однажды, едва дождавшись прихода Саидбека и поставив перед ним блюдо с дымящимся пловом, она села напротив и осторожно начала разговор:

– Саидбек, милый, хочу поговорить с тобой.

– Что-то случилось? – Муж взглянул на неё внимательно.

– Нет, слава Аллаху, просто я хотела тебе сказать, что… Фарида, наша дочь, уже совсем взрослая, устроена очень даже неплохо, в хорошую семью попала, фамилию мужа носит, детей имеет, работает, одним словом, всё у неё хорошо, альхам-дулиллах! А мы вот с тобою остались одни…

Саидбек, перестав есть, отложил в сторону вилку и снова внимательно посмотрел на жену, но ничего, однако, не сказал. А Разия-ханум, приободренная его молчанием, продолжала:

– Ты-то целый день работаешь, отвлекаешься на людях, с друзьями общаешься, а вот я…

– А ты, бедная, ни с кем не общаешься, да? – иронично произнёс муж.

– Не надо так! Я ведь не жалуюсь, что мне не с кем общаться, я с удовольствием хожу и к Айше, и к приятельницам своим, да только вот… одиноко мне очень!

– Что значит одиноко? У нас, слава Аллаху, есть внуки, что тебе мешает ими заниматься?

– В том-то и дело, что им со мною неинтересно! Они только и знают, что об Айше говорят, всё «дадэй, дадэй», а я для них – так, троюродная тётка!

– Ну, значит, ты сама не смогла их к себе расположить или же не захотела! Короче, к чему весь этот разговор?

Под прямым взглядом мужа Разия-ханум собралась с духом и выпалила:

– Я вот что думаю: может, возьмём себе ребёнка на воспитание?

– Ребёнка? – Саидбек от неожиданности вздрогнул. – Что значит на воспитание? Ты имеешь в виду взять чужого ребёнка?

– Ну да… Есть же у нас детские дома, приюты всякие, оттуда и возьмём.

Меньше всего на свете Разия-ханум думала о детском доме. Несмотря на то, что она побаивалась мужа, всё же, прекрасно изучив его характер, женщина знала, что гнев его проходит быстро, а сердце у него доброе, как у ребёнка.

Несколько минут наступившего молчания показались ей вечностью. Потом Саидбек откашлялся и обратился к ней неожиданно мягко:

– Послушай-ка, жена, расскажу тебе одну притчу. У одного короля рождались все девочки, и он однажды сказал с досадой жене: «Родишь ещё хоть одну девочку, выгоню и тебя, и всех твоих дочерей впридачу!» Жена сильно испугалась, и когда в очередной раз забеременела, то накануне родов позвала к себе личного своего лекаря и поделилась с ним своими страхами. «Ничего, – сказал ей лекарь. – Неподалёку отсюда расположен цыганский табор, и там одна цыганка разродилась сегодня сыном. Я с ней договорюсь, и если у тебя вдруг родится очередная девочка, то мы просто поменяем детей. Никто и знать не будет!». Так оно и вышло. Королевская дочь оказалась в таборе, а новорожденного сына цыганки тайно доставили в королевские покои. Счастливый король гордился сыном и не мог на него нарадоваться. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, король взял юношу с собою, желая показать все свои владения. Вот едут они по полям, по лесам, по горам, и в одном месте король увидел, что сын его задержался у какого-то дерева и внимательно его рассматривает.

– В чём дело? – спрашивает он юношу.

– Отец, нужно срубить это дерево! – взволнованно отвечает сын.

– Срубить? Зачем? – удивился король.

– Ты посмотри на его ствол! Из этого ствола можно изготовить не меньше ста ситечек!

– Каких ситечек? – не понял король.

– Ну, тех, что для просеивания! Это дерево как раз для них подходит!

Король и его свита переглянулись в недоумении. Все знали, что сита изготавливались и продавались только цыганами, и король был поражён, откуда может его сын знать о таких вещах. Заподозрив неладное, он призвал к себе королеву и потребовал сказать правду. Женщине ничего не оставалось делать, как признаться во всём мужу, и тогда король после долгих раздумий принял решение. Он распорядился отправить юношу обратно в табор, а дочь его, выросшую среди цыган, вернуть во дворец.

Саидбек умолк и взглянул на жену. Разия-ханум сидела, не поднимая головы и не произнося ни слова, и тогда он сказал:

– Тебе понятно, почему он это сделал?

– Понятно, – ответила женщина.

– То-то! Голос крови – это великая сила, которая рано или поздно непременно даст о себе знать! И поэтому… – Он сделал паузу и продолжил: – Если хочешь кого-то взять, бери из своих!

Повеселев от столь удачного исхода разговора, Разия-ханум ласково улыбнулась мужу. Она знала, что нужно теперь предпринять.

На следующий день, едва дождавшись, пока муж отправится по делам, женщина вышла из дома и поспешила на почту. Заказала телефонный разговор с Ашхабадом и присела на скамейку в тревожно-приятном ожидании.

Ждать пришлось долго, однако терпение её было вознаграждено. Голос сестры, то и дело прерывавшийся из-за помех, звучал в её ушах, словно музыка, когда Салимат, подтвердившая свою очередную беременность, пообещала отдать ей ребёнка.

В свою очередь Разия-ханум клятвенно заверила сестру, что ребёнок этот вырастет в холе и неге, не будет ни в чём нуждаться, будет получать от своих весьма обеспеченных родителей одну лишь любовь и ласку и никогда не узнает, что он у них приёмный.

У Салимат, в отличие от Разии, детишки рождались на свет один за другим, и пятерых уже родившихся было, пожалуй, достаточно. А если Бог пожелал послать ей ещё одного ребёнка, то почему бы и не выручить сестру?

Глава 13

Как обычно, гости дома собрались за столом в самой большой комнате, называемой залом, и, привычно перескакивая с одной темы на другую, обменивались шутками, спорили, взрывались хохотом, в финале перекрывая всё это музыкой.

В другой комнате, расположившись в кресле и привычно орудуя штопальной иглой, Айша чинила детские носки, бросая время от времени взгляд на заслонку печи, за которой уютно и весело трещали дрова.

Простая, светлая комната, одновременно служившая им и кухней, и столовой, была уставлена вещами, добросовестно находившимися возле своих хозяев не один десяток лет. Громадный буфет из чёрного полированного дерева с множеством полок, ящичков и отделов, который Ансар в своё время приобрёл для их нового дома, занимал бо́льшую часть стены, рядом прочно расположился обеденный стол, за которым трапезничало вот уже третье поколение семьи Ахмедовых. В углу комнаты у окна стоял диван с высокой спинкой из дерева и кожи, над ним висел ковёр с изображением огромного, полулежащего на траве посреди зелёной лужайки дога. Перед ним, взобравшись в детстве с ногами на диван, Марьяша подолгу стояла, вглядываясь с замиранием сердца в необычайно умные и выразительные собачьи глаза.

У их дворового пса Акбара глаза также были умными и выразительными, но шерсть его свисала порой грязными клочьями, а эта собака выглядела такой ухоженной, что девочку так и тянуло дотронуться рукой до её гладкой, лоснящейся шкуры.

В противоположном углу комнаты находилась большая печь, топившаяся дровами и углем. Уже с конца октября в ней разводили огонь, готовилось великое множество гостевых угощений, не говоря уже об обыденных семейных трапезах.

В летние дни пищу готовили во дворе под навесом – когда-то на двух больших керосинках, позднее они сменились керогазом и примусом, хотя лично для Айши комнатная печь была и родней, и привычней.

Благодаря соседству с печкой одна из стен примыкавшей к столовой комнаты, где спали мальчики, всегда была тёплой, и Арсен, заявив старшему брату, что будет спать на этой стороне и больше нигде, обожал прикорнуть у этой стенки, щедро одарявшей мальчика своим теплом.

Шамиль вяло протестовал, но совсем недолго, довольствуясь большей по размеру кроватью с никелированными набалдашниками, стоявшей возле окна, выходившего на веранду, откуда хорошо просматривалась значительная часть двора.

Приезжавшая из Махачкалы Марьяша спала обычно вместе с бабушкой в её комнате. Перед сном она слушала рассказы Айши о царских временах, об отправленных в далёкую ссылку родителях, о верной Шахри, о дяде Далгате. Последнего она видела редко, но хорошо знала по рассказам старших.

– Я знаю, – говорила Айша внучке, – твой дядя далеко пойдёт и станет большим человеком! Он всегда был серьёзным и умным мальчиком, всегда любил учиться. Вот и сейчас он учится в… этой самой… как её… анспарантуре!

С трудом выговаривая непонятное слово и чувствуя в темноте, что внучка улыбается, Айша с обидой добавила:

– Смеёшься, да? Что ж, я, как вы, в русскую школу не ходила и всякие такие слова не знаю!

– Нет, дадэй, я не смеюсь! Просто мы с тобой так смешно общаемся: ты ко мне по-лакски обращаешься, а я тебе на русском отвечаю!

– А ты тоже отвечай по-лакски! Что это за манера говорить только на русском языке? В школе говори сколько хочешь, а дома нужно говорить на своём родном!

Под такие разговоры девочка постепенно погружалась в сладкий и крепкий сон. Айша продолжала разговаривать, всё больше уже с собой, и беседа её также мало-помалу переходила в сон, где она продолжала общаться с никогда не покидавшими её память близкими, она жаловалась им на внуков, не желавших говорить на языке своих дедов и прадедов.