Елена Вернер - Ты – моя половинка Страница 12

– Не волнуйтесь за нее, Оливер… – тепло сказала она.

– Да как не волноваться? В ее положении… – развел руками Оливер.

– Положение у нее, прямо скажем, цветущее. Ирландка, что поделать, – закивала миссис Китс. – Да вы взгляните на нее со стороны, ну-ка!

Оливер обернулся на жену – и не смог не признать правоты миссис Китс. Джемма вся дышала здоровьем. Статная, ловкая, с буйной гривой рыжеватых, мелко вьющихся волос. Несмотря на внушительный живот, двигалась она проворно и точно, хотя и чуточку резковато. Оливер вспомнил, что и в дни первых своих встреч с Джеммой всегда удивлялся ее манере двигаться. Ее движения были широкими – вот, пожалуй, самое подходящее слово. И вся она была такой же: размашистые жесты, распахнутые глаза, открытая улыбка. Даже веснушки по ее щекам и плечам рассыпались беззастенчиво.

Почувствовав взгляды мужа и соседки, Джемма выпрямилась у клумбы, машинально положив одну руку на затекшую поясницу, а второй приветливо помахала им. Оливер попрощался с соседкой и заспешил прочь. Пора было открывать магазин. На полпути к машине он обернулся и сказал:

– Да, кстати, миссис Китс. Я недавно проходил мимо вашего дома… На калитке совсем покосилась дверная петля.

Миссис Китс покраснела – в тон своей бордовой шляпки:

– Да, Оливер, так и есть… Все руки не доходят. Петли старые, медные. Я их покупала в Фалмуте когда-то. Теперь вот снова надо бы туда съездить, чтобы купить такие же, да все времени не найду…

– И не надо, – беспечно улыбнулся молодой мужчина, ослепительно сверкнув улыбкой. – Я уже заказал точно такие же. Привезут завтра около полудня.

– Боже мой, – Мюриэл вздохнула и улыбнулась с благодарностью и удивлением. – Ты просто сокровище, Оливер Хорни!

Он засмеялся, махнул рукой и направился к автомобилю. Соседка проводила его покоренным взглядом: никак ей не привыкнуть к новому соседу и его учтивости. Такой молодой, но воспитанный и внимательный, надо же… Он никак не походил на современную молодежь, с этими их новомодными взглядами и полным пренебрежением к традициям и устоям, по которым жили до них десятки поколений.

Оливер Хорни держал лавку ремонтных и хозяйственных товаров, единственную в этом захолустном прибрежном городишке. Со времен своего основания Локерстоун, конечно же, разросся, расползаясь по берегу. Но дух его оставался прежним: маленькое рыбацкое поселение, зажатое морем с одной стороны и грядой зеленых холмов – с другой. Правда, в послевоенные годы тут, благодаря мягкому климату, стал развиваться туризм, но и он не смог изменить до конца лицо этого городка. Здесь всегда было спокойно и дремотно, невысокие холмы укрывали от атлантических ветров, а спокойный нрав обитателей надежно хранил их от житейских невзгод. Наверное, именно эта черта и привлекала туристов в Локерстоун.

И именно поэтому здесь оказалась Джемма, рожденная в Лондоне. Ее отец был летчиком-ирландцем и погиб в битве за Британию еще до ее рождения. А мать, пережившая в столице 24 августа 1940 года[6], на следующий же день отправилась с пятимесячной Джеммой на родину, считая, что выжить в войну получится только вдали от больших городов, на своей земле. Так Джемма оказалась в Корнуолле. Мать, вдова Кэтрин Донован, урожденная Вейлмарт, воспитывала ее одна, держа вместе со своими пожилыми родителями крошечную ферму у подножия холма.

Кэтрин не очень-то была похожа на фермершу: стройная, невысокая, миловидная, с мягкими пепельными волосами и светлыми глазами, фарфоровая куколка с каминной полки, а не человек. Ее никто не научил, как самой справляться с трудностями, и мягкий нрав покладистой жены вряд ли мог помочь выстоять перед лавиной обрушившихся бед. Нежная, туманная ее красота быстро увядала в повседневных заботах. В характере недоставало силы, уверенности, деловитости – и дочь Джемма, по складу ума совершенно иная, с детства привыкла быть главной хозяйкой, всюду успевать и во всем разбираться. Кэтрин смотрела на нее с тайным удивлением и ноткой зависти – и все-таки обожала из-за этой непохожести еще больше.

Но несмотря на это, миссис Донован редко бывала довольна собственным ребенком. Джемма была упряма, как сто ослов. И такая взбалмошная, резкая, что просто нет сладу.

– Помяни мое слово, – говорила ей мать, – замуж тебе не выйти. Ну, пока не изменишься.

– Мама, какая чушь, – просто отвечала Джемма. – Сейчас все проще! Двадцатый век все-таки. – И добавляла, чтобы позабавиться: – Так что замуж выходить вовсе не обязательно.

И выскакивала за дверь, не слушая гневного окрика. Она всегда была довольна своей жизнью, когда-то больше, когда-то меньше, но в целом довольна. Ей не нужно было ничего, кроме этого свежего морского воздуха, холмов, скал, под которыми на волнах взвивались барашки пены, торфяных болот, сплошь затянутых розовым медовым вереском. Но иногда… Иногда какое-то смутное волнение охватывало Джемму. Словно в эти мгновения завеса будущего приподнималась, и там показывалось что-то еще более прекрасное, намного превосходящее все, что она видела до этого…

В свободное время, коего за всю жизнь ей выдалось не так и много, Джемма убегала к холмам и бродила там до темноты. Она ничего не боялась, ни дикого зверя, ни человеческого помысла: ей казалось, что кто-то совсем рядом с нею все время охраняет ее, стоит прямо за ее плечом. Она чувствовала его незримое присутствие все время и звала невидимку своим ангелом. Вместе с ангелом она скакала по холмам, собирая букеты бледно-желтых примул и ярких сиреневых маргариток. Вместе с ним она рыскала вокруг огромных доисторических дольменов и менгиров, которых в округе было в изобилии. Джемме нравились эти громады, от них веяло другими временами, другими поколениями, которые так же, как она, жили, дышали, бродили в этих местах, а теперь давно превратились в прах, развеянный ветрами… Но мегалиты остались – и она готова была танцевать вокруг этих памятников непрекращающейся жизни, славить их, воспевать. В них, как и во всем вокруг, она ощущала дыхание вечности. Эти камни нравились Джемме куда больше всех благ цивилизации.

Весной она обязательно взбиралась на самый высокий из окрестных холмов, к полуразрушенному баронскому замку. Одна стена его полностью обвалилась, развалины давно поросли кустарником, но живое воображение Джеммы рисовало ей пиры и охоты, полные забот дни и буйные праздники, которые некогда видели эти замшелые валуны. Иногда ей казалось, что отзвуки тех событий долетают до нее сквозь века. Именно здесь, откинувшись на поваленную каменную перемычку замковых ворот, она читала потрепанную книгу легенд о короле Артуре. Солнце грело затылок, и, может быть, из-за этого крепла уверенность девушки, что именно здесь Гвиневра с томлением смотрела на Ланселота и терзалась своей виной и своим счастьем.

По выходным, когда не надо было идти в локерстоунскую среднюю школу, Джемма выскальзывала из дома и неслась сломя голову к морю. Спускалась по скалам, балансируя на самых носочках, крепко цепляясь за привычные серые уступы, покрытые лишайником. И с восхищением замирала, когда тропинка обрывалась небольшим песчаным пляжем. Пляж этот можно было увидеть только в отлив – в прилив вода поднималась и затапливала узкую полоску песка, подбираясь к скалам и делая берег неприступным. Джемме особенно нравилась эта обманчивость: вроде и есть пляж, а иной раз придешь, посмотришь – волны налетают на темные острые откосы и разбиваются с грохотом. Но там, глубоко под ними, все равно лежит гладкий волнистый песок и ждет своего часа… Ради этого видения, этой обманчивости Джемма была готова терпеть даже ветер, бивший ей в лицо. Ветер она просто не переносила. Иногда ей казалось, что эта неприязнь родилась еще до нее самой.

Кэтрин беспокойно вздыхала: не девчонка, а сорванец. Правда, Джемма всегда выполняла свою часть работ по дому, без напоминаний и пререканий, но стоило девочке со всем справиться, как она тут же улепетывала. Сначала Кэтрин переживала, пыталась искать ее, звать, слушая эхо в холмах, отчитывать пришедшую по темноте дочь, но вскоре поняла бессмысленность этой затеи. Джемма возвращалась домой, когда ей вздумается, продрогшая, с репейником в волосах, в пропитанных соленой водой туфлях. Миссис Донован усаживала дочь в огромную чугунную ванну, касалась губами лба, прикладывала ладонь к пылающим щекам, с тревогой пытаясь распознать хоть малейший признак простуды. Но лихорадочный блеск огромных, выразительных карих глаз не имел никакого отношения к болезни: наутро Джемма была так же здорова и беззаботна, как накануне.

Джемме было пятнадцать лет, когда это произошло. Она ехала из школы на велосипеде, весело крутя педали и насвистывая песенку. Кажется, ее что-то отвлекло – то ли котенок, выскочивший из-под колес, то ли окрик знакомого паренька. Она не успела вывернуть руль.

Когда визг автомобильных тормозов заставил оцепенеть всю улицу, Джемма услышала крик. Она узнала по голосу – это был крик ее ангела, ее возлюбленного, крик отчаянный и скорбный. Она не разобрала его слов, а в следующую секунду вокруг ее неестественно распластанного на мостовой тела уже собиралась толпа зевак.