Павел Крусанов - Железный пар Страница 12

Новая речка оказалась не чета предыдущей – мутно-жёлтая, бурливая, злая.

Мы вышли из машины и стали раздеваться, чтобы прощупать дно. Да и «старексу» одолевать преграду следовало налегке.

Воды где по колено, где чуть выше, однако устоять удавалось с трудом – мы с Васей, переходя поток, держались за руки. На дне быстрины глухо ворочались камни.

Мурод старался, но переправа оказалась «корейцу» не по зубам. Машина, пуская свинцовый дым из захлёбывающейся в мутной воде выхлопной трубы, встала на середине реки. Утопленные выше ступицы колёса проскальзывали на камнях, не в силах зацепить грунт.

Сплюнув за борт жёлтую слюну, Мурод попытался сдать назад – чёрта с два.

Мы смотрели на старания Мурода с противоположного берега. Фёдор давал советы.

Потом, как были в трусах и футболках, снова полезли в воду.

Попробовали толкнуть машину вперёд – её опасно повело по течению. Того и гляди, сорвёт и понесёт к чертям собачьим вместе со всем нашим скарбом.

Решили вернуться на исходную.

С грехом пополам, все с ног до головы мокрые, вытолкали «корейца» задом на берег. Обидно, до Чиль-Духтарона оставалось несколько километров.

Небо незаметно заволокла серая пелена, погода хмурилась. Река, отыграв солнечными бликами, теперь выгибала желтовато-бурое тело как-то зловеще, словно розга.

Вдали на дороге показался уазик.

Добравшись до переправы, уазик – старый добрый работяга с лупящейся на кузове зелёной армейской краской – встал рядом с «корейцем», и из него, как на заказ, явились двое из ларца, одинаковы с лица… Нет, лица им достались разные, не то что нам с братом, – это были два смуглых таджика в тюбетейках. Один – степенный муж, другой – коренастый подвижный парень лет двадцати.

Фёдор пошептался с Глебом, и оба, как были в трусах, направились к спасительному ларчику.

Пока шли переговоры, с неба, затянутого хмарью, просыпались первые капли.

– Грузимся в УАЗ, – махнул рукой Фёдор.

Салон за вторым рядом сидений был занят канистрами и каким-то гремящим хламом. Молодой таджик влез на крышу, и мы принялись подавать ему рюкзаки и палатки. Парень ловко принимал вещи и укладывал их на багажную решётку.

Глеб сговорился с Муродом: когда соберемся обратно в Душанбе, а это будет дня через три-четыре, позвоним ему и встретимся в Муминабаде, куда нас любезно доставят из Чиль-Духтарона наши новые проводники.

Вновь перешли на другой берег, неся в руках одежду.

Следом спокойно, без натуги форсировал реку уазик.

Натянув на необсохшее тело штаны и рубашки, кое-как забрались в салон: Фёдор, во всех смыслах крупный учёный, сел рядом с водителем, а мы вчетвером, давя друг другу бока, разместились во втором ряду. Глеб был недоволен, но его больной спине пришлось смириться – сядь Фёдор сзади, выдавил бы всех, как кукушонок.

Молодой таджик уселся на крыше, уперев ноги в запаску.

Спасители наши были из кишлака Даш-Дара, от которого до урочища Чиль-Духтарон рукой подать.

Глядя, как степенный таджик ловко управляется с русским вездеходом, подумал о некоторых, что ли, культурно-исторических особостях.

Скажем, пример европейской сказки показывает, что волшебство человеку доступно не как имманентное свойство, а лишь благодаря магическому гаджету. Общеизвестные примеры: посохи колдунов Средиземья и волшебные палочки обитателей Хогвардса. Это – матрица техногенной цивилизации, один из её воспроизводящихся кодов: без дополнительной вещицы, умножающей твои возможности, в жизни не управиться. И Запад в эти вещицы постоянно вкладывается, иного чуда не приемля: автомобиль – это его сапоги-скороходы, самолёт – его мечта о крыльях. Бесконечно расширяются через чудесные приборчики возможности зрения и слуха. На очереди шапка-невидимка и волшебный горшочек с кашей.

Совсем другое дело – просветлённый даос, махасидха или отшельник-суфий. Все свои диковины они несут в себе и из себя их извлекают. Переместиться, обернуться, повелеть воздуху сгуститься в нефритовый фонтан – всё это в них и с ними, без добавочных вещичек силы.

У нас – пограничная версия: Емеля ловит щуку, и та дарует ему санкцию на чудо. Возможность производства чародейств не в нём, но с ним – не в виде гаджета, а в виде дозволения, тоже сверхъестественного свойства.

Неудивительно, что Запад технически успешен, Восток задумчив, но демонстрирует чудеса, а Россия разъезжает на печи, которая, по представлениям Запада, ездить не должна, а по представлениям Востока – не нужна как транспортное средство. Но ездит ведь. Иной раз – о-го-го как.

Об этом, Джаред Даймонд, пораскинь мозгой.

Между тем дождь понемногу набирал силу, так что мы, добравшись до кишлака, благоразумно решили переждать стихию под крышей.

В глинобитной пристройке – при входе, как обычно, пришлось разуться – нам показали комнату с запасом курпачей, и мы, вновь обувшись, быстро перетащили туда свои вещи, пока они окончательно не промокли.

Хозяева исчезли, занявшись, видимо, домашними делами, – самое время перекусить.

Фёдор принялся крошить в миску овощи и лук, Глеб достал лепёшки, макароны и тушёнку, Вася и Сергей возились с газовой плиткой, устанавливая на неё котелок с водой. Я достал из рюкзака бутылку водки и набор стальных стопок.

– Уже хорошо, – сказал Вася, оценивая накрытый на скорую руку дастархон. – А в горах совсем хорошо будет: костёр, водочка, шашлычок, разговоры… Хоть раз в жизни посидим, как в детстве.

– Интересное у тебя было детство, – сказал Фёдор.

Вася того и ждал:

– Стыдно, гражданин. На подставках играете.

Часам к шести дождь стих, и мы вновь погрузились в уазик.

До места и впрямь оказалось подать рукой: от кишлака километра два-три по каменистой дороге вдоль мелкой речки – притока той, что едва не унесла «корейца». Вода в речке была весёлая, прозрачная, но широченное ложе из окатанных глыб свидетельствовало о чудовищной мощи потока, когда он входит в силу.

Небо понемногу разъяснело.

Известняковые столбы – окаменевшие моря, – огромные и торжественные, пожалуй, действительно походили на закутанные в одеяния женские фигуры. Во всяком случае, женские фигуры – первое, что приходило в голову. Бедный Руслан, не жалующий слабый пол, наверное, увидел бы в них сурков или иных зверюшек.

Немного поколесили под склоном, изрезанным распадками, которые здесь называют сай. Распадки были затянуты густым кустарником – джангалом.

Наконец нашли ровное место и решили ставить лагерь.

Разгрузились. Глеб записал номер телефона сидевшего за рулём таджика, и уазик покатил в кишлак.

У кряжистого дерева неизвестной породы натянули тент, используя в качестве распорок связанные попарно трекинговые палки.

Колышки в землю не шли – под тонким слоем травянистой почвы сплошь лежали камни. Пришлось подтаскивать разбросанные тут и там валуны и вязать растяжки к ним.

Следом принялись за палатки. У всех были свои, небольшие, только у нас с Фёдором трёхместная общая. Он обещал захватить мне палатку из Новосибирска, оказалось – взял одну на двоих.

Позади лагеря стояла поросшая джангалом каменная стена. С другой стороны, метрах в сорока, ниткой тянулась едва набитая дорога, за которой бежала по голому каменистому ложу река.

На том берегу реки вновь ползли вверх горы.

Мы были в ущелье. В одном из ущелий горного кряжа Касса-Гордон. Пожелай я узнать, как оно называется, моё любопытство было бы тут же удовлетворено, но на сегодня подробностей хватало.

Солнце уже упало за хребты. Налитое густой стеклянной синевой небо всё ещё сияло, но ущелье накрыла тень. Света для съёмки не было, этюдные прогулки оставили на завтра.

Поскольку в кишлаке перекусили довольно плотно, решили обойтись чаем.

Зажгли плитку, поставили котелок.

Пока закипала вода, мы с Сергеем пошарили по мокрым после дождя кустам, собрали кое-какой валежник и стащили под тент. К утру обветрится, будут сухие дрова.

Походная жизнь мне привычна с юности, со времён шального автостопа. Да и с Фёдором (мы сошлись как-то в Петербургском университете – я пришёл послушать доклады на историческую конференцию, он прилетел с докладом на биологическую, – и привязанность наша, скреплённая взаимной симпатией, свободной от уз общего профессионального интереса, странным образом со временем не оборвалась) я уже успел пересечь Казахстан, потом Алтай, потом Монголию. А сколько наколесил без него по Карелии и Вологотчине, по Псковской и Новгородской, Тверской и Смоленской, Брянской и Воронежской…

Пожалуй, в пути я, пусть и безотчётно, чувствовал себя лучше, чем дома.

Отчего так? Быть может, оттого, что впервые память – во всём величии этого слова – включилась у меня в дороге?

Щелчок произошел в скором Ленинград – Феодосия. Я еду с родителями и братом в купе. Дверь в коридор открыта. В одном окне – блестящая вода Сиваша, в другом – то же самое. На столе – жёлтая черешня, купленная отцом у длинноносой хохлушки на платформе Мелитополя. Нам с братом по семь лет.