Анатолий Диденко - Записки свободного человека, или Как я провел детство Страница 12

Начало может быть довольно безобидным, даже необходимым. Это, кстати, чисто русский подход: не пьет, значит, скрытый враг. Либо шпион, либо больной. Если шпион – мы с ним не дружим. Если болен – как он может руководить? Значит, продвигать по службе мы его не будем. Слишком много вопросов на Руси решались за столом и после парилки. Выпить по паре литров на каждого, посмотреть на реакцию, потом хлопнуть по плечу – наш, мол, человек и утром, с глубокого похмелья, подписать приказ о назначении. Простота такого кадрового подхода, видимо, вызвана глубоким одиночеством руководителей – ну нет у них друзей, только подчиненные. И люди, которые способны создать в глазах патрона иллюзию команды и дружеского общения хотя бы за столом или в бане, таким путем добиваются в России заоблачных высот. А это Х, он умеет дружить. Вот как тут оставаться трезвенником, если ты сразу попадаешь в разряд людей, дружить не умеющих?

Но пить надо уметь. На Западе алкоголь тоже сопровождает каждое застолье, но культура пития там осталась с тех времен, когда пьяницы не котировались в иерархии общества. Действительно, какой ты феодал, если утром твои руки дрожат и копьем в прорезь шлема противника ты попасть не в состоянии? Католическая церковь безудержное питие тоже не приветствовала: кто будет отвоевывать Иерусалим, если у всего войска утренний «сушняк»? Так что в Западной Европе алкоголизация не произошла. Американцы же, как люди весьма практичные, не спились по другой причине: они настолько успешно споили под корень гордых индейских вождей, что, имея возможность наблюдать за последствиями со стороны, сами алкоголь ведрами не употребляли.

В какой исторический момент произошел сбой программы в России, сказать сложно. Очень хотелось бы обвинить во всем Петра-реформатора, но он привносил европейский опыт, а там, как мы выяснили, все было вполне пристойно. Оправдаться суровым климатом? Как-то тоже слабовато, шведы и норвежцы пьют меньше, а у них погода, как минимум, не лучше. Можно, конечно, вспомнить финнов с их пьянством, но у автора есть подозрение, что спивались они не потому, что финны, а потому, что были под протекторатом Российской империи. Да еще и в угнетенном положении. После получения независимости, Финляндия ситуацию быстро выровняла. Силовыми методами, правда, но как еще было бороться с генетической памятью поколений пьющей голытьбы? Да сих пор историческое прошлое играет с финнами злые шутки – достаточно посмотреть на Выборг в выходные или на газоны у студенческих общежитий Финляндии в праздники. Но на уровне страны алкоголь проблемой быть перестал.

Что же делать нам? Не пить? Это вряд ли. Дело даже не в том, что питие – это национальная традиция, средство расслабления или способ карьерного роста. Дело в том, что любой запрет ограничивает право мужчины на свободу выбора. А свобода для мужчины важна, свобода, в первую очередь, внутренняя. Но пить можно по-разному. Автор не случайно упомянул культуру пития. У нас она какая-то… рабоче-крестьянская, что ли. Смотрите сами: наш национальный напиток – водка или самогон. Не вино, не джин, не коньяк. В чем отличие? Водка не обладает вкусом. Пить водку в чистом виде без закуски нормальный человек с живыми вкусовыми рецепторами просто не в состоянии. Следовательно, во главу угла в русской питейной традиции ставится эффект опьянения, но никак не вкус самого напитка. Вот он, краеугольный камень наших алкогольных проблем. Вино, коньяк, текила, ром, виски, джин, пиво и кальвадос обладают присущими только им вкусовыми качествами и пьются легко, без необходимости заедать их соленым огурцом или занюхивать рукавом собутыльника. У нас же, вместо красивой застольной традиции, получается некий легкодоступный «кувалдометр», бьющий тебя по голове и напоминающий о себе не тонким вкусом, а мощным похмельем. Пьем мы, чтобы отключиться от проблем, забыться, расслабиться, но не для того, чтобы оценить качество и букет напитка. Вот с этим моментом автор и предлагает поработать. Почему бы настоящему мужчине не стать ценителем коньяка или элитных вин? У нас что, на самогонке свет клином сошелся или мы лучшего не заслужили? Переход на напитки закоренелых западных индивидуалистов позволит нам, кроме наслаждения вкусом, оставаться в разумных границах относительно безвредной дозы. Смотрите сами: классическая стопка водки – пятьдесят грамм. Народ у нас активно-креативный: после первой мы не закусываем, между первой и второй – промежуток небольшой. Каждый тостующий и тостуемый пьет до дна, а тостующих и тостуемых много. И поводов много: за здоровье, за родителей, за именинника, на ход ноги и на посошок. Наливать половину стопки тоже не положено – жизнь не будет полной. Итогом соблюдения всех традиций становится, как правило, грамм шестьсот, принятых на грудь в течение двух-трех часов. Утро будет мрачным, господа. Если же у вас в руке бокал с коньяком или стакан с виски, то вы безболезненно можете его потягивать в течение всего застолья, вместо смертельной дозы, употребив, таким образом, вполне себе приемлемую.

Резюмируя, хочется сказать, что алкоголь – это своего рода лекарство, в малых дозах даже полезное. В дозах частых и больших он превращается в яд, который может заменить вам все: работу, семью, досуг. Всю вашу такую, возможно, многогранную и интересную жизнь. Посмотрите в окно, юные джентльмены и подумайте, хотите ли вы присоединиться к оборванным личностям, просящим оставить бутылочку? Думаю, нет. Кстати, пить пиво из горла на улице – это моветон для настоящего мужчины. Сядьте за столик в кафе, попросите бокал разливного пива, а не трупик оного в стеклянном гробике. Или поставьте в загородном доме пивоварню – весьма стильно. А вообще, пиво лучше пить только в нескольких местах: Германии, Великобритании, Чехии и Ирландии. Составляйте свою алкогольную географическую карту и путешествуйте. А водку оставьте для траурных событий, каждый день она вам сопутствовать не должна, иначе потом вы начнете сопутствовать ей.

Автомобилизация всей страны: до и после ОСАГО

Поцарапанный «Бентли» стал причиной отмены моратория на смертную казнь.

Во времена СССР автомобиль был подтверждением высокого общественного статуса. Это естественно вытекало из его недоступности для простого советского человека. Недоступности уникально-российской: денег на сберегательной книжке хватало на покупку трех-четырех машин, а возможность приобрести хотя бы одну была у ограниченного круга людей: руководства или очередников-льготников. Да что там говорить, дедушка автора первую свою машину собрал из запасных частей СВОИМИ РУКАМИ. Элитарность обладателя четырехколесного друга требовала каждодневного подтверждения – машину было почти невозможно не только купить, но и регулярно обслуживать. Стеклоочистители, тормозные колодки, машинное масло, резину и прочие расходные, казалось бы, материалы, нужно было «доставать». Частных автосервисов, естественно, не было, ремонт производился либо «по знакомству» в автоколоннах, либо в гаражах собственными силами. Большинство автовладельцев использовало свой транспорт только летом, на зиму автомобиль ставился в гараж, причем на некое подобие пьедестала, чтобы покрышки не несли на себе лишней нагрузки. Статус успешного человека автоматически предполагал наличие собственного автомобиля. На работу, тем не менее, по-прежнему ездили на общественном транспорте, ежедневное использование автомобиля в качестве средства передвижения население не понимало и, соответственно, осуждало.

Времена дефицита ушли в прошлое вместе с Советским Союзом, и демократическая Россия столкнулась с новым для нее дефицитом – нехваткой денег. Сбережения граждан сгорели в «павловскую» реформу, тольяттинская продукция могла быть конкурентоспособной только при наличии «железного занавеса», а на улицах уже начали появляться первые иномарки, вызывая вполне понятную классовую ненависть. Автомобиль остался таким же признаком высокого статуса, как и раньше, но при этом утратил даже теоретическую доступность для среднего россиянина – денег скопить было в тот переходный период малореально, а банковские кредиты были доступны только новой элите, которой, собственно, нужны и не были, их деньги собирались наличными в «подшефных» ларьках.

Так и остался автомобиль мерилом человеческих качеств: есть джип, значит, богатый, нет джипа – быдло. Наличие иномарки наряду с мобильным телефоном было признаком принадлежности к опасному классу хищников-братков или к их кормовой базе – бизнесменам-ларечникам. И тех и других задевать было весьма опасно для здоровья: выстрелы при определении приоритета проезда перекрестка или продажа квартиры для компенсации ущерба, полученного дорогой иномаркой в ДТП, тогда не являлись чем-то экстраординарным. Безусловно, это дисциплинировало водителей и вынуждало строго соблюдать правила дорожного движения. Не те правила, которыми руководствовалось ГАИ/ГИБДД, а неформальные – кто дороже, тот и прав. Среднестатистический водитель был способен молниеносно идентифицировать ценовую категорию встречной иномарки и прикинуть, кто и кому должен уступить дорогу.