Игорь Ягупов - Записки офисной крысы Страница 12

– Да, да, – кивает дама, и ее улыбка достигает чудовищной проникновенности.

Не разделяя энтузиазм дамы, мы возвращаемся в номер за верхней одеждой и покидаем отель в поисках пищи. Мы похожи на медведей, разбуженных охотниками во время зимней спячки в теплой берлоге. Нам хочется спать, но внезапно осознанное чувство голода гонит нас вперед между заснеженными домиками финского курорта.

Вскоре мы набредаем на маленькую избушку, по самые подслеповатые окошки заваленную снегом. Из окошек льется тусклый свет, отчего сугробы вокруг кажутся желтыми, как будто они сделаны из сыра. На бревенчатой стене висит на железном кронштейне резной деревянный кофейник.

– Это кофейня или закусочная, – решает Тошка. – Что же это может быть еще?

– Ничего, – соглашаюсь я. – Если только они не паяют чайники.

– Брось, какие еще чайники, – злится Тошка.

– А может, они торгуют антикварной бронзовой посудой? – не унимаюсь я.

Тошка бросает взгляд на меня, потом ненавидящим взором испепеляет избушку.

– Тем хуже для них, – цедит она сквозь зубы и решительно толкает обитую оленьей шкурой дверь.

Это действительно маленький бар. Тошка победно окидывает взором уютную обстановку. И без того крошечное помещение разделено на две равные части деревянной резной стойкой. На стойке покоится кофе-машина, которая выглядит здесь абсолютно инородной. Ее хромированные бока и пластмассовые обводы никак не вяжутся с остальным резным великолепием не то деревенского дома, не то старательской хижины позапрошлого века. Хотя нет, сзади, за стойкой, есть еще один предмет, который столь же вызывающе дисгармонирует с деревянной обстановкой. Это микроволновая печь.

На оставшемся между стойкой и дверью пространстве в восемь или десять квадратных метров приютились два узких и высоких деревянных стола на резных ногах-основаниях и десяток высоких табуретов, какие обычно ставятся перед стойкой бара. Табуреты вытесаны из цельных стволов дерева. Их сиденья идеально отшлифованы: то ли золотыми руками столяра, прошедшегося по ним сначала мелкой шкуркой, а потом и полировальной тряпочкой, то ли – эта версия понравилась бы голодной Тошке – задами побывавших здесь клиентов.

Густой, почти осязаемый запах какао пропитывает воздух крохотного оплота чревоугодия. Какао и что-то еще – может быть, лакрица? – безраздельно завладели здешним эфиром. Кажется, что их запах впитали в себя деревянные рубленые стены и сноровисто сработанная топором и рубанком мебель. Только теперь мы с Тошкой понимаем по-настоящему, как мы хотим есть.

А между тем наши взгляды продолжают блуждать по помещению. Лампы, скрытые за перекладиной под потолком, слабо и интимно освещают интерьер. Им помогают несколько коротких и очень толстых свечей, почти лампад, расставленных на столах и стойке бара. Из-за многочисленности источников освещения тени приобретают самые диковинные и причудливые очертания. Так что абсолютно невозможно понять, кому или чему каждая из них принадлежит. Вот эта, например, похожа на тролля, сидящего на высоком табурете за резным столом и потягивающего из железной кружки густое горячее какао с молочной кремовой пенкой. И только пристальный взгляд и атеистическое воспитание могут убедить нас в том, что это сам табурет, вытесанный из смолистой сосновой коряги искусными руками столяра-фантазера, отбрасывает эту странную тень. Что нет в кофейне никакого тролля. По крайней мере, сейчас. И вообще, как кажется, никого в ней нет.

Антураж этого крошечного мирка завораживает настолько, что мы далеко не сразу замечаем притаившегося за стойкой хозяина. Он похож на паука, подстерегающего добычу. Затаив дыхание, чтобы, не дай бог, не вспугнуть нас, он ждет, когда же мы освоимся в его маленьком заведении. Чтобы, как только мы присядем, сложив крылышки, набросить на нас сеть. А потом запутать нас окончательно в толстой паутине. Заставить принять жизнь такой, какой она была им здесь сотворена и обустроена. Заставить испробовать все лакомства, которые он придумал и изготовил для уничтожения голода – этого друга всех ресторанов, кафе, баров и закусочных.

Голод гонит к ним страждущие толпы. Ради него суетятся в радостном безумстве повара на огромных кухнях – центре этого веселого и озорного мира чревоугодия. Он заставляет сновать туда-сюда, сбиваясь с ног, официантов – курьеров и благодетелей, слуг и хозяев в одном лице. Голод – великий бог ресторанного мира. И здесь, в крохотном баре с резными табуретами и отражающей свечное пламя кофе-машиной, он свил себе уютное гнездышко, обосновался в каждом уголке, залез вместе с запахом какао и лакрицы в каждый стык между потемневшими от времени бревнами стен.

Зачарованные, мы теряемся мыслями в пространстве и времени. Так много ассоциаций наводит на нас этот крохотный островок жизни в безбрежной снежной пустыне с бескрайними грядами холмов и перелесками то хилых корявых берез, то неизвестно как выросших в таких суровых условиях рослых пахучих сосен.

И вот Тошкин взгляд случайно падает на хозяина. Тот сразу начинает улыбаться. Как будто он в чем-то виноват, таился и теперь, поняв, что его заметили и дальнейшее укрывательство бесполезно и просто глупо, решил пойти ва-банк. На самом деле, конечно же хозяин рад заполучить клиентов. И виноват он, виноват перед самим собой, а не перед нами, лишь в том, что его маленькое заведение пустует в этот довольно ранний час. Теперь он уверен, что заполучил нас, что мы уже оценили тот уют, с которым обустроил он свою кофейню, и уже не уйдем отсюда. А значит, можно открыться и постараться угодить нам. Постараться сделать нас постоянными клиентами. Это важно для него.

В душе он, конечно, понимает случайность нашего захода. Он знает, что мы – иностранцы. И что, быть может, мы никогда больше не будем в Саарисельке. Хотя, если честно, мы бываем здесь с Тошкой три или четыре раза в год. Но ему все равно. Он хочет быть уверен лишь в том, что если когда-нибудь мы еще разок остановимся где-то поблизости, то обязательно придем именно сюда. В его заведение с деревянным кофейником на стене и оленьей шкурой, прибитой к двери – то ли для утепления, то ли для экзотики.

Он ценит клиента и знает, как важно иметь постоянных посетителей. В обдуваемой всеми ветрами, насквозь транзитной Саарисельке очень важно уметь произвести хорошее впечатление, уметь доказать – иногда всего лишь самому себе – свою важность, свое умение быть лучше других. Эта уверенность в собственных силах дает кураж, способный сдвинуть горы.

– Вы открыты? – спрашиваю я хозяина, подкравшегося внешне неуловимыми движениями к нам поближе.

Мой финский, пусть и далеко не идеальный, ошарашивает его. Он, наверное, считает, что мы ниспосланы ему богом чревоугодия в качестве рождественского подарка. Такого не бывает: зимним промозглым вечером в вашу пустую кофейню вваливаются двое абсолютно бесстыдно голодных иностранцев, на лицах которых написана твердая решимость не уйти отсюда, не прикончив добрую половину вашего дневного запаса продовольствия. Да к тому же один из них обращается к вам на вашем родном языке, начисто снимая все языковые барьеры и позволяя вам подать товар лицом и насладиться при этом – если, конечно, гости не будут против – беседой.

Истекая добродушием и готовностью быть полезным, хозяин начинает перечислять свои кулинарные изыски. Если честно, разнообразия здесь мало. Все меню сводится к некому абстрактному «блюду», ингредиенты которого, как конструктор, можно варьировать в различных сочетаниях до бесконечности. Среди них картошка фри, поджарка из свинины, горошек, оливы, зелень, бобы, помидоры и что-то совсем непонятное, название которого я не могу перевести.

Мы заказываем всю эту вкусную мешанину, которую Тошка тут же называет «смерть желудку». Хозяин суетится возле микроволновки, разогревая полуфабрикаты, а мы садимся на высокие табуреты за стол, прихватив с собой от стойки розетки с ягодным киселем.

Тошка следит за фигурой. К киселю у нее, разумеется, претензий нет. Со свининой, которая истекает соком, будучи вынутой из микроволновки, и с картошкой фри с румяной корочкой дело сложнее. Тошку грызут сомнения. Хозяин приносит наш заказ, и женщина искушается самым беспощадным образом. Она мученически смотрит то на меня, то на блюдо, обильно сдобренное горчицей. Тошка думает еще секунду, когда я уже принимаюсь есть, и берет в руки вилку. Лучше умереть от ожирения, чем от голода.

Пока мы поглощаем пищу, хозяин робко стоит за нашими спинами. Он видит, что мы голодны, и не смеет мешать. Еда – дело интимное. Наевшись, мы явно веселеем, заказываем пиво и смотрим на хозяина с благодарностью. Обрадованный нашим интересом, владелец крохотного заведения рысцой несется за стойку и через секунду возвращается обратно с пивом, орешками и солеными хлебными палочками. Тошка, если уж она все равно гробит фигуру, предпочитает делать это за приятной беседой.