Татьяна Чекасина - Облучение Страница 12

Из дневника:

Нынче не видела Серёжу. День тянулся в сплошной скуке.

Сегодня видела Серёжу. Вошёл и будто запнулся. О, как он меня любит!

Надо же: чем дольше живёшь с мужчиной физически, тем больше спрашиваешь с него духовно. А Серёжа… Один-то раз я «спросила»! Но – Серёжа! Ушёл в три утра.

Мне кажется, я всю жизнь двигалась к встрече с ним, потому-то всё и оттянулось (и Ашот Меружанович тут не при чём: у каждого свой срок).

Что болтают в батальоне… О, Серёжа!

О, Дон Жуан, Казанова… Вы честны. И только вы любите, только вы любимы, только вы нравитесь «юной красоте бесстыдством бешеных желаний».

Пушкин был из них, он был «страдальцем чувственной любви», так как «поэма никогда не стоит улыбки сладострастных уст»; и «в крови горел» «огонь мучительных желаний»; а «счастлив тот», «кто в страсти сам себе без ужаса признаться смеет»; и, наконец: «Пускай умру, но пусть умру любя!»

Анатоль Франс в «Саду Эпикура» хотел бы перевернуть пирамиду жизни, чтобы люди, как мотыльки, не старыми гусеницами умирали, а юными бабочками и сразу после любви.

Отбыла его жена с детьми. Встретились у «капэпэ» и пошли… Я вся зацелована. Дрожь по всему эпителию. Вся кожа – распаханная почва, можно засевать.

«Смертные перенимают жизнь один у другого и, словно скороходы, передают один другому светильник жизни» (Лукреций). Жаль, мне передать некому.

11

Мы с Кукурузовой, уже ни на что не надеясь, ни на какое улучшение самочувствия, проклинали с утра пораньше (пока Лёки нет) нашу житуху: всё тяжело – общий вывод. И куда ни кинь…

– У неё одних сумочек штук семь, – горестно хлюпнула жабой Кукурузова.

– Посчитай одежду, – прожужжала я полупридавленной пчелой.

От такой «процедуры» не становилось нам лучше, и наше терпение лопнуло (плевать на этот батальон связи с его связями, уйдём в мотострелковый). Первой я поражаю цель:

– Лёка, вы ещё молоды, любите поспать утром, но напоминаем: рабочий день не с девяти тридцати, а с девяти ноль-ноль.

– Молодость тут не играет роли: я и в шестнадцать лет не опаздывала на почту за корреспонденцией для доставки, – грохочет пушкой Кукурузова.

Вообще-то мы никакой реакции не ожидали, кроме банальной: «Ха-ха-ха»… И, когда она заговорила, мы оторопели: впервые услышали не реплику, а членораздельную речь, обращённый к нам монолог.

Для доходчивости повествования она расположилась у окна, опершись одной ручкой о подоконник. Я в этой позе засекла родное преподавательское и вздрогнула предчувствием позорного открытия. Другая её рука принялась ораторски жестикулировать… И мы узнали, что этими ручками она работала во время летней практики (совсем, как Кукурузова!) на целине… Она, эта Лёка гоняла, с чем сопоставились её «кручёные» подачи при игре в мяч, из одного посёлка в другой, снабжая кухню продовольствием, на мотоцикле(!) Однажды в Кызыл-орде не завёлся мотоцикл. И Лёка пошла пешком в Кызыл-жар Казахстанской степью, целиной…

Меня освободили от работы в студенческом отряде на целине из-за инвалидности матери. А Лёка не была освобождена. В степи что-то случилось с ней. Она сама считает: рядом с ней приземлялся космический корабль(!) В результате «под влиянием мутагенных факторов ионизирующей радиации» она заболела лейкемией, но не раком крови, от которого умирают в три-четыре года. Её лейкемия не злокачественная, такая болезнь позволяет жить, сколько угодно, лишь надо подлечиваться, правда, вредны отрицательные эмоции… Кукурузова, ещё не врубившись в главный смысл, и в то, что это толковый ответ на наш перманентный вопрос, бубнит, мол, если вредно, оставь в покое капитана… Проговорив это, про Казахстан, Лёка нам уже знакомо постарела за несколько секунд на несколько лет: глаза заводные потускнели, губы загнулись уголками вниз. Да, получили мы по мозгам столь удивительной новостью! Ладно, больная хронической болезнью, каких у всех полно. Не каждый, конечно, сделает из болезни удобство, не каждый имеет условия для превращения этой болезни в райскую жизнь… Но возраст!

Припёрли мы скрывающуюся под должностью особистки партизанку во вражеском тылу Недостреляную, чуть не застрелив аргументацией: зря она хранит тайну, создавая прецедент недостаточного уважения Леонеллы Аполлинарьевны! Молодость Лёкина давно казалась неестественной. Удивляла особая белизна кожи (не только лица, но и плеч, и рук, и статуэтково-ровных ног). Химия, алебастр. Личико, будто глазурью облитое… Часто встречаются такие у молоденьких? А как, если у старух? Ладно, не буду пугать… Из особого отдела мы шли пружинисто от прозрения. До конца дня пружинили внутренне, ловя момент. Как только Лёка из комнаты, – сбрасываем пары: фантастика, умопомрачительно! Как сохранилась девушка-то? Ну, разумеется, безмужняя, бездетная… Но ещё что-то должно быть? Особистка тоже девица (видели бы вы это чудовище).

– Мы – замученные жизнью бабы, она прелестное дитя, – стонала я (дундела Кукурузова). Тонус от «процедуры» не повышался.

Удивление переплавилось в отчаяние, да что скрывать, – в тривиальную, разъедающую душу, как кислота язву желудка, зависть, предполагающую неполноценность завидующего и охватившую не только нас двоих. Новость с нашей помощью быстро разнеслась. Всю бабскую часть коллектива поразила зависть, словно инфекция. А я, надо сказать, только и думала об этом. И как-то перед сном сошло на меня озарение: её на-ка-чи-ва-ют. Препаратами, изобретёнными на западе, чтобы иметь шикарный вид (а генерал-то достал!) Если прекратить это «накачивание», обернётся наша красотка не на миг, а на продолжительное время Кукурузовой: кожа обвиснет, посереет, под глазами набрякнут мешки, лоб разметится морщинами.

Наутро догадка показалась, не то чтобы нереальной, но неполной. Медикаментозные вливания – само собой, но есть и основная причина. Вспомнила я себя боевую-молодую (жизнь только начиналась). Перед глазами – мать, обезножившая и обозлённая, отец, ею затурканный, «мало приносящий» в дом… Конечно, я считала, что мне уготована другая судьба. Знала бы, глупая, что «социальность», как национальность, передаётся по наследству. Если родился в самом низком общественном классе, так и останешься в нём. Но я, ещё не знавшая этой истины, однажды вдохновенно накатала некий «трактат» под названием: «Что есть бабство».

…Бабство – это такое состояние женщины, когда она не человек. Баба – не мыслящее существо. Ей уготована примитивная работа по нижайшей квалификации: стирка, кухарство, уборка помещений. В бабство влипаешь, как муха в липучку. Бабой становишься в результате собственной неприглядности (ты не мечта поэта), от безденежья, то есть отсутствия приданого. В итоге – избранник, вернее, тот, кто согласился быть твоим мужем, – менее развит, а любви изначально нет. Если и мелькнёт, то лишь «улыбкою прощальной». Муж доволен: осчастливил тебя, избыточную невесту, заслужил заботу и может, сидя у телевизора и потягивая пиво, бодро орать: «Бей, балда, бить надо, мазила!» Вскоре эта баба уже и рабыня. Умнее те мухи, которые родят ребёнка, а мужа выгонят, они не целиком прилипли на липучку (хитрость служанки, увильнувшей от одного из господ). Выход из этого положения один: превратиться в ведьму. Ведьмы сопротивляются, они – лучшие женщины нашей страны. Современная ведьма – не баба, и о ней надо написать другой трактат.

Выкопав эту самонадеянную бумажку из старья, принесла на работу и дала прочесть Кукурузовой:

– Бу-бу-бу, гу-гу-гу, ду-ду-ду, – Отсмеялась она и добавила привычное: – не жизнь, а зарраза!

Да, надо признаться, что мы с Кукурузовой ведьмы. Под видом «психологической службы» мы честим своё существование, поднимаясь над ним, а над толпой баб – на разбираловках с выворачиванием кого-нибудь наизнанку в «исповедальне», где желающие «поделиться» (любимое бабье словцо) «докладают» охотно обо всём, что происходит с ними и с их мужьями на кухнях и в спальнях. Не догадываются они, беспробудные бабы, на какой сарказм мы способны, мы, в их понимании «добрые девочки». Называть старых хрычёвок «девочками» – такой же дурной тон, как «поделиться». Слышали бы они! Когда очередная откровенница покидает «спецчасть», какой истинно ведьминский хохот сотрясает нас за толстой, стерегущей «грамотность в документах» дверью!

Лёка – не баба и не рабыня, ей не грозит превратиться в ведьму. Она – барыня. Так раньше жили все образованные женщины. Окончив гимназии или институты благородных девиц, отдыхали на балах, в театрах, устраивали приёмы и кавалькады, вели дневники… И в этом именно секрет её молодости. Не химия, не жратва. Наши батальонские заклинились: «Одна чёрная икра!» Стиль жизни, уроды! Мы так не живём, так жить не будем… Никогда. Слово «никогда» звучит, как слово «старость», где мало радостей, зато много запретов.

Из дневника:

Мне двадцать один. Меня все любят, обожают. И тот, другой, теперь знаменитый, навек ушедший, любит меня больше всех. А я? Я, не успевшая его полюбить в ответ, увозимая на ужасном «студебекере» по ужасной пустыне навсегда! О, Милка, как мы с тобой плакали! Выверялась другая, прямая дорога, и какая ясная… Вдруг, отклонение от траектории. И кто его допустил, неужели я сама? А разве человек не сам выбирает себе путь? Иногда бессознательно. Вот живёт некто, у него ноет зуб, но он не идёт к врачу, глотая вредные для здоровья анальгетики. Он уже и на этом маленьком отрезке жизни выбрал (и не жизнь, а смерть).