Юлия Лешко - Мамочки мои… или Больничный Декамерон Страница 13

Звонкий голос подруги звучал как всегда весело:

– Верунчик! А я сегодня все экстерном сдала! В комиссии Селивончик и Паршин сидели, ну, ты понимаешь – учителя, отцы родные…

– Что, и спрашивать не стали? – спросила Вера.

– У меня же Селивончикова невестка рожала! Ему ли не знать, с какими проблемами была девушка… Так что я свой экстерн ему два года назад сдала. Короче, завтра выхожу. По работе соскучилась, веришь?

– Приходи, заждались тебя уже. До завтра!

И Вера почти побежала к машине. У нее было очень хорошее настроение…

Глава вторая

Трусишка зайка серенький…

Вера Михайловна захлопнула дверцу машины, и она сразу, ворчливо фыркнув выхлопной трубой, тронулась с места. Вера немного постояла, провожая взглядом отъехавшего мужа. Ей показалось, что даже задний бампер их машины удалялся от нее с сердитым выражение «лица».

Еще бы: ведь Вера с мужем вполголоса пререкались все утро дома и еще полчаса по дороге на работу. Да и расстались, в который раз не придя к компромиссу, твердо уверенные в своей правоте, каждый – в своей. Тема стара как мир: Вера, мол, горит на работе, не жалеет себя, принимает чужие проблемы куда ближе к сердцу, чем свои. Работает за двоих, и не только когда Наташа отсутствует – на курсах повышения квалификации, в отпуске или на больничном, а постоянно. Вера, конечно, цветущая красавица и все такое прочее, но годы-то идут, и здоровье не добавляется, а с таким режимом жизни – тем более.

Ну, может быть, кое в чем Сергей и был прав. Только Вера, по ее разумению, не совершала ничего экстраординарного, тем более, героического, а просто любила свою работу!

Очень любила и очень часто говорила об этом. И при этом места ни пафосу, ни романтике, ни пионерскому задору в ее речах не было. Потому что делала она это не в публичных выступлениях – такого случая до сих пор как-то не выпадало: вариации на тему «Я очень люблю свою работу и не поменяю ее ни на какую другую» чаще всего звучали в домашних разговорах, которые время от времени случались с мужем. К примеру, когда он пытался доказать ей преимущества научной деятельности по сравнению с практической гинекологией и намекал, что не худо было бы сменить роддом на институтскую кафедру. Когда увлеченно рисовал радужные перспективы врачебной деятельности в коммерческих медицинских центрах, о которой при этом имел самое поверхностное представление… Или когда Сергей просто высказывал что-нибудь похожее на утреннее недовольство по поводу частых дежурств и сосредоточенно-отсутствующего вида, с которым Вера ходила по дому уже несколько дней кряду. Она и в самом деле ходила: в отделении, в палате Веры Михайловны лежала очень трудная пациентка – каждый день ее беременности был… Вот именно – маленьким женским подвигом.

Вообще-то, откровенно говоря, на протяжении всей семейной жизни Вера Михайловна вынуждена была отстаивать собственное право заниматься любимым делом. Да, работа, в самом деле, трудная во всех смыслах: бывало тяжело физически, нелегко морально, порой невыносимо нервно, постоянно суетно. А еще – к счастью, иногда – даже обидно… Да и бессонные ночи врачей – это не красивая метафора, а скучная обыденность. И все-таки ни одна профессия в мире не приносила бы Вере такого яркого ощущения счастья. В этом она была абсолютно убеждена, потому что рождение ребенка – это именно счастье! Не удача, не производственное достижение, не научное открытие, не баснословная прибыль, не престижная награда, ЭТО – СЧАСТЬЕ! Ну-ка, кто еще каждый день работает со счастьем? Два шага вперед! А, то-то же…

Итак, Вера Михайловна открывала дверь приемного покоя и думала: «Доброе утро. Еще одно утро еще одной жизни…» И улыбка сама собой растягивала ее губы…

Да, случалось, – вот как сегодня – она приходила на работу уже усталая. Если бы Сергей хоть иногда задумывался: их распри выбивают из колеи куда сильнее, чем больничная текучка. Но в отделении усталость проходила сама собой. Очень уж всегда бодрила обстановка, да и контингент держал в тонусе.

Хотя здесь, в отделении патологии, выражение «в тонусе» в положительном смысле, как правило, не употребляют: на местном языке «тонус» – совсем не хорошо, тонус матки – это угроза выкидыша. А отделение патологии для того и существует, чтобы никакой угрозы ничему и никому не было…

Сняв пальто, переменив обувь на удобные туфельки, Вера Михайловна вышла из гардероба для медперсонала, мельком глянула в окно… И тут ее внимание привлекла интересная кавалькада, въехавшая во двор Большого Роддома. Первым на территорию ворвался, сделав крутой «полицейский разворот», милицейский газик с «мигалкой». Следом въехало такси. Если бы наоборот, то было бы понятно: таксист превысил скорость, за ним рванули бдительные «дпсники»… А тут было что-то не так. Вера прищурилась: ух ты! В окне такси совершенно определенно виднелась… чья-то белая меховая задница с пушистым круглым хвостом!

Передняя дверца машины открылась и из нее выскочила – батюшки-светы! – Лисичка-сестричка, с сильно загримированным, но очень хорошеньким личиком, высокая, фигуристая, с самым настоящим, пушистым лисьим хвостом, украшающим ярко-оранжевую стильную юбку… Из другой двери синхронно появился высокий плечистый Дед Мороз. Лисичка метнулась к милицейской машине и стала, кивая украшенной рыжими ушками головкой, судя по всему за что-то благодарить милиционеров… А Дед Мороз открыл дверцу с задницей и извлек оттуда ее… хм… обладателя, коим оказался невысокий, но очень упитанный Зайчик. Газик уехал, а Дед Мороз без особого усилия подхватил Зайца на руки и широкими шагами пошел к приемному покою. Лисичка семенила следом. Хвост, похоже, жил своей, увлекательно-кокетливой жизнью…

– Дверь открой, – не слишком любезным, но мелодичным сопрано скомандовала Лисичка подошедшему к двери чуть раньше человеку в белом халате. Тот послушно отворил входную дверь. Процессия прошествовала мимо врача, тот вошел замыкающим.

Вера, разумеется, этого не слышала. Но общая картина происходящего была ей и без этого ясна. «Так, кажется, нашего полку прибыло, – подумала Вера, – вряд ли роженица: на сносях Зайцами не скачут. Ладно, если к нам – познакомимся позже, когда начну обходить двенадцать моих палат…»

Владимир Николаевич Бобровский шел к приемному покою, не глядя по сторонам. Настроение у него было, как и давление, – ниже нормы. И так же, как давление, его уже можно было признать «рабочим». Вчера вечером и сегодня с утра несколько раз звонила бывшая жена Оля с разнокалиберными материальными требованиями: никак не могла смириться с решением суда, разделившего их совместно нажитое имущество. Причем, разделившего вполне по справедливости. Мало того, Бобровский судебную справедливость усугубил, добровольно расставшись с частью библиотеки, огромным диваном, всеми имевшимися сервизами и столовым мельхиором. Но вот машину отдавать по-прежнему не хотел. А бывшая жена, сроду не имевшая водительских прав и панически боявшаяся дороги, требовала отдать и ее.

На самом деле ей просто хотелось сбросить на бывшего мужа раздражение, которого скопилось очень много за эти полгода их жизни в статусе официального развода. Для Бобровского поведение жены было и понятно, и необъяснимо одновременно. В самом деле: какого черта? Сначала на протяжении примерно четырех лет инициировать развод, последние полгода жить в добровольной ссылке у родителей, а потом, добившись-таки своего, обвинять мужа в том, что он поломал ее жизнь. Да еще и требовать дополнительной компенсации в виде оставшегося семейного скарба!

Бобровский догадывался, что Оля давно изменяла ему. Впервые заподозрил, когда однажды жена устроила ему душераздирающую сцену ревности на ровном месте. Так бешено ревнуют только те, у кого совесть нечиста. А поводом был пустяк: как-то в универсаме случайно встретились со знакомой дамой из горздрава. Поздоровались, поулыбались – и все! Дама была очень симпатичная и довольно дельная, она нравилась Бобровскому. Но мало ли кто кому нравится!

…Если уж на то пошло, то по-настоящему ему нравилась Вера Стрельцова, его непосредственная подчиненная. Вот она – точно нравилась! И всегда, то есть с первой встречи, привлекала его как мужчину – между прочим, и своим мягким очарованием порядочной женщины, в том числе. Но, в первую очередь, конечно, чем-то другим. Красотой… Статью… Манерами: она всегда такая серьезная – на первый взгляд, а на самом деле на губах дремлет всегда готовая расцвести улыбка, а в глазах – юмор, а уж в ее умной головке всему хватает места: и профессиональным знаниям, и житейской мудрости. И еще – она добрая. А древние, которые никогда не трепались зря, утверждали: если женщина добра, она уже состоялась как женщина. Во всех смыслах… Или это не древние придумали, а сам Бобровский?… Неважно, это истина, и Вера ей – живое подтверждение.