Дан Борисов - Троглобионт Страница 13

– Пожар, ой… горим!

Непосвященными были москвичи и Энн. Остальные смеялись, довольные, произведенным эффектом. Небольшой сруб бани был, действительно, затянут дымом. Дым шел из-под конька, из окна и из открытой настежь двери. Егор, не оборачиваясь, скомандовал:

– Ерохин!

– Я!

– Вперед!

– Есть!

Сержант выбежал вперед, сноровисто схватил небольшое ведро, висевшее на пожарном щите, зачерпнул воды из кадушки, стоявшей рядом с дверью, и исчез в дыму. Прошло совсем немного времени и баня, будто бы взорвалась – дым из двери, как из пушки вышибло. Еще чуть позже появился мокрый Ерохин и закрыл за собой дверь.

Порешили первыми запустить мужчин – женщины подождут, пока в бане станет попрохладней, и займутся пока обустройством ночлега и своими делами. Тамара провела Энн и Ольгу в дом, показала им их комнаты, но задерживаться там женщины не стали – Энн взяла картонный чемоданчик с ручкой и они с Ольгой ушли к озеру.

На пристани Энн распечатала чемоданчик: там оказались четыре одинаковых черных кубика. Энн вытащила один и подготовила его к работе. Это был правильный кубик со стороной, примерно, в двадцать сантиметров, на одной его грани имелось прозрачное окошко, через которое виднелся двухцветный шарик. Кубик можно было крутить, как угодно, но красная сторона шарика оставалась направленной на озеро. И, все-таки, кубик имел верх и низ: снизу Энн пристегнула карабином небольшой груз на прочном нейлоновом шнурке, а сверху вытащила такую же черную как кубик антенну. Энн подошла к краю помоста и, держа эту конструкцию за кончик антенны, опустила в воду. Груз лег на дно, когда кубик еще не достал до воды. Энн вынула все обратно, сделала петлю – на карабине имелся для этого специальный зажим – и снова отпустила в воду. На поверхности осталась только часть антенны.

Не спеша, гуляя по берегу, за разговорами, они поставили остальные датчики на расстоянии не менее полукилометра друг от друга.

Когда Энн и Ольга вернулись, мужчины только что вышли из бани, все с одинаково красными физиономиями и каплями пота на лбу. Один майор выделялся – лицо у него не равномерно окрасилось, а крупными красными пятнами. Тамара уже ждала дам со свежим бельем в руках. Ольга пыталась поломаться, но Тамара властной рукой прекратила её сомнения, сопротивляться Тамаре было бесполезно.

Энн читала много русских книг и, в целом, представляла себе этот вид национального самоистязания, но в настоящей деревенской бане, естественно, не была. Она входила с опаской и, в отличие от Ольги, не стукнулась головой о косяк. Копна светлых Ольгиных волос смягчила удар. Тамара потрепала Ольгу по голове, пообещав, что до свадьбы всё заживет.

Места в предбаннике было вполне достаточно, светло и пахло весело – вениками, смолой, чистой водой и еще много чем, что, смешиваясь, создавало неповторимую прелесть. Энн не воспользовалась вешалкой, а аккуратно сложила свои вещи на скамью, сверху пристроила очки, не доверяя чистоте стен, где располагались вешалки (это она еще не видела, какие стены внутри). Тамара скинула одежду быстро и уже стояла возле двери в парную, ожидая остальных. Она радостно улыбалась, поигрывая веником. Глядя на неё, действительно хотелось улыбаться, – «Кустодиев отдыхает», – подумала Энн. В Тамаре все было мощным, круглым и упругим, с перевязочками, как у младенца. Ольга, рядом с ней, хотя тоже была не маленькая, смотрелась чахоточной. Ощущение болезненности возникало из-за излишне белой кожи, с розовым следом от резинки на поясе; хотя, на самом деле, Ольга выглядела бы совсем красавицей, если бы не излишне отвисшие груди. Энн со своими грудками и едва намеченной линией попы показалась себе рядом с ними ребенком.

– Ну… готовы? Полотенцы взяли? Пошли! Только наклоняйтесь ниже, а то совсем головы расшибете, – Тамара пропустила гостей вперед, потом зашла сама.

Наклонившись вперед, Энн переступила порог парилки и, как будто нырнула в какую-то теплую, влажную субстанцию. Это была еще не вода, но уже и не воздух.

Внутри бани висели два герметичных светильника с сильными лампами, но их свет как бы пропадал в пространстве – стены были совершенно черными от копоти и поглощали свет. Справа от входа помещался очаг – внушительное сооружение из круглых камней с большим котлом горячей воды. Трубы не было никакой, поэтому стало понятно, почему баня так странно дымилась. Прямо по ходу находилось многоярусная конструкция полков, такая же закопченная, как и всё здесь. Тамара залила веники крутым кипятком, и они сразу зашлись ароматным паром. Энн и Ольга остановились в нерешительности, не зная, что делать дальше.

– Забирайтесь на полки – я вас попарю.

– Здесь грязно, – Ольга брезгливо провела пальцами по скамье, пальцы её стали черными.

– Это не грязь – сажа. Отмоется, да и полотенцы-то вам зачем? Подстелите. Ложитесь ногами к очагу… вот так.

Кое-как устроились. Ложиться на самый верх Ольга категорически отказалась – Энн рискнула. Всё это оказалось не так страшно, как представлялось заранее: и не так жарко и не так душно, во всяком случае, в фитнес-центровской сауне дышать было труднее. Тамара потихоньку начала поддавать пару. Энн, лежавшая с закрытыми глазами, слышала фырканье камней и чувствовала накатывающийся волнами жар. Потом пошел веник: от ступней всё выше и выше, особо по пояснице, как следует между лопатками.

– Ой, а худющая-то какая! Вас там, в Америках ваших не кормят совсем… то ли дело Оля… тоже могла бы быть посправней, но ничего… – Тамара охаживала их двумя вениками одновременно, сначала бережно, потом более основательно. Паримые сначала тихо повизгивали, потом запросили пощады. Тамара вывела их из бани.

– Да, идите же! Никто вас тут не съест. Пока мы в бане, мужики сюда не пойдут.

Когда две дамы осторожно выбрались на травку, Тамара окатила их из ведра холодной водой. Они взвизгнули для приличия, потому что холода не почувствовали, ни та, ни другая. Зато войти опять в парилку после холодной воды – одно удовольствие, кожа поет каждой своей клеточкой. На втором заходе они вдвоем парили Тамару – недопарили, сбежали, той пришлось еще раз поддать и заканчивать дело самой. Тамаре, в отличие от неопытных гостий, которые все были в черных пятнах сажи, удалось почти до конца проходить чистой, но когда Энн, попутав синонимы, назвала «шайку» «бандой», она в самом буквальном смысле покатилась со смеху и перепачкалась вся. Так что мыться всем троим пришлось основательно.

К беседке женщины вышли в обнимку, розовенькие, с полотенцами на головах. Мужчины встали и проскандировали: «Слёг – ким – па – ром». На столе стояли, приготовленные для них три запотевших стакана с брусничной водой и стопочки с водкой. Они всё это с удовольствием выпили и с не меньшим удовольствием покушали. И мужчины их поддержали.

– Ну, теперь знаете, что значит париться по-черному? Понравилось? – спросил Игорь.

– Великолепно! – ответила Энн.

– Абсолютли! – поддержала Ольга, свернув пальцы американским колечком.

Егор в отсутствие генерала принявший обязанности тамады, обратился к Тамаре:

– Ну, что, Казачка, заспеваемо?

– Да, с удовольствием!

– Вы, действительно, казачка? Настоящая? – поинтересовалась Ольга, – Похожа…

– Если у неё муж по фамилии Казак – она что ж Иванова, что ли – конечно, Казачка, – ответил за Тамару Егор. Он тихо стал перебирать струны, отозвавшиеся печальными звуками с легким умышленным диссонансом, и тихо запел первым голосом:

Ой, да не вечер, да не вечер,

Тамара подхватила в терцию:

…да не вечер,Мне малым-мало спалось

Голоса их слились и взаимно усилили друг друга. Гитарный перебор не отставал. Потихоньку стали подтягивать остальные. На словах:

…а есаул догадлив был,он сумел сон мой разгадать:«Ой, пропадет, – он говорил, —Твоя буйна голова».

напряжение дошло до предела и стало спадать. Когда песня кончилась, некоторое время все молчали. Стало слышно, как шумит ветер в макушках сосен. Энн вспомнила свои ночные мысли в трактире о том, что все одинаково становится в мире, и опровергла сама себя: «Нет, такого вот вечера не может быть ни на Мичигане, ни в Оклахоме… такие посиделки с песнями после бани могут быть только в России… Ну, если только сама Россия куда-нибудь переедет…». Благодаря этой старинной казачьей песне, этому огромному, никак не темнеющему небу, русские гены высунули головы с её внутреннего рибонуклеинового склада и заставили её растрогаться почти до слез.

Энн вообще, всегда была артистической натурой. В хорошем смысле этого слова. В том смысле, что она умела почувствовать людей душой, и если ей эти люди нравились, подстроиться под них. Не попугайничать, не пародировать своих собеседников, а как бы настроиться на их волну. Сейчас она была со всеми заодно, как будто она и родилась здесь, среди этих сосен и даже думать начала по-русски.