Аарон Шервуд - Байки старого еврея Страница 13

Сержант, дембель после приказа, просит прощения у очкарика салабона! В ответ Лёня ему говорит: «Да ладно, Петя, с кем не бывает».

Голиафу повезло: он погиб в бою. Сержант был опозорен.

Детство без секс-символов

В Ленинграде построили ТЮЗ – Театр юного зрителя. Я б назвал его ДЮЗ, то есть Дворец юного зрителя, – такой он был шикарный и огромный. Мне тринадцать лет. Меня таки приняли в пионеры. Большой радости у меня это событие не вызвало. Нет, я не был диссидентом, я тогда просто не знал такого слова. Я не любил, да и не люблю речёвок, барабанного боя и сборищ под присмотром старших «товарищей». Но тут случай особый: наш класс идёт в ТЮЗ! Наконец-то я попаду в ТЮЗ, да ещё с дамой моего сердца, Эллочкой. И не думайте, она, во всяком случае, была, абсолютно не людоедочкой. Дружили мы ещё с детского сада. Что мне в ней не нравилось – она была отличницей, но это компенсировалось её красотой, за что я готов был простить ей всё! Если я скажу, что моё появление в театре прошло незамеченным, то погрешу против истории. Моё появление в театре вызвало, мягко говоря, оживление. На мне был тёмный, в полоску костюм, мои кудри под воздействием смоченной в сахарном сиропе ватки были расчёсаны на косой пробор. На груди вместо пионерского галстука гордо красовался чёрный в горошину. В руке я держал букет алых роз. И в таком вот виде я появляюсь в театре. Вокруг меня все в униформе – чёрный низ, белый верх – и я в цивильном костюме, да ещё не в уставном галстуке. Прохожу мимо классной дамы и вручаю букет даме моего сердца. Боже, что тут началось! Пионер, пусть даже такой разгильдяй, как я, посмел появиться где бы то ни было не в пионерском, а в цивильном галстуке. Да ещё – где это вообще видано (!) – преподнёс цветы не учителке, а школьнице! Да ещё так демонстративно. Это что – пионерский сбор или свидание? Да и вообще, разве может советский пионер ходить на свидания? Так, скорее всего, подумала классная дама. Кошмар, ужас. Приговор был скор, строг и, само собой, справедлив! Меня приговорили к тому, что больше не будут брать ни на какие мероприятия! И тут – о чудо! – голос Эллочки: «А мы будем теперь с Андрюшей ходить везде вместе! До самой старости». Жёны декабристов просто отдыхают! Что им грозило? Ссылка? Сибирь? Это, конечно, плохо, но там не было педсовета! Конечно, потом был педсовет, куда вызвали наших родителей. Но зато я в результате этой истории стал у пацанов непререкаемым авторитетом. Жаль, что тогда не было секс-символов.

Диверсия

Трудно передать словами, как я, абсолютно штатский человек, ждал дембеля. За время службы всё, что было связано с уставом, вызывало у меня, мягко говоря, отторжение. Но всё, даже плохое, имеет свойство заканчиваться. Подошла к концу и моя служба. В ознаменование столь замечательного события я приказал себе не стричься и не бриться. Со временем я обзавёлся весьма приличной бородкой. Мало того, у меня появился «личный» парикмахер, что, конечно, было пижонством. Но кто без греха? К тому же уход за бородой – бородатые поймут – требует одних рук. Однако даже на «Ленфильме», где царили демократические взгляды, находились люди, пытавшиеся, как им казалось, вернуть меня на правильный путь. Происходило это следующим образом. Подсаживался ко мне, допустим, в кафе, такой доброхот и, будучи убеждён, что действует мне во благо, лепил чушь о том, что я ещё молод и старю себя бородой. Поначалу я пытался вступать в спор, но, услышав однажды «я ж тебе добра желаю», стал соглашаться, лишь бы отвял! Но были и другие. Они искренне верили, что весело шутят. Такие подсаживались за столик, как бы в шутку предлагали мне спалить бороду и сами же хохотали. Их я просто посылал. И вот однажды вечером, после труднейших съёмок, я сидел за столиком в кафе и абсолютно не был расположен к шуткам. Подсаживается ко мне без спроса один из добровольных блюстителей моего внешнего вида и радостно сообщает о том, что директор «Ленфильма» принял решение запретить курение на всей территории студии (подобные приказы появлялись периодически и никем не выполнялись), женщинам запрещалось впредь ношение брюк и мини-юбок, мужчинам – ношение бород. При этом он почему-то излучал гордость, так, как будто это он автор этого бреда. Вяло послав его, я побрёл к выходу. Мне надо было пройти по коридору и спуститься по лестнице к выходу. В самом конце коридора висела доска приказов, на которую, естественно, никто внимания не обращал. Но в этот раз я почему-то подошёл к ней. Среди прочих «директив» я, к своему удивлению, увидел приказ, о котором только что услышал. Я его прочёл, сказал, что-то нелитературное, в смысле «не дождетесь», и побрёл к выходу. Наутро, придя на службу, я услышал звонок. Человек, явно не обременённый интеллектом, спросил: «Кто это?». Я поинтересовался «А это кто?» «С вами говорит начальник второго отдела!» Итак, звонивший был местный энкавэдэшник. Он потребовал от меня напечатать произвольный текст и принести его в отдел, срочно. Когда я принёс то, что он просил, от меня потребовали расписаться на бланке. Там было написано, что впредь я обязан забирать пишущую машинку под роспись и возвращать её после работы также под роспись. Не дожидаясь моего вопроса, энкавэдэшник рассказал мне о том, что на студии орудует (он так и сказал – «орудует») банда идеологических диверсантов, похитивших бланк приказов директора студии. Далее следовал отборный бред. Оказывается, кроме хищения бланка они составили провокационный текст и вскрыли доску приказов! «Ведётся следствие», – бронзовея лицом, сказал хозяин кабинета. Я не знаю судьбы зловредной банды злоумышленников, да, в общем-то, и не интересовался ею.

Приказ таскать машинки по студии два раза в день соблюдался не больше недели, как водится.

Дизайнер

Друг моего детства, всегда спокойный, тихий мальчик, белокурый и голубоглазый, всегда вызывал умиление у наших училок. Витю даже не ругали за его проделки. Ни у кого не хватало духу повысить голос на такого хорошего мальчика. Витя же рос обычным сорванцом. В чём ему не было равных, так это в умении стрелять из рогатки. Однажды, забравшись на дерево, росшее напротив окон кабинета директора школы, он выстрелил из рогатки по окну кабинета, да так ловко, что вместе с двойным стеклом пробил хрустальную вазу, стоявшую на подоконнике! Его никто не выдал. Думаю, потому, что за него горой встали девочки, кумиром которых он был не только за внешность, но и за то, что умел очень хорошо рисовать. Он не ломался, напротив, с удовольствием рисовал им всевозможные картинки в альбом. За это они прощали ему даже картавость, находя в этом даже изыск! Много лет спустя его картавость сыграла с ним злую шутку. Витя в поисках работы позвонил по телефону:

– «Здравствуйте, вам нужен дизайнег?» – «Нет, спасибо, не нужен». Он не унимался: «Я дизайнег, моя фамилия Могозов». Но им, как я понимаю, не нужен был еврей с русской фамилией. Зачем? Если уж брать еврея на работу, так нормального, с соответствующей фамилией.

Он сильно переживал. Вечером того же дня, придя ко мне с бутылкой, он после первой рюмки обхватил голову руками и сказал выстраданное:

«Почему они такие? Какая им газница – гусский или евгей? К тому же я гусский!»

«Нет, Витёк, во всяком случае, по телефону ты вылитый евгей, я бы сказал, сионист. Но ты не расстраивайся, в дегустационном зале как раз требуется дизайнер, только ты не звони, сходи, а то опять пролетишь. Представляешь, какой авторитет у тебя будет среди пацанов!» Работу он получил. Я, как, впрочем, и все его друзья, Витю там часто навещал. В дегустационном зале можно было с небольшой переплатой купить вино и коньяк заводского разлива, а не бурду, продаваемую в магазине. К тому времени он уже оканчивал четвёртый курс Мухинского училища. Поступил он в училище поздновато, и к четвёртому курсу ему уже было двадцать пять лет.

Это существенное отступление, значение которого вы поймёте чуть позже. Виктор получил повестку в армию.

Почему так поздно? Сие – тайна. Ситуация осложнялась тем, что ему для получения диплома нужно было иметь отсрочку. Ему её дали. Но всё в жизни кончается, особенно хорошее. Военкомат о нём не забыл. Служить он не хотел. Сложилась на первый взгляд безвыходная ситуация.

Куда идти в таком случае? Правильно, к друзьям. И вот, сидя у меня на кухне на своём излюбленном месте, он изливал мне душу:

– Пойми, я пацифист!

– Ты, Витяня, не пацифист, ты пофигист, такие как ты в армии нужны. Твой замполит, наверно, все глаза проглядел, тебя ожидая. Кто, кроме тебя, будет укреплять, неуклонно повышать морально-патриотический дух? Короче, будешь лозунги писать, отличников боевой и политической подготовки рисовать.

– Что же делать?

– Бежать за следующим пузырём, а я пока соседа позову.

Сосед сразу понял поставленную перед ним задачу:

– Ты по-прежнему гоняешь на «Яве»? Завтра возьми на работу в баночке грамм сто студня и, позвонив мне, разогрей его.