Гарри Беар - Создатель Страница 14

И Туус понес следом такую ахинею, что разбирать сделалось тошно. Из его речи следовало, что он, хотя и уважает научный авторитет Томина, но, как истинный красолов, не может не осудить… хотя все это еще и подлежит тщательной проверке. В общем, это было ни то, ни се: «просто сплюнешь и отойдешь!». Речь свою Виктор Владимыч закончил панегириком вузу, где он зацепился сразу же после его окончания. Туус сорвал весьма жидкий аплодисмент, хотя некоторые сторонники декана немного воодушевились. Последнее, что преподаватель увидел, сходя со сцены, было изумленное лицо Шерстовой, с которой Виктор пообщался в уютной аудитории целый час до начала Конферансьона. Впрочем, после его схода со сцены страсти собрания потекли стремительной рекой болтовни. Стьюденты ФЛ-фака, один за другим, выскакивали на сцену и призывали к ответу университетское начальство и лично декана Титоренко, студенты-историки припомнили, что во время недавней экспедиции их кормили перловой и рисовой кашей, а тушенку и сгущенку стащили «начальствующие быдлюки». Некоторые преподаватели с истфака и физфака, вспомянув буйную младость, также ринулись на штурм зашатавшегося Хапова и Титоренко.

Все старые счеты были обнародованы публично: преподаватель с кафедры линвистики Хорошкина вспомнила, что ей вовремя не дали квартиру, которая отошла "проститутке Брулиной", доцент ФЛ-фака Чимбуркевич посетовал на "отсутствие научной мысли в стенах Юника", Магнолия Антоновна Колобродина некстати приплела сюда Сашу Солженицына, обвинив в "фашиствующем взяточничестве" Гадюшину, декана Рабфака… В общем, свинский скандал! да еще какой! Декан Титоренко сидел, уже совершенно подавленный, не в силах смотреть на происходящее. Проректор Хапов пытался было что-то оправдательное прошамкать с трибуны, но студенты посоветовали ему выучить русский язык, прежде чем открывать свой рот. Собрание уже вел Савостиков, но так бездарно, что лишь усугублял ситуацию.

Первый товарищ из Инстанции уже заканчивал свою служебную записку, посматривая на поникшего Якова Васильевича и в душе радуясь позору "гнилой интеллигенции". Заключительное слово Томина лишь внесло ясность в споры об ответственности ответственных лиц… По его словам выходило, что все пункты обвинения, о которых он упомянул в Письме, уже подтвердились, на декана Рабфака Гадюшину уже заведено уголовное дело, а видеоаппаратура и магнитофоны, долгое время служившие лично Заревичу и Савостикову, в ночное время тихо возвращены в Юник. Что же касается крупных сумм, истраченных черт знает на что, то их недостачу скоро обнаружит Высокая комиссия из столицы, которая прибудет на днях. Для окончательной проверки фактов коррупции Томин просил для себя каких-то "особых полномочий"… Закончил свою речь этот новоявленный Гдлян под аплодисменты всего зала. Особенно радовались демоносцы, а Гор Голиков тоже успел что-то выкрикнуть с места, обвинив в развале страны проворовавшуюся власть красоловов. Присутствовавшие ментуриане, потрясенные происшедшим, перестали вмешиваться в события и стали потихоньку покидать зал.

Студенты с мест бросились поздравлять Томина, многие преподаватели также потянули к нему свои руки, а Ответственный студент с младо-красоловами испарились куда-то из зала… Лишь Юрий Мант еще старался соблюсти приличия и требовал зафиксировать все в протоколе собрания. Поэт Подзипа уже забрался на трибуну, чтоб прочесть свое новое гениальное творение "Опущенные козловоры", но взбесившийся Титоренко не выдержал, вскочил и скинул его со сцены. Профессор Заревич, спокойно продремавший на протяжении предыдущих выступлений, тоже ожил и уставился на происходящее с видом оскорбленной добродетели. Неожиданно он резко вскочил и кинулся к микрофону на сцене, опрокинув стульчак.

– Товарищи! Доценты, преподаватели и прочая мелочь! При ком мы живем, я вас спрашиваю, при каком таком режиме? В Израиле, что ли мы уже или в Америке, ась? – стьюденты заорали так, что совсем приглушили голос из динамика. Мант и Томин, чувствуя, что выступление старого маразматика сыграет им на руку, успокоили раздурачившееся студенчество. – Ах вы, гады масонские… Наследники Великой идеи! К вам обращаюсь я… Ведь после всего этого позора нашего, – Заревич взглянул на представителей губернии. – Университетушко прикроют, вот ведь… Который мы с Ваней Шупкиным открывали, а не эти, нет! А из-за кого?.. Из-за этого масона поганого, – Оподельдок Иванович махнул рукою в сторону Томина, враз покрасневшего.

– Бей красолова! – явственно крикнул кто-то. Охровцы, оставшиеся в зале, бросились было искать крикуна, но без успеха.

– Дожить до таких позорных! – Заревич снял очки и почти захныкал. – До таких похабных минут моей жизни…

– Если они для тебя плохи, прочь отсюда! – крикнул уже уверенный в победе Рома Томин.

– Ведь закроют университет, а я… я куда денусь? – и Заревич взвыл, роняя скупые слезы на трибуну. – И-иии-ы.

– Пашел вон, антисемит проклятый! – крикнул Томин, решив, что теперь ему все позволено. Впрочем, поддержали диссидента уже не столь бурно.

– Посмотрите, довели! Всеми уважаемого профессора довели! – Титоренко, как никто, обрадовался заминке.

– Не зря слезу пустил! на арапа берет, – кричали студенты в зале.

– Пощадите его, ему плохо, – раздался чей-то женский голос.

– Мочить красоловов! Ректора – к ответу! – слышались возгласы.

– Перерыв! – заорал смекнувший все декан Титоренко. – Перерыв, негодяи! Револю… то есть резолюцию внесем после!

Концовка Конферансьона была окончательно смята. Заревича под руки увели пить валерьянку, Томин с быстро образовавшейся бандой товарищей требовал принять решение об исключении из Юника «прорв», Чимбуркевич пытался всучить им уже заготовленную заранее резолюцию. Проректор Хапов, которого давно уже так не поносили, с товарищами из Инстанции уединились в комнатке для инструментов и в чем-то бурно обвиняли Титоренко. Студенты в зале орали, хлопали, свистели и смеялись. Девушки ФЛ-фака обсуждали и осуждали выступление немного обделавшегося Тууса. Журналисты и демоносцы густо облепили Томина и требовали у него интервью. Все было здесь понятно.

Создатель, увернувшись от подскочившей к нему Шерстовой, собрал круговцев и громко сказал, что он уходит. Шутягин был потрясен:

– Вот оно дело-с! Надо вам подойти к Гору Голикову: вас там ждут…

– Поговорят, поорут, а все останется на местах, – вяло сказал Наркизов. – Это не наш метод. Надо уходить.

– Мант с Томиным, мля, уже готовят резолюцию, – встрял было в беседу Мачилов. – Может, поможем им как-то?

– Пусть они ей подотрутся! – создатель решительно пошел на выход.

– Постой! нельзя же так, – Шутягин не знал, что и думать. Ему казалось, что это их прекрасный шанс войти в историю Города.

– Раз лидер сказал, надо уходить, – и Думов с Мочей покорно поплелись за стремительным Гарри.

– Идите, куда он хочет, я остаюсь! – и Лассаль, прежде тихо помалкивавший, демонстративно направился к Брюхенфильду, бог знает, откуда возникшему в зале и уже обнимавшему победителя Томина.

Вместе с Думовым и Мачиловым Наркизов покинул невысокое собрание. Шутягин и Лассаль остались. Спустившись в вестибюль, Гарри закурил сигарету "Опала" и вдруг увидел Шерстову. Она в компании двух сокурсников и Милы Куренович с истфака открыто курила в фойе первого этажа. Казалось, она совсем недавно плакала, но это могло быть и ошибкой. Создатель, проходя мимо, бросил ей: "Киса так низко пала?" Непонятно почему, но на девушек, курящих в Юнике открыто, а не потихоньку в уборной, смотрели как на потенциальных или действующих шлюх. Лена бросила сигарету и поспешила к создателю.

– Гарри! я хочу уйти с тобой! – Шерстова прямо посмотрела в глаза вмиг остановившегося создателя.

– Сегодня, дорогая, не стоит, – сказал он. – Приходи лучше завтра или…

– Мы уже идем! – крикнул от входа Мачилов, позавидовавший создателю.

– Приходи! Моя комната 713, – и Наркизов, махнув ей рукой, двинулся к выходу.

– Подожди, Гарри… – и красавица Шерстова выскочила за Гарри прямо в сырой холодный ноябрь, не думая, что она совсем не одета. Кто-то из друзей сумел задержать ее, она зарыдала.

Создатель, не останавливаясь, продолжил движение. Тем временем уже закончился объявленный перерыв, и Томин со товарищи приглашали всех вернуться в зал для кворума. Студенты потянулись в зал… Конферансьон продолжался.

Уж и не знаю уже… Жизнь наша совсем стала непонятной! Определить боязно, в какой стране живем мы… Что по ящику базлают не передать! Соснин этот вообще оборзел: выплыл из-под моста, выжил-таки… Теперь, говорит, не успокоюсь, пока туда Главного не запихну. Депутаты такого в Верховном Совете наговорили, что и… Дескать, долой РосКомРесп, развалить его к чертям полосатым! Будем жить отдельно! Это ж куда годится? Так, и татары с чукчами и мордвой автономии запросят! Не говоря об эстонцах разных, чтоб им пусто было… Из болтовни депутатской выходит, что русские-то дерьмовей остальных; дескать, всех в РосКомРеспе душили и душат… А без нас те же хохлы с голоду подохнут, не говоря о черномазых! Эх, был бы Иосиф Виссарионыч жив, он бы им дал столько суверенитету, что подавились бы… Народ теперь слушать стали: изреките, говорят, правду-матку! А что народ сказать может? При красоловах ему особенно высовываться как не давали, так и не дадут! Неграмотный, забитый, только слушаться и умеет…