Нодар Хатиашвили - Дьюри, или Когда арба перевернется Страница 14

…Мне вдруг стало страшно. Я хотела убежать, вырваться из вагона, где всё: стены, полки, столик – всё было неподвижно, а поезд мчался… За окном была жизнь, полная страстей и перемен. Я как зачарованная смотрела в окно. А в наше окно глядела ночь. Ночь была настолько тёмной, что я не могла разобрать, где небо, где земля. Я упорно смотрела в окно в поисках своей звезды. Вдруг я почувствовала, как Дьюри стал меня обнимать. Его руки сначала были настойчивы, но не успел он прижаться ко мне, я вся заледенела. К счастью, он быстро почувствовал, что лучше не возбуждать себя напрасно, и отстал. Вскоре ровное дыхание спящего Дьюри заполнило купе. Мне стало тесно, мне стало душно. Выйти я не могла. В тамбуре горел свет, но если бы проснулся Дьюри, то обязательно последовал бы за мной, и это было бы намного хуже. Я так прижалась к окну, что почти слилась с ним. Мерный стук колёс, дыхание спящего Дьюри, а перед глазами сплошная тьма, нет никакого ориентира, но ты хорошо знаешь, что ты мчишься куда-то, что тебя увозят дальше и дальше от места, где тебя любили, где было так хорошо, и везут в глушь. От сознания безысходности на меня навалилась тоска. Во мне не было никаких чувств. Даже гнева. Сколько времени я просидела у окна, не помню…»

Дьюри прервал чтение. Даже сейчас, когда прошло столько времени, не мог спокойно читать о том, что касалось жизни с Ицей, тем более, когда она писала о тех днях, которые он считал лучшими в их жизни. С тем, что Ица описывала их жизнь, он почти смирился, но то, что это тогда могло нравиться Чилле, его поразило. Он долго сидел, глядя на покрытую извёсткой стену, как на экран в кино, и ждал, что вот-вот на стене появится тот эпизод из их жизни, который всё сразу разъяснит ему. Однако вспоминались какие-то незначительные сцены, которые совсем не помогали ему понять что-то очень для него важное, а наоборот, только всё путали. К примеру, эпизод с отъездом. Увёз он её не потому, что ревновал, а потому, что в тот вечер собирались играть «по крупному». Конечно, он тоже должен был стать одним из участников этой игры. И всего за час до её начала Дьюри совершенно случайно стал невольным свидетелем заговора игроков против него. Он оказался в чужом городе, здесь у него нет других знакомых, кроме как раз тех, кто собирается его разорить. Не видя иного выхода из создавшегося положения, Дьюри решил уехать. Конечно, об этом не мог сказать Ице. Она бы не поверила, ведь одним из участников заговора был молодой интересный ловелас, умом и манерами которого восхищалась Ица с первого дня знакомства. Когда они оказались в вагоне поезда, и до Ицы дошло, что они едут домой, она вдруг набросилась на него и впервые повысила голос. Он отлично помнит, что сдерживал себя, подождал, пока Ица выговорится, и несколькими энергичными предложениями поставил её на место. Поняв, что с ним шутки плохи, Ица сразу присмирела и села у окна. Ему показалось, что ей стало стыдно за свою выходку, и Дьюри решил дать ей возможность самой во всём разобраться. Вскоре он даже потушил свет в купе, за что она его поблагодарила. Впервые за время их семейной жизни ему в тот вечер хотелось побыть одному. Надо было подумать о возможных последствиях бегства. К тому же никаких доказательств у него не было. Следовало представить всё так, чтобы не задеть ничьёго самолюбия, но и самому выглядеть достойно. Ица уткнулась в окно, а упорство, с каким она глядела в абсолютно тёмное окно, подтверждало, что ей просто стыдно смотреть ему в глаза. И за это он был ей благодарен. Он устроился на другом конце сидения, задумался и вскоре нашёл решение. Обрадованный, он решил приласкать её, но она, как ему показалось, наверное, ещё не простила себе своей выходки, и не была готова принять его прощение. От усталости он буквально валился с ног, и единственный раз в жизни он с удовольствием заснул один, чувствуя себя впервые хозяином положения. Это чувство он запомнил на всю жизнь.

Вот и сейчас Дьюри с удовольствием вспомнил то блаженное состояние, которое, как ему казалось, мог испытать только полководец после трудного выигранного сражения. Спать ему теперь совершенно не хотелось, он снова взял в руки дневник Чиллы, собираясь продолжить чтение, но вдруг вспомнил анекдот: Возвращается солдат с фронта и видит: сидит девушка и кормит ребёнка грудью. Девушка ему понравилась. Он решил разузнать о ней подробнее, и спрашивает у стоящего рядом с ней отца: «Почему она кормит ребенка?» А тот отвечает: «Молоко есть, время есть, почему же не кормить?» И перефразируя ответ её отца, он сказал себе: «Дневник есть, время есть, почему бы не почитать?». И продолжил чтение.

«…Меня поразило больше всего то, что такая красивая женщина, как моя мама, может быть не уверенной в своём превосходстве над всеми, чуть ли, не с рождения. Она пишет, что только в поезде почувствовала: „Стук колёс на стыках равномерно отмерял не только время, но и расстояние, которое увеличивалось между нами и городом, где мне было так хорошо. Этого я, конечно, не могла простить Дьюри, ведь я ему пока не изменяла, мне просто доставляло удовольствие кокетничать, но я поняла, что с этой минуты Я хозяйка и только Я“.»

– Врёт она, дочка! – возмутился Дьюри, отложил записи Чиллы и начал объяснять воображаемой дочке, но скорее всего, самому себе. – Да какая же она была хозяйка, если она на протяжении почти девяти лет, до того проклятого дня рождения, была как ручная. Если бы не Аттила, если бы я тогда не напился, быть может, и у тебя была бы светлая жизнь. И что меня дёрнуло пить с ним? Возможно, мне хотелось доказать твоей матери, что я могу перепить его, что я сильнее его во всех отношениях. И… Эх! дочка. Я был не тем, кем стал сейчас, это твоя мать меня довела до того, что даже стыдно смотреть в зеркало, на кого я стал похож. Поэтому тебе трудно представить, почему Ица могла быть не столь уверенной в себе, как бы тебе этого хотелось.

В молодости и мне казалось так же, как и тебе, что красивые меньше страдают, но, прожив долгие годы с твоей матерью, я понял то, моя милая девочка, что красивые ещё больше страдают, чем некрасивые. Если некрасивые страдают от взгляда тех, кто им нравится, то красивые страдают от взгляда любого человека, кто посмотрит на них не так, как хочется. С годами некрасивые женщины привыкают к своей внешности и перестают обращать на неё внимание, красивые же совсем наоборот.

Год, проведённый без Ицы, когда она сбежала с Аттилой, настолько меня доконал, что в один «прекрасный» день, увидев себя в зеркале, я ужаснулся. На меня смотрел другой человек, в зеркале был не я, а кто-то другой, с ужасной внешностью, с заостренными чертами лица. Из зеркала на меня смотрел испуганный, совершенно растерянный, состарившийся человек… Я потерял самого себя. Исчезло всё то, что было во мне привлекательного. И тогда я понял, что если вдруг Ица вернётся, то я стану согласен на все условия, только чтобы хоть иногда видеть её, быть рядом с ней. Я просто уже не мог жить без неё. Я понял, что могу рассчитывать только на её снисхождение, на её милостыню. Я стал нищим. Во мне уже ничего не было, кроме мечты об Ице. Я был готов на всё. Меня охватило равнодушие ко всему на свете, кроме Ицы. Я был переполнен мечтами о ней.

В этот день он больше не читал. И совсем не потому, что не было времени, просто не мог больше вынести и своих воспоминаний, и напоминаний о той прожитой жизни, хотя загнул лист на том месте, где остановился.

Только спустя три дня он снова продолжил читать:

«…Не могу понять, зачем моим родителям дети? Часто женщины рожают детей именно для того, чтобы удержать своих мужей в семье. И только в том случае, если отцы очень любят своих детей, эта уловка жён приносит свои плоды.

Ица совершенно не думала таким способом удержать отца, она сама стремилась куда-то улететь. Семья без детей – косая семья. Но у нас нет семьи. Неужели они думают, что чем больше наплодят детей, тем лучше, тем семья крепче? Если у них будет даже куча детей, семьи не будет. А самое удивительное то, что ни ему, ни ей дети не нужны. Дети для них обуза, но она рожает, он не возражает. Сплошная путаница. Такое нарочно не придумаешь. Но им-то что, а вот как быть нам? Нам из-за их ошибок мучиться всю жизнь».

– Эх, дочка! Все мы мучаемся не только из-за своих ошибок, но отвечаем и за ошибки предков. А ты думаешь, что я не страдал из-за моих родителей?

Когда изменился строй, меня не любили за состояние родителей, но у меня, ни разу не возникло мысли об их вине передо мной. Откуда в тебе столько смелости судить нас, ведь, в сущности, ты о нас ничего не знаешь. Возможно, хотя ты и выросла, но осталась в чём-то ещё совсем ребёнком? Помню такой случай. Тебе тогда было четыре года. Однажды утром я опаздывал на работу. Но так как вечером у меня никогда не хватало терпения собрать необходимые для работы материалы, то я утром за завтраком вспоминал о нужных мне документах, с набитым ртом вскакивал из-за стола и летел на их поиски. Обычно Ица помогала мне. Как-то раз, возвращаясь после очередного такого поиска, чтобы продолжить завтрак, мы увидели тебя, сидящую за столом, и нашу кошку Цили, но на столе. Я, конечно, сразу возмутился тем, что кошке в нашем доме всё разрешается, решил прекратить это безобразие, прогнать и испугать её. Я крикнул «брысь» и сделал вид, что собираюсь её поймать. Испугал я не столько кошку, сколько тебя. Кошка благополучно соскочила со стола, а ты уронила чашку с чаем на пол, облила себя и своё платьице. Конечно, от моего громкого голоса и от неожиданности ты заплакала. Ица, сразу взяв тебя на руки, начала успокаивать и утешать. Вскоре ты успокоилась, поняла, что виновата во всём Цили. Запомнился этот эпизод по двум причинам. Во-первых, я считал себя виновным, что тогда так напугал тебя. А во-вторых, с детства, с тех самых пор свои ошибки ты сваливала на Цили, вплоть до слов, которые тебе не удавалось правильно произнести.