Владимир Романовский - Шустрый Страница 15

– Вовсе нет, мутер.

– Заткнись. Какие актрисы из наших коров! Я сама из актрис, ежели на то пошло! И брат мой до сих пор актерствует – там. (Она показала рукой на закат). Вовсе не в театр собираешься ты их везти. Последнему полотеру понятно, что театр этот называется по-другому.

– И что же?

– А то, что мера эта крайняя. А ты вовсе не человек крайностей. Значит, что-то случилось, что-то ты скрываешь, если хочешь, меня не спросясь, половину наших баб сдать в бордель и получать от этого доход. И самое верное, что предполагается – имение ты проиграл в карты. Так ведь, скажи?

– Так.

– И долг оплатил, воспользовавшись услугами ростовщика.

– Да.

– Тебе не следовало этого делать.

– Больше неоткуда было взять.

– Я не об этом.

Сынок аж закашлялся.

– Что вы имеете в виду, мадам? – спросил он.

– Ты знаешь.

– Я дворянин, – веско сказал он. – Я не мог не оплатить карточный долг, это не принято.

– А мне что за дело! Ты меня – и себя тоже – по миру пустил. Это дело с борделем – тебя облапошат, обдерут.

– Не облапошат и не обдерут.

Дальше Шустрый слушать не стал.

17. Побег

Войдя в дом, он сказал Полянке:

– Одевайся.

Пацан выскочил из угла, желая Шустрого напугать. Шустрый дал ему подзатыльник и сказал:

– Ты тоже одевайся.

– Зачем?

– Пойдем к Попу. По-воскресному одевайтесь, оба.

Полянка и Сынок уставились на Шустрого. Малышка, проснувшись, что-то такое начала произносить, восторженно-требовательное.

– К Попу? – переспросила Полянка.

– Жениться я на тебе буду! – объявил Шустрый. – Одевайся. Быстро. Малышку не трогай, дай ее сюда. Быстро одевайся, сука, а то как дам по жопе толстой!

Полянка полезла одеваться. Пацан хотел было задуматься, и едва не получил второй подзатыльник.

– Будешь мне переводить у Попа, – объяснил Шустрый.

Сам он быстро переоделся в лучшую свою одежду – в рубашку, подаренную Ресторатором, сюртук, штаны и сапоги, купленные в в губернском городе. Слазил на чердак, отсчитал из тайника сумму. Попы жадные. Ладно.

Семейство свое погрузил он в гиг, и поехали они к церкви. Поп жил во флигеле.

Дверь открыла Попадья – баба вздорная и глупая.

– Вам всем чего? – спросила она. – Убирайтесь, крысиное племя. Ты чего расставилась, подстилка вражеская? Приплелась с басурмановым отродьем в честный дом, гадина? А ты чего выставил на меня свои хлопалки? Поди, поди.

– Надо поговорить с Попом, – сказал Шустрый, и Пацан перевел.

– Я этого ничего не знаю, и батюшка не знает. Ишь, повадились.

Шустрый поднялся на крыльцо и попытался Попадью отстранить. Она заверещала, но тут в гридницу вышел сам Поп. Выглядел он благодушнее, чем обычно – наверное, успел выпить и поесть.

– Тише, женка, тише, – сказал он. – Не ярись так, капундра моя жупёлая. Вам чего, басурманы?

Шустрый вынул из кармана деньги и показал Попу.

– Приму веру, а потом женюсь.

Пацан перевел.

– Завтра, – сказал Поп. – Нет, не завтра. Через неделю. Через месяц. Через сто лет. Пошел вон. Проклятый басурман.

По последнему слову Шустрый определил смысл всего остального.

– Здесь пятьдесят денариев, – сказал он.

Поп, намерившийся было и дальше ругаться, запнулся. И сказал:

– Нет свидетелей. Да и церковь надо открывать.

Пацан перевел.

– Завтра будет поздно, – сказал Шустрый. – Святой отец, не берите грех на душу.

Пацан дважды запнулся, переводя – не хватало слов. Но Поп уловил мысль.

– Учить меня собрался? – спросил он, набычась.

– Завтра женщин увезут. Никто из них актрис делать не собирается.

Пацан удивленно посмотрел на Шустрого. Шустрый сказал:

– Переводи, жопа.

Пацан перевел. Поп воззрился сперва на Пацана, а потом на Шустрого. Помолчали, а затем Шустрый добавил только одно слово, которое и переводить-то не нужно было (а Пацан и не знал, как его переводить):

– Бордель.

Поп переменился в лице. Попадья приготовилась закричать, но он схватил ее за волосы и сказал:

– Иди спать, кобыла старая косматая. Глаза б не глядели. Иди, говорят тебе!

Попадья втянула голову в плечи и ушла.

Поп еще немного постоял, а потом оборотился и потопал куда-то вглубь дома. Шустрый понял, что нужно идти за ним – и пошел. За ним пошел Пацан, а за Пацаном Полянка с Малышкой на руках.

Комната, куда их привел Поп, похожа была на кабинет, только книг было мало. Поп оперся массивным своим задом об письменный стол, посмотрел на Шустрого, и сказал, глядя на ассигнации, которые Шустрый сжимал в кулаке:

– Это все, что у тебя есть?

Пацан перевел.

Шустрый закатил глаза, вздохнул, и сказал:

– Есть еще столько же. Принести?

Пацан перевел.

Поп мотнул головой.

– Спрячь в карман.

Выслушав перевод, Шустрый уставился недоуменно на Попа.

– Грех великий – живешь во грехе, – сказал Поп. – Ты! – он кивнул Пацану. – Скажи ему, что грех это великий.

– Да он знает.

– Не твоё соплячье дело, что он знает. Говори.

Пацан перевел. Шустрый повернулся к выходу.

– Стой, дурак, – сказал Поп.

Шустрый понял и остановился.

Поп открыл ящик стола и вытащил оттуда несколько ассигнаций.

– Больше дать не могу, – сказал он. И Пацану: – Скажи ему.

Пацан перевел. Поп продолжал:

– Ферд твой только срать у крыльца умеет, а гиг дурацкий развалится на первой же колдобине. Возьмешь мой шариот с кобылой. Эй, малый, ты говори ему, не стой с открытым ртом! Возьмешь моего ферда, черт с тобой … Деньги захвати все, какие имеются, бери шлюху свою, малого, и новоснесенное вражье отродье, и езжай себе. До утра не жди. Разбоя в округе большого нет, авось пронесет, только помолиться не забудь. В губернском городе не останавливайся, езжай дальше, и побыстрее. Всю ночь, и потом весь день. Если повезёт, доберешься до Иволги, это такой городок, там заночуете. Рта не открывай, притворись, что немой, пусть малый за тебя говорит. А то ведь удавят басурмана ненароком. … Езжай южными дорогами, там меньше канцелярствуют. За постой плати вперед, и не скупись. Всё, езжайте.

Шустрый выслушал перевод до конца.

– А если я останусь?

– Раньше надо было думать! – сказал Поп, и Пацан перевел. – Раньше! Принял бы веру, женился бы, отметился бы в полицейском участке, заплатил бы Барыне причитающееся за собственность – и всё, баба твоя, и дочурка твоя, и пасынок тоже твой. Но ты стал раздумывать да разгадывать – дораздумывался.

Шустрый возразил:

– Но ведь, согласно закону, я бы тогда был Креп Ост Ной.

– Это еще почему?

– Потому что женившийся на Креп Ост Ной тоже становится Креп Ост Ной.

– Это кто тебе такое сказал?

– Молодой барин.

– Вот же сволочь, – с чувством сказал Поп. – Нет, все наоборот. Во всяком случае, в нашей губернии. Ах сволочь! – Он строго посмотрел на Шустрого, а потом на Пацана. – Я этого не говорил.

Шустрый и Пацан кивнули одновременно.

– Езжай, езжай в свое басурманство. Если хочешь … тфу ты … И женись ты на дуре этой зловредной, иначе нехорошо ведь! Грех! Крести ее в свою басурманскую кахволическую веру и женись, прошу тебя. Всё! Я пойду пока попадью колотить, в разум приводить, иначе она завтра всем разболтает. Она и так разболтает, но поколотишь – может и не сразу опомнится. Ты этого ему не говори! … А, уже сказал? Эх … Всё. Чтоб я вас здесь не видел больше никогда. Всё, всё!

Он замахал на них руками.

18. Серебряники

Шариот Попа действительно шёл, в отличие от гига, очень гладко, молодая лошадь бежала легко. Заехали домой. Шустрый велел всем сидеть в шариоте. Полянка запричитала было, и Шустрый, перепугавшись, что кто-нибудь услышит, ляпнул ее по щеке.

Взяв остатние деньги, съестное, и кое-что из своего столярного инвентаря, Шустрый снова погнал лошадку вперед – но придержал поводья шагов за сто до барской усадьбы.

– Я сейчас вернусь, – сказал он Пацану. – Если маман откроет рот, запихай ей туда что-нибудь, ватрушку, что ли. И следите, чтобы Малышка не запищала.

В саду никого не было. Подобрав с земли камень потяжелее, Шустрый подошел тихо к столу, положил на него пятнадцать денариев, и придавил сверху камнем.

19. Расследование

Первым делом допросили всех дворовых, потом перешли на селян, и выяснилось, что многие были свидетелями ночного визита Шустрого к Попу, и свидетели эти охотно делились информацией, приукрашивая и уточняя наглый и злостный поступок Шустрого, и делали далеко идущие предположения.

Сынок явился к Попу, а тот, защищаясь нападением, стал ругаться сразу после приветствия.

– Сколько ж можно терпеть басурмана у нас! – ругался Поп. – Сил же никаких нет, вражья сволочь живет на нашей земле! Не бывать этому! Скоро к самому государю в палаты влезут!

– Земля не «наша», а моя, – заметил Сынок. – Вы ему денег дали?