Наталия Терентьева - Маримба! Страница 16

– «Обожающей» как будет по-английски, мам? Adoring?

– Adoring… Не пиши про обожающую, не так поймет еще… «А когда мужчине сорок, а женщине тридцать два, он говорит: «Нормально, подходит, но лучше бы тебе было восемнадцать!»

– Всё?

– Всё.

– Посылать?

– Посылай.

– Хорошо, – Катька одним движением пальчика отправила письмо своему литовскому принцу. – Только он ничего этого не поймет.

– Почему, Кать?

– У него мозги по-другому устроены. Я спросила, не звучит ли мое имя странно для литовского уха, у них есть слово похожее, означает «чужая, иная». Но он не понял. Рассказывал мне, что имя интернациональное, но не литовское. Никак не могла ему объяснить. Так что уж такие сложности про возраст он не поймет.

– Катюнь… – Я осторожно взяла дочку за руку. – А вот тебе не мешает… м-м-м… языковой барьер? Или то, что у него, как ты выражаешься, с мозгами не в порядке?

Катька так же осторожно освободила свою руку.

– Я сказала «по-другому устроены». А языковой барьер не мешает. «Лолиту» он, кстати, не читал.

– Ты рассказала ему, о чем там речь?

– Да, сказала, что о самой юной «lover» в мире. Удобный язык английский, правда, мам? У нас пришлось бы уточнять – любовница или возлюбленная, а тут «lover» да и «lover». Правда?

– А есть разница? – пробормотала я.

Нет, я не готова, я не готова. Надо было уехать, надо было! Вот они эти сигналы, сигналы тревоги, поступавшие мне из загадочного параллельного мира, где знают всё, что было и что будет… Не оставаться мне велели, а уезжать! А почему же тогда сигналы были о том, что упадет самолет, если мы полетим? И сойдет с рельсов поезд? Почему я задыхалась от аэрофобии или представляла, как переламывается мой позвоночник, когда я буду затаскивать наши тридцатикилограммовые чемоданы в поезд на вокзале в Вильнюсе. «Перрончик там ого-го, высокий… как пить дать – надорвешься…» – шептали мои загадочные советчики, то и дело устраивавшие совещания в моей голове. Нет, что-то одно с другим не сходится…

– Мам, тебе звонят, не слышишь? – Катька кивнула на мой телефон, заливающийся ее собственным жизнерадостным голоском. «А я несу тебе цветы, чтобы скорей узнала ты…»

– Ничего себе, первый раз допел до этой строчки… Что-то Данилевский очень терпелив сегодня… Привет!

– У вас все хорошо? – подозрительно спросил Катькин отец.

– Да. А что?

– Да что-то мне такая ерунда сегодня приснилась… Может, пива слишком много на ночь выпил…

Данилевский на моем веку запомнил два или три сна. Остальные он не помнит и думает, что они ему не снятся.

– И что тебе снилось?

– Да что-то тревожное про Катьку. Она не болеет?

– Егор, не спрашивай так, а то заболеет! Нет, она нормально.

– Кушает хорошо? – беспомощно спросил Данилевский, чувствуя, что что-то не так, и не зная, о чем спросить.

«Будешь говорить с ним?» – глазами спросила я Катьку. Та решительно покачала головой.

– Хорошо кушает, отлично!

– А… Там кавалеры всякие, мальчики… Вьются? – неуверенно продолжал Данилевский. – А то мне, знаешь, снилось… да смешно говорить… Как будто Катька на машине едет, на открытой, знаешь, вроде кабриолета, все что-то кричат, один только я не понимаю… И тут меня кто-то по плечу хлопает, поздравляет… Дядька бодрый такой, на деловитого гнома похож… Просто гном и гном, только одет не сказочно…

– Не в белый пиджак, случайно? – спросила я.

– В белый… – удивился Данилевский. – А ты откуда знаешь? Подожди, еще не все! А Катька, оказывается, замуж вышла… И я никак ее мужа, то есть жениха не вижу… И говорю: «А меня-то не спросили! Меня-то почему не спросили?» Я же отец…

– Отец, отец, – успокоила я его. – Еще какой отец! Самый лучший! Не переживай, тебя первого спрошу. Когда будет о чем спрашивать.

– А сейчас все хорошо? – уточнил Данилевский.

– Сейчас – да. Вот обсуждаем роман «Лолита».

Данилевский поперхнулся.

– А что – актуально?

– Да нет, просто по программе задали.

– А-а… Ну читайте, читайте, отдыхайте… Чтобы все хорошо было, да?

– Да-а-а! – заверила я его, стараясь, чтобы мой голос звучал искренне.

Ну не объяснять же мне было Данилевскому, что у нас происходит. Почему? Потому что у него есть половинка. Которой он пересказывает все. Я никогда не была его настоящей половиной, и то он умудрялся поведать мне все, что знал о своих близких и друзьях. А уж своей юной, крепкой, уверенной половинке, которая еще играла в песочнице, когда мы с Данилевским встретились на этой земле, он точно разболтает все про Катьку. И чужая, возможно, не самая доброжелательная по отношению к нам женщина будет обсуждать наше хрупкое, тонкое, нежное. Нет уж.

– У нас все хорошо. Поели, поспали, поплавали, прочли книжку, обсудили.

– Вот-вот. Плавайте побольше! – Успокоенный Данилевский попрощался со мной искренне и душевно.

Мне хочется так думать. И не хочется представлять, что он, так же как и я, изо всех сил старается, чтобы его голос звучал искренне и душевно. Я не люблю тебя, Данилевский, очень давно не люблю, хотя поняла это совсем недавно. Иногда вдруг вспомню, как любила. Так отчетливо, что горячо становится в груди, перебирается куда-то повыше сердце, начиная свою песню одинокого ударника… Подступают неожиданно слезы… Но это совсем другая история. Там – где я его любила – Катька была маленькой, худенькой, светловолосой, с большой головой, мало кушала, задавала удивительные вопросы, а ее будущий Цепеллин плохо играл на пианино, стучал с утра до вечера по парте, выводя из себя учителей и мечтая об огромной ударной установке, в которой будет столько барабанчиков – больших, маленьких, средних, что по ним не перестучать за целый день – и руками, и палочками, и специальными щеточками, от которых получается такой удивительный, шепчущий звук… Стучал, не учил в школе русский – всё, танков нет и язык никто не заставляет учить, – не читал Пушкина, а тем более Набокова, косил глаза то на одну милую девочку, то на другую, ел с аппетитом мамины цепеллины и картофельные драники и не знал, что где-то далеко, за восемьсот километров, на той же тридцатой параллели, растет тонконогая, трепетная, искрометная Катька, которая однажды увидит его и скажет: «Ах!..»

Такое странное-странное ощущение. Я села рядом с Катькой. Она в задумчивости гладила пальцами краешек планшета. На экране рядом с именем ее литовского принца светилась зелененькая точка. Вот она пропала, вот опять появилась.

– Он сейчас онлайн, да?

– Да…

– А кто-то еще может сейчас с ним разговаривать?

– Конечно… Он хоть с пятью людьми сейчас может разговаривать одновременно. Может музыку слушать или фильм смотреть…

– Что, и с тобой в это время переписываться?

– Да…

Странно, вот прямо физически чувствуешь, что где-то сидит так же человек, ждет, что ты ему напишешь – я видела, что последнее сообщение было от него. “It’s a complicated question”.

– «Сложный вопрос» – это он о чем, Катюнь?

– Да!.. – махнула рукой Катька. – Не обращай внимания! Это он пишет, что был на полуторачасовом семинаре в Норвегии, слушал лекцию о том, как нужно собираться перед выступлением, чтобы не волноваться. Ты помнишь, какой он красный был на своем сольном выступлении во Дворце?

– Да помню, конечно… Очень жалко его было…

– Не жалей мужчин, мам!

– Хорошо, не буду, – кивнула я. – Что ты такая строгая с ним сегодня?

– Да не знаю. Что-то… – Она рукой как будто попыталась снять что-то перед лицом. – Что-то какие-то мысли… Не знаю, ерунда. Такса какая-то, дудка круглая, такая знаешь, крученая…

– Где?

– Да как будто вижу перед собой…

– Катюнь, ты бредишь? – я потрогала ее лоб.

– Нет, пытаюсь быть ведьмой, как ты.

– Не стоит, – я поцеловала ее в гладкий прохладный лобик. – Лучше будь счастливой и любимой. Ведьмами становятся не от хорошей жизни. Ясно?

– Ясно.

– А ты красивая, умная, талантливая…

– Ты тоже, мам.

– Да, но я выбирала придурков.

Катька вопросительно взглянула на меня.

– Папа не в счет! – предупредила я ее вопрос. – Данилевского я уже очень взрослая встретила, в двадцать пять лет. До этого успела ошибиться. Пару раз. А ты выбирай принцев, и все будет отлично.

– Мам…

– Да?

– Что-то мне кажется, что мой принц – «minibrain».

– В смысле?

– В смысле – минимозг. Валенок. Он… простой, что ли.

– Наивный?

– Ну да.

– Так это хорошо. Наивный, искренний. Правда?

– Правда.

Неиспорченный. Это я уже поняла и без Катькиных трогательных комментариев, проглядев мельком их переписку. Если бы я не знала, что этому мальчику двадцать два года, то не поверила бы. Детство, полное детство. Хотя не этот ли юноша, волнуясь, объяснял Катьке, что она для него слишком мала? Я увидела, что они вновь вернулись к обсуждению этого вопроса.

«Слишком маленькая?» – настойчиво спрашивает Катька, боюсь, не до конца понимая, о чем именно она сейчас заставляет говорить своего принца.