Сергей Кумыш - Как дети (сборник) Страница 16

Ее лицо сводит предслезная судорога. Как будто глаза, скулы и рот до последнего сопротивляются прорывающемуся наружу плачу. У других людей слезы текут естественно, беспрепятственно, сразу. Для нее плач подобен тошноте: сначала долго копится, созревает, лишая сил, и лишь потом от него можно освободиться, намаявшись, пережив эти последние секунды, страшные секунды, когда слезы – уже не часть тебя, но по-прежнему сидят внутри, вызывая страх, помутнение, какую-то животную тоску. Она видит сына, входящего на кухню.

Он не считает себя виноватым. Он расстроил жену, напугал сына, но и сам расстроен и напуган. Если бы он понимал, из-за чего все началось, кто сейчас первый начал, можно было бы или обидеться, или попытаться всех успокоить. Но ведь непонятно. Он опять не может вспомнить, почему несколько минут назад произошла эта вспышка. Он даже не помнит, как она произошла. Он видит жену, готовую вот-вот расплакаться. Он видит ребенка в маске тигра.

Сквозь небольшие прорези для глаз ребенок видит мать и отца. Мама, кажется, собиралась заплакать, но уже, похоже, не будет. Папа мрачно смотрит на стол. Злобный пяпя.

– Привет, тигра, – говорит мама, улыбается. Отец тоже коротко смотрит на сына, но потом отводит взгляд.

Ребенок ничего не говорит. Если он подаст голос, то выдаст слезы, и тогда они точно польются. Он просто приветственно кивает – здравствуйте.

Мама тянет руку, чтобы прикоснуться к его макушке, там, где маска уже не закрывает голову, он отстраняется. Сейчас его попросят допить чай, для этого придется снять маску, а ему бы не хотелось.

– Допей с нами чай, – говорит мама.

Ребенок качает головой.

– Ну тогда просто посиди.

Ребенок немного медлит, кивает, усаживается за стол.

Теперь они сидят в тишине. Только мама изредка что-то говорит: достать варенье? подлить кипятку? нужен ли еще сахар? Отец нехотя отвечает: да или нет.

Ребенок подносит чашку к маске, туда, где у тигра нарисован рот, делает звук губами, как будто пьет, ставит чашку на место. Мама улыбается выдумке сына и одновременно осторожно поглядывает на мужа, уместна ли сейчас такая игра. Отец, конечно, тоже все замечает, но ничего не говорит. Ему не нравится, когда сын балуется с едой, но сейчас уже не та ситуация, чтобы одергивать. Он не смотрит на ребенка, чтобы не получилось слишком сурово, чтобы все не началось по новой. Право задавать тональность по-прежнему остается за ним.

Они допивают чай. Ребенок понимает, что сегодня его уложат раньше, чем обычно. Также он понимает, что сегодня этому лучше не сопротивляться. Он уже успокоился, но все равно снимет маску, только когда выйдет из-за стола. За столом по-прежнему опасно.

Ребенок знает, что будет дальше. Пока он не заснет, будет слышать, как родители тихо и недовольно переговариваются. Утром, за завтраком, они будут обращать как можно больше внимания на него и как можно меньше – друг на друга. Из детского сада они заберут его вместе. А уже вечером будут вести себя так, как будто ничего не произошло.

Его укладывает мама. Обычно они оба приходят пожелать ему спокойной ночи. Ему немного читают или они втроем о чем-нибудь разговаривают. Но сегодня родители придут по очереди. Сначала мама. Она расправляет постель, раздевает ребенка. Они не разговаривают – она что-то говорит, чтобы успокоить его, отвлечь, немного усыпить.

– Спокойной ночи, тигра, – говорит мама напоследок и улыбается. Ее улыбка все еще скованная, как будто извиняющаяся. Но улыбается она всегда по-настоящему – ровно настолько, насколько может. И оставляет его.

В комнату входит отец. Он снял электронные часы, которые носит на руке, и выставляет будильник. Родители всегда просыпаются под тихое механическое попискивание, потому что папа не переносит резких звуков. Он садится на краешек кровати, уставясь в электронное табло. В полутьме комнаты ребенок не может разглядеть его склоненного лица, зато ему хорошо видны отцовские руки. Пальцы сильно и при этом неловко давят на боковые кнопки. Ругался он уверенно, а вот часы завести не может. Сначала это кажется странным, но потом ребенок вдруг понимает. Сейчас только эти две руки, – одна, держащая часы, вторая, жмущая на кнопки – его отец. И руки эти очень расстроены, поэтому у них все получается не очень хорошо. Ребенок не понимает, откуда знает это, но ясно видит, что так есть. Весь остальной папа куда-то спрятался, как он сам совсем недавно прятался под маской. Просто, видимо, папе для этого маска не нужна. Он смотрит на руки. Руки совсем не злобные. Ему становится жалко отца. Бедный пяпя.

Через некоторое время отец наклоняется к нему, как будто хочет поцеловать, но потом замирает на небольшом расстоянии. Смотрит сыну в глаза, в лицо. Потом снова выпрямляется.

– Спокойной ночи, – как будто ему трудно говорить.

– Спокойной ночи.

Ребенок остается один. Какое-то время он лежит в тишине, прислушиваясь к голосам из комнаты родителей. Маска тигра лежит рядом на стуле, на аккуратно сложенной одежде. Потом голоса начинают постепенно меркнуть. Городские огни медленно угасают один за другим. За окном становится темно.

Новая жизнь

Пролог

Они лежали на кровати ее родителей. Она упорно отказывалась заниматься этим в своей комнате. Он не настаивал, хотя поначалу испытывал некоторую неловкость. Но потом привык. В этом было что-то от шпионской игры: юные преступники, рискующие быть застигнутыми врасплох.

Серый свет пасмурного вечера пробивался в комнату сквозь полупрозрачную занавеску. Они лежали в тишине и слушали проезжающие за окном машины. Спешить было некуда и прятаться – не от кого. Ее родители ушли на Марш миллионов. Такое быстро не заканчивается. Многие их друзья тоже были там. Им двоим было все равно.

Он лежал рядом с ней на животе, на смятом покрывале. Она положила руку ему на крестец, он млел под еле уловимой тяжестью ее ладони.

В этот раз они не предохранялись. Она посчитала дни, сказала, что по циклу все нормально, осложнений быть не должно. Они делали так не в первый раз, обоим так нравилось больше. Покрывало было из грубой ткани и следов на нем не оставалось. Во всяком случае – заметных следов.

– Представляешь, ОМОН сейчас работает над уменьшением генофонда, а мы – над его увеличением, – сказал он.

– Несмешная шутка, – сказала она.

Только это оказалась не шутка. В тот же вечер в интернете появилась информация о человеческих жертвах. Через три недели она узнала, что беременна.

1

Отец называл его Тимофей. Мама и брат – Тима. Даша называла его Тим, иногда – Тимтим – в честь Тинтина, белобрысого мальчишки из комиксов Эрже. Она училась во французской школе и однажды, побывав в Париже, привезла их с собой целую стопку. Когда о Тинтине сняли фильм, он ей не понравился. «Тимой» она называла его, только когда за что-нибудь сердилась.

Они встречались и спали друг с другом с одиннадцатого класса. Тим был из самой обычной школы. Однажды его девушка взяла с собой подругу, и они вместе пошли в кино. Вскоре у Тима появилась первая в жизни бывшая девушка. Подругу звали Даша.

Родители Даши очень скоро поняли, что у их дочери самый настоящий роман. То, насколько спокойно и с каким пониманием они это восприняли, заставило Тима проникнуться к ним уважением. В тот вечер, когда все впервые случилось, они сначала были у Даши.

– Мы пойдем на концерт. Если закончится поздно, останемся у друзей, – сказала Даша, собираясь. В тот вечер все действительно закончилось поздно, только вот на концерте они не были.

Тима удивило не только то, что Даша не спросила родителей, а как бы просто предупредила, но и то, как спокойно ее мама ответила: «Хорошо», и то, как, немного помолчав, кивнул ее отец.

Когда он закрывал за ними дверь, то придержал Дашу за рукав и обнял. Было очевидно, что ему известно все, что произойдет дальше. Обнимая дочь, отец взглянул на Тима. В его взгляде была нежность к своему ребенку, осознание, что он ничего не может изменить, и очень серьезное предупреждение, смысл которого Тиму не пришлось себе объяснять, он просто сразу все понял.

Сначала они и правда собирались пойти на концерт. Но, выйдя из подъезда и обнявшись, поняли, что никакого концерта, во всяком случае, для них, сегодня не будет. Брат Тима, уехав на два дня, оставил им ключи от своей квартиры.

Они вернулись через сутки, каждый к себе домой. И насколько очевидно было Даше, что ее родители все поняли (особенно мама, которая после этого стала общаться с ней совершенно иначе: поначалу осторожно, а потом – на равных; у них не осталось тем, которые в разговорах обе старались обходить), настолько же очевидно было Тиму, что его родители не поняли ничего и даже ни о чем не догадываются. Его отчитывали за долгое отсутствие, как котенка, написавшего на ковер, – строго, монотонно и с полной уверенностью в своем праве разговаривать с нарушителем так, как они считают нужным. А Тим, как тот котенок, смотрел на них, хлопал глазами, мяукал что-то невнятное в ответ и, как только его оставили в покое, убежал, задрав хвост. Ушел к себе в комнату.