Наринэ Абгарян - С неба упали три яблока. Люди, которые всегда со мной. Зулали (сборник) Страница 17

По воскресеньям Василий с Акопом приходили с ответным визитом к Магтахинэ. Всегда с гостинцем – то клубники принесут, то немного грибов, то пяток молодых яблок. Мать Магтахинэ принимала скромные подношения с большой неохотой, отнекивалась, переливалась глазами – в деревне каждая крупица еды была на счету. Голод стер отличия между богатыми и бедными, выстроил всех, словно в день Страшного суда, в одну унизительную шеренгу к краю могилы, измывался над ними с размахом, с неприкрытым удовольствием: то опалит зноем взошедшие посевы, то изливается бесконечными дождями, превращая поля в непроходимые болота, то нагонит туч и побьет хрупкий цвет фруктовых деревьев градинами величиной с куриное яйцо. Питались все одинаково скудно, мяса не видели давно, живности в лесу осталось совсем немного – ту, которая пережила засуху, истребили прошлой зимой, а спасшаяся от охотников малая толика пряталась в самой чаще, стараясь не высовываться. Но жизнь, несомненно, брала свое, отвоевывая по миллиметру у голода деревню. Зимой дало приплод Ноево стадо, увеличившись почти в два раза, весной по двору Ейбоганц Валинки уже бегали полугодовалые курята и утята, готовые к осени опериться во взрослую птицу, а свиноматка дала неожиданное потомство – двенадцать ушастых и покрытых густой шерстью поросят; люди, пришедшие к хлеву полюбоваться ими, ахали и цокали языком, как такое может быть, чтобы у привозных с севера гладких белобоких свиней родились такие не похожие на них детки.

Отступил голод через три года, оставив за собой кладбище, не уступающее в размерах окаменевшей от горя деревне.

Иногда, когда Василию хотелось ощутить давно забытое чувство счастья, он бережно, не дыша обходил стороной все, что ранило его до нескончаемой боли в сердце: смерть отца, смерть матери, смерть брата, смерть Магтахинэ, смерть троих сыновей-погодков, – и заглядывал далеко назад, туда, где лето было бескрайним, а деревья росли так высоко, что подпирали макушками небо. Он вспоминал себя маленьким, пятилетним, сидящим на коленях у бабушки Арусяк – она гладила его по волосам сухонькой ладонью и рассказывала сказки; вспоминал мать – молодую, красивую, идущую с родника с медным кувшином на плече, она шла осторожно, смотрела под ноги, боясь оступиться, а потом увидела сына – и расплылась в трогательной улыбке; вспоминал отца – рано поседевшего, но молодого и крепкого, с опаленными от дыхания горна ресницами и бровями, иногда, ближе к ночи, когда на дворе разливалась вечерняя прохлада, он выходил ненадолго из кузницы, отдыхал, прислонившись спиной к каменной стене, и рассказывал историю их рода, о том, как его мать, чудом спасшись от большой резни, бежала сюда с четырьмя детьми, о благородстве канувшего в Лету Аршак-бека, приютившего их несчастную семью, о соседе Унане, дрянном человеке, отказывавшемся брать топленое масло частями и придумавшем Арусяк обидное прозвище – Кудам.

– Оттого мы, сынок, и Кудаманц, – неизменно заканчивал свой рассказ отец. – От слова «ку дам». Отдам.

Глава 5

Анатолия не умерла ни завтра, ни послезавтра. Кровотечение к четвертому дню унялось совсем, но шум в ушах не утихал, и донимало накатывающее волнами мучительное недомогание, иногда до того сильное, что приходилось, цепляясь за стену, осторожно сползать на пол и сидеть, прикрыв глаза – чтобы легче переносить головокружение. К ломоте в теле и ноющей боли внизу живота добавилось онемение в руках: взявши со стола стакан с чаем, Анатолия удивилась тому, как он быстро остыл, и, лишь отпив глоток, сообразила, что чай горячий, просто пальцы потеряли чувствительность. Пугаться, тем паче делать из своего состояния трагедию она не собиралась и продолжала спокойно заниматься домашними делами, а на расспросы встревоженной Ясаман, которая застала ее сидящей посреди двора на голой земле, соврала, что отравилась, поев перебродившей прошлогодней соленой капусты, которую рука не поднялась выкинуть. Ясаман принялась поить ее отварами от расстройства желудка, а заодно, нащупав пульс и посчитав сердечные удары, свежим компотом из алычи и сушеного кизила. На следующий день Анатолия почувствовала себя немного лучше, но слабость и ломота так и не отступали, и головокружение не унималось.

Единственное, что ее беспокоило, это не плохое самочувствие, а предстоящий переезд Василия. Сходить к нему, чтобы извиниться и отказать, не было никаких сил, поэтому она попросила об этом Ованеса. Тот скрепя сердце согласился, но, к своей нескрываемой радости, сделать этого не успел, потому что вечером того же дня, в сопровождении троюродной сестры, явился сам жених – со сменой одежды, починенной косой, стопкой свежевыпеченных кукурузных лепешек и миской садовой клубники, которую Сатеник важно несла перед собой. За ними, подгоняемые огромным белоснежным гампром[19], бестолково суетясь и нестройно мемекая-блея, шли коза с двумя уже взрослыми козлятами и две флегматичные овцы. Шествие замыкал старый, практически полудохлый баран с обломанным рогом и катарактой на глазу.

Анатолия как раз возвращалась из погреба, куда ходила за топленым маслом. При виде нежданных гостей она отступила на шаг, нашарила рукой перила лестницы, не оборачиваясь, осторожно наклонилась и поставила на нижнюю ступеньку плошку с маслом.

– Доброго тебе вечера, невестушка, – поприветствовала ее Сатеник.

– Вроде как на завтра договаривались, – пролепетала Анатолия.

– Подержи калитку, чтобы мы могли завести во двор животных, – не расслышав ее слов, попросил Василий.

Анатолия направилась к забору, лихорадочно соображая, как же выкрутиться из этой неловкой ситуации. Ничего не придумав, растерянно распахнула калитку, переждала, пока животные, толкаясь, пройдут во двор. Василий оставил у забора узел с вещами, вручил ей поднос с еще не остывшими лепешками и уверенно погнал скотину к хлеву, который полгода как пустовал – козы Анатолии заболели и умерли еще зимой, а новой живностью она намеревалась обзавестись ближе к осени, уже договорилась забрать у Ясаман козочку, когда та достаточно окрепнет, чтобы жить отдельно от матери. Гампр сначала проводил животных до хлева, потом прибежал обратно, ткнулся влажным носом в подол платья Анатолии, обнюхал ее, поднял кверху большую ушастую голову, коротко гавкнул.

– Признал, – рассмеялась Сатеник. – Это, Патро-джан, твоя новая хозяйка.

Анатолия машинально погладила пса по голове, почесала за ухом.

– Вроде как на завтра договаривались, – повторила она, следя за тем, как Василий, заперев животных в хлеву, направился к погребу, чтобы оставить там починенную косу.

– Да? – удивилась Сатеник. – Брат сказал, что ты ему велела послезавтра прийти.

– Я сказала – через два дня.

– Видно, не так понял. Ну что, невестушка, мне у забора стоять или домой пригласишь?

– Проходите, конечно, – спохватилась Анатолия.

– Вещи оставь, Василий сам занесет, – направилась к лестнице Сатеник. – Масло не забудь забрать, а то Патро его мигом сожрет. Да, Патро-джан?

Патро с готовностью гавкнул, заплясал хвостом.

– Спать-то он где будет? В хлеву? – спросила Анатолия.

– В своей конуре. Брат ее потом сюда перенесет.

Василий вышел из погреба, плотно прикрыл за собой дверь. Грозно ткнул пальцем в собаку.

– Сюда тебе нельзя, ясно?

Патро захныкал, понуро засеменил к хозяину, смешно переступая большими лапами.

– Оставил вчера без присмотра головку малосольного сыра, вернулся через секунду – а он уже украл ее и съел, – поймав удивленный взгляд Анатолии, пояснил Василий. – Завтра с наружной стороны погребной двери повешу щеколду, чтобы он туда не пробрался. И на входную дверь надо будет щеколду повесить.

Анатолия молча пошла вверх по лестнице, прижимая к груди поднос с лепешками. Голова кружилась, ноги предательски подкашивались. Мыслей не было, никаких, единственный вертящийся на языке вопрос «Зачем?» адресован был скорее себе, чем Сатеник с Василием. Они-то тут при чем, если кашу заварила сама? «Напою чаем, извинюсь и отправлю их обратно», – решила она.

Сатеник забрала со ступеньки забытое Анатолией топленое масло, войдя на кухню, обтерла краем передника низ плошки, поставила ее на стол и села, подперев морщинистую щеку рукой, а Василий, захлопнув перед носом Патро входную дверь – иди побегай по двору, наглая твоя морда, – занес в коридор вещи, замешкался на секунду, видно, хотел спросить, куда их положить, но махнул рукой и накинул на подлокотник тахты – потом разберемся. Пока гости располагались, Анатолия открыла заслонку печи и полезла на кухонную полку – за спичками. От падения ее уберегла широкая спинка печи – подкошенная приступом головокружения, Анатолия рухнула на нее ничком, сильно ударившись боком, и потеряла сознание. Очнулась она в своей постели, от резкого запаха мази, которой Ясаман натирала ей виски, Сатеник сидела на краешке кровати, массировала ей ступни, старательно надавливая там, где подъем переходил в подушечки пальцев, в соседней комнате переговаривались Ованес с Василием, прислушавшись, она различила обрывки фраз: «хворает четвертый день, жена никак не разберет, что с ней такое», «не вовремя я затеял эту историю с переездом», «наоборот, будет кому по ночам за ней приглядывать».