Гали Манаб - Всего лишь женщина Страница 18

После кормления больных мне предстоит очень ответственная процедура – раздача таблеток. Они, заранее уже разложенные в пенальчики, должны быть розданы каждому лично с мензуркой водички. И обязательно нужно проконтролировать, чтобы таблетки проглотили. Больные с разными диагнозами имеют соответственно разные назначения. И не дай бог, если кто-то не проглотит свои таблетки и их съест случайно кто-нибудь другой с другим назначением! Последствия могут быть самые непредсказуемые – от острого отравления вплоть до летального исхода.

Поэтому я поначалу, пока полностью не разобралась в психотропных – в нейролептиках, в транквилизаторах, в противосудорожных – и во всех тонкостях их воздействия на организм, очень боялась. И чувствовала некоторую, ну если не профнепригодность, то неуверенность. Некоторую несостоятельность в профессиональном плане. Меня этот факт немного угнетал. Но я – человек, жаждущий знаний, во всяком случае, желающий быть уверенным в своем деле, – прочитала немало специальной литературы и вскоре разобралась во всем. Со временем я хорошо знала, у кого какой диагноз, и соответственно, какое назначение. Действительно опыт наживается продолжительной практикой. Я как своих пять пальцев изучила все симптомы, вернее, предпосылки того или иного состояния своих больных, и мне даже удавалось предугадать назревавший приступ и вовремя предотвратить его. Но, несмотря на свои уже нажитые умения, в общении с опытными медсестрами я всегда открывала для себя что-то новое. Значит, все-таки многого не знала. И вообще, медицина – это постоянно совершенствующаяся наука, ею надо заниматься регулярно, чтобы не отстать и не забыть усвоенное.

Ближе к вечеру ужин, затем снова раздача таблеток и укладывание больных на ночь. После этого весь персонал, кроме меня, дежурной медсестры, и дежурной санитарки, если таковая, на счастье медсестры, окажется, уходят домой до следующей смены. После этого – раскладывание таблеток по пенальчикам на следующий день, затем уборка кабинетов. А если смена попадается на пятницу, то я еще обязана провести генеральную уборку процедурного кабинета, с мытьем стен, со стерилизацией, с кварцеванием. Затем, ближе к полуночи, а иногда за полночь, в зависимости от объема работы, сажусь за документацию. Боже, сколько писанины у медсестры! И никаких тебе компьютеров, все в рукописном виде. А какие иногда попадаются тяжелые ночи, когда какой-нибудь буйный больной не спит и кричит до утра! Вот и бегаешь всю ночь, то чай ему носишь, то поесть что-нибудь, в надежде, что, может, наевшись или утолив жажду, наконец-то успокоится.

К слову, о вопросе генов. Был у нас в отделении один больной по фамилии Габрахманов. Татарин. И страдал он от рождения тяжелой формой олигофрении – идиотией. Родители его очень любили. Они его долго продержали дома, до совершеннолетия. Он избежал судьбы своих сверстников, от которых с малолетства избавляются родители, отдавая их на попечение государства. Таких ждет нелегкая участь: сначала в доме для малюток, затем в детских домах, а позже, по достижении восемнадцати, они попадают во взрослые интернаты, чтобы доживать отпущенный свыше срок.

Был он относительно молодым. Практически ничего не понимал, даже обращенную к нему речь, разбирал лишь интонации. Сам, конечно, не говорил, произносил лишь отдельные слова, то есть практически был неконтактен. У него была еще одна особенность: он не переносил одежду. И не только на себе, он раздевал, если была такая возможность, и окружающих его людей. С ним в палату никого невозможно было положить: он соседа обязательно раздевал догола, как и себя.

Бывало, среди ночи он кричал, требуя к себе внимания. А внимание заключалось в том, что он мог не наесться, и надо было ему нести что-нибудь съестное и обязательно двухлитровую бутылку чая.

К нему родители приходили каждый божий день, когда отец, а когда мать. Приходя, они его полностью обслуживали: мыли, кормили, меняли ему постельное белье и оставляли дежурному медперсоналу вкусной домашней еды для него и несколько бутылок чаю.

Вот заходишь к нему, а он сидит голый в постели, по-турецки, руки колечком торжественно опираются о колени, и, увидев тебя, величественно кричит:

– Чаю!

Подашь ему чаю в двухлитровой бутылке, он залпом, прямо из горла, выпивает его, подает тебе пустую бутылку и, не меняя важной позы, не произнося ни слова, правой рукой указывает на выключатель: мол, выключи свет. А затем, в той же горделивой позе, указывает на дверь: мол, вон отсюда. Просто хан-Мамай, прямой потомок Чингисхана. Несмотря на все дырки в мозгу, у него сохранились на генном уровне инстинкты и повадки восточных предков.

А утро начинается с шести – сначала инъекции, затем обработка пролежней у лежачих, ран, порезов, фурункулов, перевязки… Затем раздача утренних таблеток, потом кормление. А до пятиминутки надо успеть написать отчет о проделанной за смену работе в журнале ежедневных записей.

А после пятиминутки, сдав смену, едешь домой с чувством исполненного долга, усталая, но счастливая.

Да, сутки своей жизни ты посвятила человечеству, помогла тяжелобольным людям. Ты сделала максимально от тебя зависящее, чтобы облегчить судьбу этих несчастных, одновременно обделенных и в то же время избранных. Ведь многие из них просто ангелочки, ибо не ведают, что живут, что созданы Всевышним и находятся в состоянии бесконечного бессознательного.

Едешь и по-мирскому, по-обыденному, банально мечтаешь только о теплом душе и теплой постели. И нет на душе той пустоты, как бывало после смены на вахте.

Милый друг

Потребность во французской любви не исчезала, наоборот, возрастала с каждым днем. Прошло добрых полгода, как меня добивался Милый друг (ну прямо Тургеневская женщина!). Если мы с ним познакомились теплым летним вечером, то делать первую попытку в осуществлении своего замысла я стала лишь в декабре, на праздновании дня своего рождения. Выпив для храбрости, я, танцуя со своим «французом», начала с ним целоваться. Боже, какое это было блаженство! Как давно я так вкусно не целовалась, оказывается! Меня охватывали незнакомые мне чувства. Я волновалась и одновременно задыхалась от желания бесконечно целоваться и целоваться. Он отвечал мне взаимной страстью. Мы просто не могли оторваться друг от друга. Но, к нашему обоюдному сожалению, мы были не одни, народу собралось много. А время позднее, и мне пора домой…

Муж, как заведено, заехал за мной в десять вечера. Не застав меня на вахте и получив информацию у охранников, где я могу быть, он, конечно, поднялся к нам на третий этаж. В дверь он постучал в самый неподходящий для меня с Милым другом момент. Но открывать дверь и заходить он не стал. Просто сильно саданул кулаком, чтобы шумная компания могла услышать, а сам отошел от двери по – дальше. Деликатность? А, может, боязнь увидеть нежелательное?

По дороге домой в машине мужа я чувствовала себя Золушкой, у которой время, отведенное на счастье, истекло, и она вынуждена покинуть бал. И, вообще, я сожалела, что так долго не принимала многократные предложения Милого друга. Зато теперь я лелеяла мечту новой встречи с ним. Предвкушала предстоящее любовное свидание.

А муж был усталым, угрюмым, но виду старался не подавать, все-таки день рождения у жены. Не стоит портить ей вечер ревностью. Хотя, откуда ему знать о моем поведении, о моих желаниях! Он же не телепат. Но, как всякий ревнивый человек, он обладает недюжинным седьмым чувством и тонкой интуицией. А когда начинаются какие-то претензии с его стороны, я пользуюсь его же оружием: мол, у него паранойя, ему все кажется, он все накручивает. Его собственная школа.

Дома меня ждал подарок от мужа. И я порадовалась по-настоящему и в очередной раз удивилась, насколько хорошо муж меня изучил. Его подарок был своевременным и, что самое главное, для души. Он достал мне билеты на премьеру моего любимого артиста, и эти билеты вложил в шикарный букет моих любимых классических роз темно-бордового, бархатного цвета. Это было исполнением мечты идиота. И как он догадался о моем тайном желании попасть на эту премьеру? А билеты стоили недешево, не каждый любитель себе позволит, и даже эти дорогие билеты невозможно было свободно купить. Люди неделями гонялись за ними. И как это удалось устроить моему благоверному? И почему ему хорошо известны мои сокровенные душевные потребности? А, может, это интуиция, или еще проще, совпадение? Или он ко мне очень внимателен, а я просто уже привыкла к нему?

Или он чувствует, что я другая, что я теперь не держусь за него, как за соломинку, уважаю себя, как личность, приобрела душевную свободу и больше не страдаю излишней ревностью? И все это пугает его, и он боится по-настоящему потерять меня? Вот откуда это внимание… А может, несмотря ни на что, он все еще меня любит? А может, и я его все еще люблю? Ведь нас держит что-то друг подле друга. И не только желание сохранить семью ради детей. Здесь кроется гораздо большее. Очередной раз вспоминается изречение, что браки заключаются на небесах. И что супруги с годами становятся больше, чем просто супруги, они прорастают сердцами, превращаются в единое целое.