Сергей Петров - Хроника его развода (сборник) Страница 19

– Ты всё статьи Уголовного кодекса перечисляешь, – говорил он с улыбкой мудрого старца, не хватало только оборота «сын мой», – а ведь грехи разные бывают. То же самоубийство. То же уныние. И то и другое – страшный грех.

– Какие же это грехи? Человек себе боль причиняет, себя жизни лишает.

– Бог человеку жизнь подарил. А он ему её возвращает, не нужна, мол, бери. Или же не доволен ею, хотя радоваться должен.

А чему тут радоваться, мать их?

…К попу я подошёл неуверенно. Говорить начал сбивчиво, а потом понесло. Такая, мол, ситуация. Развёлся, уехал, сыну сделал нехорошо. Жене бывшей, видимо, тоже. И вот сейчас никак не могу отношения с настоящей женой наладить, да и с дочерью её тоже как-то нехорошо. Не понимаем друг друга, буря в душе. И уныние. Как быть? Как успокоиться?

– Возвращайся к первой жене, – сказал священник.

Если бы он ударил меня кадилом или ещё чем-нибудь ритуальным по голове, я бы удивился меньше.

– Как же я к ней вернусь? Она же ненавидит меня.

– Простит.

– Простит? Она не любит меня. И давно уже не любит.

– Любовь – это дело такое, – неопределённо пошевелил пальцами поп, – первая жена – она Богом дана, понимаешь?

– Так мы же не венчаны с ней…

– Ну и что? Когда Иисус фарисеев встретил…

И он что-то сказал о том, что фарисеям поведал Иисус. Или что Иисусу сказали фарисеи…

Странно всё это, подумал я. Это же вторая моя исповедь. Когда у нас с Лерой всё хорошо было, прошлым летом, мы заехали в одну деревенскую церковь, узнать, что нужно для того, чтобы обвенчаться. Павлик, мой двоюродный брат, говорил мне – предложи ей обвенчаться. Лера сказала, что не против, и мы заехали в эту церковь.

Я исповедовался. Священник, молодой, смешливый, вздохнул и молвил:

– Что сделано, то сделано.

И отпустил грехи рабу Божьему Андрею.

Этот тоже отпустил. Но сказал: возвращайся, наводи мосты, уходи от этой женщины.

На выходе я взглянул на храм и перекрестился. Большой, жёлтого цвета, он похож на церковь, где венчались Пушкин и Гончарова. Тот, в деревне, тоже был похож. Два священника, один добр, другой суров. Добрый уже и обвенчать готов, суровый мой нынешний союз осуждает. Но тот, который суровей, казался вроде как мудрее. Я не представляю, как могу вернуться к бывшей жене, но представляю, как могу уйти от нынешней.

Спускаюсь по ступенькам и иду к остановке, пронизываемый беспощадными уральскими ветрами. Каша в голове не просто лежит, она бродит.

Завтра я буду в Москве.

60

Ненавижу заведения, стилизованные под совок. Фальшь. Все эти гербы, красные стяги на стенах, патефоны, фото целующихся партийных вождей. Попытки погрузить людей в атмосферу прошлого меня смешат. Я могу ошибаться, конечно, но кто-то говорил мне, что в первые дни открытия пивного бара «Жигули» на Новом Арбате обстановочку пытались не то чтобы реанимировать, но усугубить. Раздача, пивные кружки «а-ля советик», солонки, всё это «усиливалось» уборщицами, которые регулярно тёрли пол и, внятно артикулируя, хамили посетителям.

В заведении, где мы стоим, именно стоим – не сидим, ничего не нужно добавлять искусственно. Здесь всё как было в советские годы, так и осталось. Стоячки, раковина и раздача. Чебуречная «Дружба». Приготовленные чебуреки загружают в алюминевый таз и выставляют на раздачу. Уборщицы протирают столы и дефилируют с тележками. В тележки они загружают объедки и использованную посуду. Единственное отличие от совка – посуда здесь пластмассовая.

Кто мне порекомендовал эту чебуречную, не помню, вылетело из головы напрочь, остались лишь слова.

– Там такие офигенные чебуреки, – говорил мне этот «кто-то», – бульон из них можно выливать в отдельный стакан. И запивать им водку!

Я открыл для себя другие плюсы. Несмотря на грозное предупреждение: со своим, мол, нельзя, оказывается, можно. Приносишь с собой и пьёшь. А рядом иногда функционирует рынок. На рынке можно купить солёные огурцы.

Расположенная в десяти шагах от метро «Сухаревская», поговаривают, её неоднократно хотели захватить буржуи. Захватить и открыть какой-нибудь поганый офис. Но чебуречная достойно отбивала все атаки. По слухам опять же, её оберегает какой-то сентиментальный, но влиятельный человек из московской мэрии. Дай бог ему здоровья.

Здесь действительно царит атмосфера дружбы. Люди, стоящие за высокими столиками, накрывают, бывает, целые поляны. Кто-то режет колбасу, сыр, распаковывает селёдку. Случается, что поют. Одна дама исполняла как-то при мне арию из оперы «Кармен». А ещё, помню, впёрся какой-то дёрганый тип с большим старым чемоданом, водрузил его на стол и раскрыл. Из чемодана он стал доставать какие-то бумажки и с размаху швырять на пол.

– Суки! Бляди! Суки! Бляди! – кричал тип, комментируя каждый бросок.

Потом он собрал их, загрузил в чемодан и резко захлопнул крышку.

Обведя помещение свирепым взглядом, тип удалился, глядя затравленным зверем.

Но в целом, повторюсь, здесь всё по-доброму.

Я перетаскал сюда всех своих друзей и вот теперь делю один из столиков с Сашей. Мы встретились сразу же после моего прилёта, на выходе из метро «Павелецкая». Ожидая её, я почему-то слегка нервничал и, купив пачку сигарет, закурил.

Выйдя из метро, Саша пожала мне руку и спокойно произнесла:

– Ну что, Андрей? Давайте пить и веселиться?

– Давайте, – рассеянно брякнул я, и когда мы пошли по улице Бахрушина, я зачем-то обратил её внимание на церковь староверов, стоявшую красным полушаром через дорогу наискосок…

…Да. Я не мог не привести своего нового друга из города Питера в московскую чебуречную «Дружба».

В пакете у нас бутылка «Бехеровки» и апельсиновый сок. Не нарушаем заложенных посетителями традиций. Саша показывает мне фотки в айфоне. На одной из них она – под шестидесятые, платье и причёска.

– Нравится?

– Да!

Выпиваем и решаем идти гулять.

Февраль, но Москва уже дышит весной. Мне приходится доесть Сашин чебурек. Она несколько раз просила у меня прощения, что не съест его, так как собирается отдать его несчастному бородачу, сидящему на улице у ступеней. Это намерение вызывает у меня очередной приступ восторга. Она вынесла этот чебурек, но бородач бесследно исчез, и Саша, грустная, принесла чебурек обратно.

Мы отправляемся гулять дальше.

Идём, обсуждаем результаты питчинга, того самого, на котором мы познакомились. После похвал в наш адрес и запроса рукописей наступила тишина. Ни дальние, ни близкие знакомые не могут нам пояснить ничего. Такое впечатление, что рукописи засекретили и сдали в архив.

– В принципе недели достаточно, чтобы понять – подходит книга или не подходит.

Саша знает в этом толк. Она работала в питерском издательстве «Амфора» и прекрасно осведомлена обо всех тонкостях издательской кухни.

Видимо, у издательства просто нет бабок. К такому выводу приходим мы. Он нас временно успокаивает.

…Узкие переулочки выводят к Чистым прудам. За разговорами я не заметил, как мы там очутились. Также незаметно для меня разговор наш уткнулся в гавань моей грёбаной боли.

– Ну, по-любому, – говорит мне Саша, – ты же виноват.

– Почему это – я?

«Бехеровка» (это уже вторая бутылка) и заявление близкого по духу человека делают меня еле уловимо, но агрессивным.

– Ты же её бросил.

– Я?.. Ну да. Я. Но это же не беспричинно произошло! До этого ведь целая куча была всяких событий!

– Была и была. А ушёл ты.

– Да не просто же так я ушёл!

– Ушёл…

Саша смотрит на меня серьёзно, как давешний поп.

– Возвращайся к Ирине. У вас же такой замечательный ребёнок.

Темень стоит кругом, Саша едва освещается тусклыми фонарями. Делаю очередной глоток, закуриваю. Я уже нетрезв, но вполне себе сконцентрирован и вижу Сашино лицо отчётливо. В её глазах за стёклами очков – моя стесняющаяся совесть.

61

– Ох, влюбчивый ты мой. Зачем ты только постоянно женишься?

Мы сидим в ресторане на какой-то тёмной улице, застроенной кирпичными брежневками-девятиэтажками. Тихая улица, спокойный и светлый ресторан. Неподалёку шумит Кутузовский. Капельки почти весеннего дождя торопливо постукивают по ресторанному стеклу, а мы с восторгом пьём текилу. С восторгом от встречи, разумеется.

С Сашей мы распрощались в метро, минут тридцать назад, теперь я сижу с Пашей. Павлик – мой двоюродный брат. Рядом с Павликом – Дима. Он мне троюроден.

– Что-то я тебя давно по радио не слышал, Андрюха, – жалуется троюродный братик.

Жалоба рассмотрена и удовлетворена в течение пяти секунд.

– Я уже лет семь на радио не работаю, Дима.

– А-а-а…

Вот она – специфика Москвы. Ты живёшь с человеком почти в одном городе (Жуковский – почти Москва, понимаете?), а видеть его можешь раз в семь лет. Причины – обилие друзей/знакомых, дел, расстояния и семья. Мне ужасно стыдно из-за этого. Поэтому я люблю людей, которые на меня не обижаются.

С Павликом у нас связь дальняя и прочная. В детстве мы почти каждое лето проводили вместе. Июнь – пионерский лагерь под Тамбовом, июль – Донецк, август – Севастополь. С Павликом я первый раз покурил. Это были самокрутки с кленовыми листьями лет в тринадцать. С Павликом я первый раз выпил. Это была бутылка домашнего вина, стыренная из подвала деда в Севастополе. Мы похитили бутылку вечером, перелезли через забор в полночь и через поля виноградников вышли к морю. Лёжа в джинсах на мелкой гальке, мы пили вино, курили болгарские сигареты «BT» и слушали море. А с воды нам светили фонарями военные корабли.