Наталия Терентьева - Синдром отсутствующего ёжика Страница 19

Ленка заметила, что у меня покраснели глаза, и тут же спросила:

– Так что у тебя случилось? Ты не бойся, говори. Я же не радио. Радио у нас Настька Каравайко, ты ж знаешь.

– Знаю, конечно, – улыбнулась я сквозь слезы. – Как было в классе, так и осталось. Если хочешь, чтобы знали все, – позвони Настьке.

Мы шли по улице вдоль бульвара. Наш район имеет приятное свойство – он построен на широком просторе и отовсюду, где бы ты ни шел, всегда видны лес, речка – залив Москвы-реки, облака. И Москва – на другом берегу, всегда чуть поодаль…

– Моя Ийка ушла из дома, – неожиданно сказала я вслух.

Ленка быстро глянула на меня. Я видела – она хотела что-то спросить, но не стала, а только сразу сочувственно покачала головой. И я продолжила:

– Ушла к Вадику. Работает у него гувернанткой.

– Говорила я тебе тогда – козлиный хвост этот твой Вадик! – в сердцах сказала Ленка.

Хорошо, что мои родители когда-то отдали меня в английскую спецшколу. Ходить в нее было далековато, но зато даже маргинальные личности какие у меня в классе приличные! Я улыбнулась собственным мыслям.

– Да не то слово, Лен! Я с ним только что разговаривала, как раз когда ты ко мне подошла. Хочет отдать ее каким-то людям, в услужение, как это раньше называлось… Полная ерунда. А она, глупая, ничего не понимает. Думает, что в лучшую жизнь наконец прорвалась. Тебе пианино, кстати, не нужно?

– Пианино? – быстро спросила Ленка. – Пианино нужно. Хочу Костю, младшего, засадить – пусть учится. А то он на игрушечном с утра до вечера все песни подбирает. Озверела от него.

– Ему сколько, Лен?

– Да семь уже, – вздохнула Ленка совершенно адекватно. Приятное свойство сильно пьющих людей – они очень адекватные и компанейские до определенной грани, определяемой количеством выпитого. – Пошел в школу. Умный, как будто не мой. Старший-то – просто я сама. И убить его иногда хочу, да не могу – вот точно я, и все. Он не виноват, что такой раздолбай.

Я помнила, что у Ленки – двое сыновей. С мужем она развелась давно, кажется, сразу после рождения второго. И как-то тянула их все время одна.

– Ты пианино продаешь?

– Отдаю, Лен. Хочешь – бери. Самовывозом только.

– Да что ты!.. – заволновалась Ленка. – Конечно, вывезем. Мне Лешка привезет… Я тебе про Лешку не рассказывала?

И не рассказывай – хотела сказать я. Могу себе представить и этот рассказ, и самого Лешку…

– Слушай, давай остановимся на минутку! Хоть по маленькой, а, Саш? Что ты прямо как не своя…

Вот тебе и адекватные себе и миру маргиналы!

– Я на работе, – по возможности строго сказала я, и вдруг Ленка меня поняла.

– Ну да, точно. Я забыла! – засмеялась она и очень непосредственно хлопнула себя большущей, совершенно окоченевшей рукой по лбу. – Ладно, со Степой выпьем, в больнице, ждет небось – заждался. Никто ведь не догадается водочки принести – кто тащит апельсины, кто конфеты. А самое главное – только Ленка.

– Слушай, Шабалкина, давай я дам тебе перчатки, что ли… Только тут вот одна прокушенная…

– Кто это тебя так – собака? – удивилась Ленка, тут же беря перчатку и пытаясь натянуть ее на руку. – Ничего себе зубки… А руку не порвала? Не-а, не лезет. А других нет?

– Других нет, – засмеялась я.

– А и ладно! – тоже хохотнула Ленка, и я машинально отметила, как много зубов у меня осталось во рту по сравнению с Ленкой. – Все равно на день. Я и покупать перестала. Напьюсь – потеряю. Не привязывать же на веревочку, как я пацанам привязывала.

Мы уже и вторую остановку за разговорами прошли. Мне надо было теперь сворачивать во двор.

– Я пришла, Лен. Спасибо за компанию.

– Ты подожди, подожди! Я сказать-то хотела…

Ленка попыталась приостановить меня на ходу, боялась, видно, что уйду, не дослушав, но, поскользнувшись, упала на одно колено и чуть не утащила за собой меня на землю. Я с трудом удержалась на ногах и помогла ей подняться.

– Вот лошадь какая, а? – засмеялась она. – Уже восемьдесят килограмм нажрала, представляешь? А в тебе-то небось и сорока нет?

– Да ладно. Пятьдесят пять уж точно.

– Сашка, ты знаешь чего… – Ленка прокашлялась. – Ийку свою назад не зови. Перетерпи. Пусть покусает там у мачехи камней-то, другого та не даст, уж точно. Я вот чувствую просто – сама придет обратно.

– Ох, не знаю… – Я покачала головой. – Придет, вся разочарованная, оплеванная, униженная… И зачем ей эти мачехины, как ты выражаешься, камни?

– Это не я выражаюсь, это в сериале одном, ну таком, знаешь… – Ленка пренебрежительно махнула рукой, – в бразильском! Я не смотрю его. Иногда только! Там мачеха одна, зверская тетка, красивая, но просто тварь, все в блюдо… как-то называется… забыла… мачача… мучача… ну, в общем, вроде лечо с колбасой – камешки подкладывала… А падчерица все зубы крошила – один за другим. Вот и твоя тоже… Нет, ну не по-настоящему, а… Понимаешь, да?

– Да понимаю я, Лен. Ухо бы свое дала отрезать, чтобы она ни камней, ни пирожков у Марины этой не ела… Падчерица! Да что за ерунда… Я жива, здорова, а дочь с мачехой живет…

– Ухо не надо! Лучше пианино мне отдай, а я что-нибудь придумаю, – авторитетно заявила Ленка и не удержалась-таки, достала свою бутылку водки. Умоляюще глядя на меня, быстро хлебнула из нее и, даже не охнув, проглотила, не запивая и не заедая ничем. – Кстати, ты не думай, я пианино не пропью, – добавила она, глубоко и с удовольствием вдыхая морозный влажный воздух.

– Нет? – переспросила я, видя, как с каждой секундой напряженное Ленкино лицо разглаживается, а в глазах появляется очень характерный чумоватый блеск.

Я помню до сих пор, как однажды Ленка, только еще начинавшая усиленно прикладываться к горькой, напилась на встрече класса и стала подбрасывать хрустальные стаканчики из хозяйского сервиза. Когда стаканчики у нее отобрали, Ленка стала подбрасывать хозяина, маленького Яшу Исайкина, высоко подбрасывать и ловко ловить… Года через два после встречи класса и Ленкиных крепких объятий Яша наконец-то получил разрешение уехать в сумрачную Германию. И как не побоялся, что возьмут и вернутся прежние времена, лет-то прошло – всего ничего… И за ним, талантливым, изящным, умным, побегут сильные смелые парни, побегут, не рассуждая, с одной-единственной надеждой: поймать Яшу и уничтожить, вместе с другими его головастыми сородичами, что-то другое знающими о жизни, что никак не дает покоя тем, кто не знает…

– Нет, не пропью, – подтвердила Ленка, еще глотнула, уже поменьше, громко выдохнула, закрутила бутылку и бросила ее в пакет. – Все!

– Напилась? – засмеялась я.

– Ты не смейся! Когда я говорю «Все!» – значит, все. Я норму свою знаю, на улице никогда не упаду.

Ой ли, подумала я. Тут процесс неконтролируемый. Сейчас не упадешь, а через два года… А младшему сыну только семь лет…

– Не упаду И пианино не пропью, – упрямо повторила Ленка. – Я ничего не пропиваю из дома. Я ж не запойная. Пью каждый день, но понемножку, понимаешь? Ну что ты прямо! Сама ж врачиха, должна знать – это разные вещи!

– Лен, я детский врач, – ответила я со вздохом. Я уже начала жалеть, что пустилась с ней в долгие разговоры. Нашла кому рассказывать… Молчала-молчала – и рассказала.

Я часто замечала – то ли некоторые мысли мои имеют четкую форму и материальную природу и тут же непостижимым образом залезают в чужую голову, то ли просто-напросто у меня все написано на лице. Вот и сейчас Ленка посмотрела на меня и спросила:

– Жалеешь, да, что поделилась со мной? Не жалей. Я – могила. Трепать не пойду. И помогу в случае чего. Ты зови, не стесняйся. Шкафы передвинуть, потолки помыть, да и вообще…

– Ладно… Ты беги. Автобус идет.

– Позвонишь насчет пианино?

Я кивнула и, услышав звонок, достала телефон. Звонила мама маленького Гриши, Лиля.

– Александра Витальевна…

– Да, здравствуйте, Лиля.

– Я хотела попросить вас… если можно… Вы Гришу к себе сегодня не сможете взять? А то соседи уехали. Надька, подружка моя, разболелась, и все у нее болеют… А у меня, понимаете, сейчас ремонт…

– Да, я понимаю, Лиля.

– У меня… – Лиля прокашлялась. – Ну, буквально на один день ремонт! Краской дышать нельзя…

– Конечно. А как Гриша себя чувствует, нормально?

– Да вроде хорошо.

– Вы на консультацию его в Филатовскую не свозили? Я вам направление давала.

– Н-нет пока. У нас же ремонт… Мне кроме вас некого попросить… – В Лилином голосе звучала такая искренняя надежда… Она замолчала, и я слышала в трубке ее быстрое дыхание.

– Я понимаю. Хорошо. Когда вы приведете его?

– А вы не можете его забрать? А то я не знаю, где вы живете…

Я вздохнула.

– Да, конечно. Я позвоню, когда закончу обход.

– А… а прямо сейчас не можете?

Вдруг снова вышло из-за облаков солнце и так ослепительно засияло, что смотреть широко открытыми глазами стало просто невозможно. Я чуть отвернулась от солнца и ответила Лиле: