Мария Метлицкая - Женщины, кот и собака Страница 2

Только дешевые часы на дерматиновом ремешке. И всё!

Столешница старого тяжелого комода была накрыта не салфеткой, не скатеркой, а куском старого и мутного плестигласа, под которым хранились пожелтевшие газетные вырезки – то, что бабка считала особенно важным.

– Ничем себя не порадовала, – тихо сказала мать, складывая в мешки бабкины вещи. – Словно и не женщина жила, а что-то непонятное, природе неизвестное, что-то среднего рода.

В комнате бабки еще долго стоял запах валерьянки, затхлости и чернил – писала она только старой перьевой ручкой.

После похорон и уборки в комнату бабки Анны переехали родители. В столовой была теперь гостиная – с телевизором «Рекорд», проигрывателем «Ригонда» и горкой с гостевой посудой – вот тогда и зажили, принимая гостей почти каждые выходные – мамину многочисленную родню, отцовских сотрудников и сотрудников матери.

Но продолжалось это недолго – только до рождения Тёпы.

Тот короткий отрезок жизни семьи – между смертью бабки и рождением Тёпы – был самым счастливым.

Мать расцвела, помолодела, со лба исчезла вечная суровая складка – бабкино присутствие довлело во всем, не давая ей, молодой женщине, почувствовать себя хозяйкой.

Из дома исчезли запахи лекарств, старой одежды и обуви. Окна теперь распахивались настежь (мать обожала свежий воздух, а бабка вечно боялась сквозняков). Засверкали натертые мастикой полы, заиграли хрусталики на новой люстре – материной гордости, доставшейся с неимоверным трудом и за немалые деньги.

Теперь в доме пахло пирогами, цветочными духами и жизнью. Все наконец начали жить.

Мать с какой-то одержимостью принялась готовить праздничные блюда – истосковалась по гостям, по общению, по веселому смеху.

Друзья родителей были людьми шумными, горластыми, вечно спорящими и с удовольствием выпивающими.

Спорили о международной политике и автопроме. Говорили о книгах, спектаклях – здесь подключались, конечно же, женщины.

Потом они уходили на кухню, махнув рукой на мужей – что с них взять, опять о политике, – и там продолжали свои бесконечные разговоры: дети, свекрови, наряды…

Отец приходил с работы и с удовольствием заваливался на новый диван в бывшей столовой. «Ох, красота!» – приговаривал он, листая газету и включая на громкий звук телевизор.

«Красота, и никаких нареканий!» – повторял он, поглядывая на мать. И они как-то загадочно переглядывались и почему-то смущались.

Больше всего Алексей любил понедельник. Придя из школы, в полном одиночестве, он с удовольствием прохаживался по квартире, врубал отцовский магнитофон и вместо супа доедал остатки с «барского стола» – чуть зачерствевшие пирожки, квадратики студня, селедку «под шубой» и одиноко плавающие на дне трехлитровой банки маринованные помидоры.

Жизнь была прекрасна – что и говорить!

После такого сказочного обеда Алексей заваливался на отцовский диван и быстро засыпал. Проснувшись, бежал во двор, к мальчишкам. Погонять мяч. За уроки садился только к вечеру, к приходу родителей.

Летом иногда ездили на дачу в Валентиновку. Дача тоже была деда и бабки Анны. Стояла она запущенная, одряхлевшая – никто особенно ею и не пользовался. Большой участок густо зарос бузиной и осокой, яблони переродились, и толку от них было мало – одна только тень и прохлада.

Родители были людьми не дачными: мать говорила, что мыть посуду в тазике – морока и унижение. Дом был сырой, с продувными, щелястыми окнами. Печка давно осыпалась и рассохлась – ее требовалось подлатать, замазать щели и побелить. Но… Заниматься всем этим «хозяйством», как раздраженно называл дачу отец, никому не хотелось.

Приезжали в субботу, а уже в воскресенье утром родители начинали торопливо и нервно собираться в Москву.

А ему – ему хотелось остаться! За участком было огромное футбольное поле и большое костровище – там собиралась дачная молодежь. Гоняли в футбол, разжигали огромный костер, пекли картошку, пели песни, гомонили, смеялись – до рассвета, до самого утра. Расходились по домам только часам к пяти.

Алексей тоскливо поглядывал на честную компанию и тяжело и обреченно вздыхал – он не был ни с кем знаком, так получилось.

А подойти к ребятам смелости не хватало – робел.

С дачи Алексей всегда уезжал с сожалением и какой-то легкой и непонятной ему грустью. Словно опять не оправдались надежды – какие, правда, он не совсем понимал.

Так продолжалось три года. До самого рождения Тёпы.

Пока мать ходила беременная, Алексей нервничал. Конечно, ему хотелось брата.

Алексей рисовал себе мысленно, как он защищает его во дворе и в школе, как учит собирать металлический конструктор – грузовики и подъемный кран.

Как читает брату книжки – свои любимые, разумеется.

Про рождение девчонки, сестры, Алексей и не думал. С девчонками ему было все непонятно. Совсем непонятно. Да и несолидно как-то – сестра!

Нет, «брат» звучит лучше! Да и что делать с девчонками? Он решительно этого не понимал. Глупость какая-то: куклы, пластмассовая посудка, бантики, рюшечки…

Алексей наблюдал за девчонками во дворе: сидят, дурочки, крошат в кастрюльки подорожник, помешивают ложечкой, а потом суют пластмассовой уродице в рот и еще приговаривают: «Кушай, Ира! А то отлуплю!»

Или на нитку нанизывают ягоды рябины, а потом хвалятся, чьи бусы лучше. Чушь какая!

Сплетничают, хихикают, хвастаются и вечно чего-то придумывают! Интриганки!

Всякие глупости, честное слово!

Что ему делать с сестрой? Нет, ерунда получается! Пусть будет брат!

Отец отвез маму в роддом в самом начале марта. Она почему-то странно прощалась с ним, будто уезжала навсегда. Плакала, прижимала его к себе и все время повторяла, чтобы он «был человеком».

Она часто шутила: «Баранкин, будь человеком!»

Был такой мультик. Но тогда она говорила серьезно, безо всяких шуток – так ему показалось.

Наконец отец оторвал ее от сына и, обняв за плечи, осторожно и нежно вывел за дверь.

У двери мать снова метнулась к сыну:

– Лешечка! – закричала она. – Суп в холодильнике, а тушеное мясо на балконе!

– Знаю, мам! – буркнул Алексей. – Ты мне уж сто раз говорила!

Мать разрыдалась, и отец даже прикрикнул на нее, что случалось совсем редко.

Мать положили, отец уехал на службу и каждый час звонил ему: «Лешка, ты как?»

Вечером, после работы, отец пришел хмурый и раздраженный. Ужинать отказался – не хочу.

Курил у окна и беспрестанно названивал в справочную родилки.

Сын ничего не спрашивал, помалкивал. Лишний раз раздражать отца не хотелось.

Гулять он не отпрашивался, сидел у себя и делал уроки.

Наконец услышал радостный вопль отца и выбежал из комнаты. У двери они столкнулись, и отец, счастливый, с трясущимися руками, крепко сжал его плечи и без конца повторял: «Слава богу, Лешка! Все окончилось, слава богу! И теперь, брат, у тебя есть сестра!»

Он отодвинулся от растерянного сына и внимательно посмотрел на него: «Слышишь, сестра! Девулька у нас родилась, Алексей!»

А он только мотнул головой – дескать, «понимаю, да… Ну, что делать – значит, сестра».

Разочарованию Алексея не было предела. Расстроился он до слез – ну, или почти до слез.

Отец удивился и даже растерялся:

– Ну что ты, Лешка?! Это ты из-за того, что не пацан, а девчонка?.. Ну и дурачок ты у меня! Из-за девчонки расстроился! Дурачок, честное слово! Это ж так здорово – ты что, не понял? Еще одна красавица в нашем доме прибавилась! Дееевочка! – распевно произнес отец. – Лапочка, красавица! Как мама наша, уверяю тебя! А ты – ты защищать ее будешь! От всех невзгод. Так брату положено, ты понимаешь?

Алексей вздохнул и согласно кивнул: «А куда ж ее теперь? Не выкинешь же. Только защищать и осталось».

И отец, вытерев ладонью влажные глаза, счастливо и громко расхохотался.

Из роддома мать и сестру забирали через пять дней.

Мать была бледная, похудевшая и снова горячо обнимала Алексея и вглядывалась в его лицо, словно видела его впервые.

Девочку, его новоявленную сестру, положили на обеденный стол и распеленали.

И тут она совсем разочаровала Алексея: ножки и ручки тонюсенькие, хлипенькие. Личико сморщенное и ярко-красное. Глаза прищурены и бессмысленны. И волосики, очень темные и густые, были влажными, словно примазаны маслом.

Ему стало неприятно смотреть на младенца, и Алексей вышел из комнаты.

В комнату к нему зашел отец, сел на стул, вздохнул и сказал:

– Сын! Мы очень любим тебя! Очень, слышишь? Но… Девочку эту, твою сестру, мы тоже уже очень любим! Потому что… Нормальные родители любят своих детей! Одинаково любят – ты меня слышишь? И доченька наша еще будет красавицей! Все груднички, знаешь ли, выглядят сначала как-то… не очень. Ты тоже, брат, Аполлоном не был – ты уж прости! В общем… – отец встал и хлопнул себя по коленям. – В общем, еще как будешь ею гордиться! Помяни мое слово! Больше всех любить будешь эту… малявку!