Елена Сазанович - Тенета для безголосых птиц Страница 2

– Какого черта опаздываешь!

Я сразу узнал всех, хотя они-то как раз сильно изменились. Впрочем, при желании узнать можно кого угодно, несмотря на время. Которое всего лишь уточняет, усугубляет, углубляет и корректирует нас.

– Монахов, тебе штрафная и не одна, – Юрка Раскрутин проворно налил полную рюмку и протянул мне. Его, от природы круглолицего, румяного, очень живого и веселого, жестокое время превратило в суетливого, одутловатого, вечно хихикающего по поводу и без, толстяка.

– Садись, Лешка, и не торопись напиваться. Успей рассказать о себе и о своих успехах, которые ты, ей-Богу, заслужил.

Это уже Женька Дроздов. Спокойные светлые глаза, уверенные жесты, волевой подбородок, неправильные черты лица. И правильное мировоззрение. Время довершило его облик благородными морщинами, глубоким шрамом на лбу и поучающим, моралистическим тоном, не терпящим возражений.

– Леша, позволь мне узнать, ты все такой же интраверт или твои жизненные познания перешагнули через сугубый индивидуализм ощущений?

Это Лада Мальевская. Коротко стриженая, некрасивая, мускулистая, с неизменной сигаретой во рту и умными фразами про запас. Стреляющая острыми глазками во всех парней подряд, правда, из глубокого окопа, чтобы никто не заметил. Впрочем, ни один выстрел не достигал своей цели, во всяком случае, на моей памяти. Ее стрижка стала еще более короткой, щеки – более впалыми, а очки – совсем маленькими. Она еще больше походила на мужчину и оказалась еще более помешанной на различных заумностях и феминизме.

Время не прикоснулось лишь к Вадику Руденко. Разве что заставило изменить профессию. Причем кардинально. Чем, возможно, и продлило его вечную молодость. Поскольку, на мой взгляд, этот остановившийся взрослеть юноша сейчас ни о чем не жалел. Судя по его открытой улыбке, легким жестам, смеющимся глазам, ему единственному из нас повезло. Он не просто не стал писателем. Он наотрез и по доброй воле отказался им становиться.

Вообще, судя по внешнему виду моих сокурсников, прошедшие после института годы не просто существенно скорректировали их облик и мировоззрение, но с успехом пополнили их кошельки. Передо мной предстали весьма солидные и очень благополучные люди.

Я уселся за столик и обвел взглядом уютный зальчик, в воздухе которого сегодня зависла какая-то неловкость.

– И все-таки нас не так уж много и осталось.

Хохотнул Юрка Раскрутин и вальяжно развалился на стуле, выпятив округлый живот.

– И не так уж мало… Больше половины. Не достает лишь четверых, – заметил Вадим.

– Что же вы их не достали? – поинтересовался я.

– А попробуй достань, – махнул медвежьей лапой Раскрутин и на его толстом мизинце блеснула золотая “печатка”. – Попробуй, достань Анохина из толстенных стен монастыря. Он теперь служит другому искусству – искусству никому не служить, кроме Бога.

Я от неожиданности приподнялся на месте.

– Или Завадскую достань из Канады, куда на розовом коне или лимузине, точно не помню, увез ее некий заморский принц.

– Или нищий? – с явной издевкой добавила Лада.

Я опять присвистнул от удивления.

– Или достань Медузаускаса, – вздохнул Женька Дроздов, глядя почему-то на потолок.

И все неожиданно поднялись. И взяли в руки рюмки. Я, еще ничего не понимая, последовал их примеру.

– Первый тост пусть будет за того, кого с нами нет. И главное – никогда уже не будет.

– Вы о Медузе? – я был ошарашен.

– И где же ты жил все эти десять лет? – укоризненно бросил мне в лицо Женька.

– Дома, Женя, дома. И все же, что с ним случилось?

– Ничего нового, – Женька сжал рюмку. – Ничего, что не вписывалось бы в стандарт сегодняшнего дня. Наркотики и сомнительные связи.

– Да ладно тебе, Дрозд, – перебил его Раскрутин. – Не нам судить мертвых.

– Боюсь, что судить придется и мертвых, и живых. И все же… Не в обиду ему…

Мы молча выпили и тут же принялись за закуску, которая была просто шикарной. Пожалуй, Вадька сочинял кулинарные произведения гораздо лучше прозаических, отчего-то подумал я. Главное – с вдохновением.

– В нашем уравнении осталось еще одно неизвестное. Так называемый мистер Икс. О, нет, прошу прощения – мисс Игрек. – Лада игриво уставилась на меня, держа в руках нанизанный на вилку боровик в лимоно-сметано-ананасовом соусе.

Я равнодушно пожал плечами.

– Кушай, Лада, кушай. Грибы быстро портятся.

– Ах, да! – Юрка стукнул себя кулаком по лбу. – Ну, конечно! Как можно! Про девятого мы забыли! Как ты говоришь, Лада, игрека что ли? – Юрка проворно перехватил гриб с ее вилки и мгновенно проглотил.

И тут дверь с шумом распахнулась и наша компания пополнилась еще одним участником. Она влетела в буквальном смысле слова. Такая легкая, почти невесомая и… такая чужая. За ней еле-еле поспевал Вадька, страшно довольный очередным сюрпризом. В шоу бизнесе он, пожалуй, преуспел бы тоже.

– Эх вы, мальчики-девочки, друзья-коллеги, меня не дождались! Как вам не стыдно! – зазвенел в тишине ее голосок.

И она по очереди стала нас целовать. Я был последним в этой очереди. Так и не осмелившись взглянуть на нее. Лишь почувствовал на щеке ее поцелуй. Холодный и незнакомый. Поцелуй вежливости. Такой же как и для всех собравшихся сегодня за одним столом. И, похоже, зря, потому что чужие люди за одним столом собираются лишь случайно.

Ее голос все звенел и звенел. И я ничего не понимал из того, что она говорила. А лишь проклинал себя за то, что явился на эту встречу. Мне тут же страшно захотелось сбежать от всех. В свой дом, к своей жене, к помятым страницам своего романа. Который я так никогда и не допишу.

А ее голос разносился по кафе, эхом проникая во все его уголки. Словно она одна была здесь. Словно только ее голос имел право на существование во всей вселенной… Хотя, возможно, я и ошибался. Возможно, говорили и другие, но я их не слышал. Я слышал только ее голос. И от этого кружилась голова, сердце проваливалось куда-то вниз, а тело слабело…

– Ну, а ты, Леша – Лешенька! Ты-то как жил все эти годики-годочки?

Я встрепенулся, как раненый зверь, и впервые посмотрел ей в лицо. И почему-то сразу же успокоился. Голова стало ясной, а сердце вернулось на место. Я оживал. Всегда страшит неопределенность. И правда, какой бы она ни была, быстро приводит в чувство.

А правда нынче была точь в точь такой же, как и десять лет назад. Оказалось, что время заморозило не одного счастливчика Руденко. Варьку, Вареньку, Варежку (как я ее когда-то называл) также не коснулись ни годики, ни годочки.

Веселые глазки-щелочки, остренький носик, жгучие черные волосы, собранные в нарочито неаккуратный хвост… Она была такой же красавицей. Как и десятилетие назад. Неправдоподобное сочетание иссине-голубых глаз и темных-претемных волос делало ее лицо совершенным и неповторимым. Она не изменилась за эти годы. И по-прежнему властвовала над всеми своей красотой. Которая всегда авторитетна, даже когда не права.

И все же Варя стала совсем чужой. И я чисто физически ощущал это. Наверное, для нее я тоже был чужим. Что я понял довольно скоро.

– Как жил? – я хмуро вглядывался в ее голубые глаза. Как море, на отвесном берегу которого я изо всех сил старался удержаться. – Как жил? Разве по мне не видно?

– Видно, видно, – она рассмеялась. – Но нормально – это так мало.

– Это много, Варя. Очень много. Боюсь, тебе это трудно понять. Ты всегда находилась за пределами нормы.

– Смотря что понимать под нормой, – Вадик разлил по рюмкам коньяк. – Кстати, о норме. На сколько вы рассчитываете?

– Я лично собираюсь напиться! – радостно провозгласил Раскрутин, звонко похлопывая себя по животу. – В меня много влезет.

Все одобрительно загудели. А Варя умоляюще протянула ручки к Вадику.

– Вадичка, солнышко, я пью только вино. Надеюсь, ты не откажешь в такой маленькой прихоти бывшей однокашке?

– С каких это пор? – Лада глубоко затянулась сигаретой, с раздражением вглядываясь в ее красивое и свежее личико.

Лада откровенно не любила женщин. Впрочем, сейчас мне трудно было в этом ее упрекнуть. А Варя попросту проигнорировала вопрос, устраиваясь за столом.

– Замечательно! – Вадька поцеловал кончики пальцев. – У меня имеется прекрасный коллекционный запас. Выбор такой, что глаза разбегаются! Если хотите знать, невежи, все эти десять лет я собирал вина, и мой подвал превратился в своеобразный музей. Под закрытым небом. Музей, хранящий в себе пыль веков самых разных стран. И как, скажите, еще, если не по вкусу вина, определить их красоту и своеобразие, прикоснуться к их истории, быту, традициям, узнать о любви и ненависти их граждан?!

– Ты, вижу, времени зря не терял, – попытался съязвить Дроздов.

– Напрасно иронизируешь, друг мой! – Вадька со всей силы хлопнул товарища по плечу. – Поверь, гораздо благороднее коллекционировать вина, чем слова. Во всяком случае – надежнее и безопаснее. Я хотя бы могу быть уверен на все сто, что люди от моей коллекции получают истинное удовольствие. Чего нельзя сказать о всех вас.