Андрей Юрич - Немного ночи (сборник) Страница 2

На протяжении дня она несколько раз хмурилась, стараясь понять, что означал ее сон и почему у нее такое ощущение, будто он означал нечто важное. На уроке физики учитель Вотанен странно поглядывал на нее, дожидаясь обычной невинно-соблазнительной игры глазами. Но Валя смотрела в никуда. А на перемене подруга Света, лопочущая что-то над самым Валиным ухом, вдруг толкнула Валю в бок и спросила:

– Ты что?

– Что? – переспросила Валя удивленно, выныривая из уютных воспоминаний сна.

– Понятно. – сказала подруга, – Ты бы посидела пару неделек дома, а то вид у тебя…

– Чего? – не поняла Валя.

Подруга обиженно отвернулась.

В школьном буфете, когда они всем классом пошли обедать, на большой перемене, Валя купила себе два коржика и стакан чая и села к окну. За окном она увидела проходящего Сергеева. Он был одет в сине-серую куртку нараспашку и шел в сторону школьного крыльца. Как будто пропустил половину уроков. Валя жевала коржик и презирала Сергеева. Он ничего не добьется в жизни.

И еще она не понимала, как в ее сны могла попасть его бледная физиономия. Она вызвала в памяти лицо учителя Вотанена и улыбнулась. Потом вспомнила дядю Сережу и улыбка ее стала мягче и спокойнее. Она дожевала последний коржик, допила чай и вышла из столовой. В коридоре ей встретился Сергеев.

Она дежурно поздоровалась. Он что-то буркнул едва внятно и прошел мимо, стараясь не коснуться ее плечом.

Последние в своей жизни школьные зимние каникулы Валя провела дома. Потому что родители ее, еще недавно собиравшиеся с дочкой на лыжный курорт, решили разводиться. Был канун папиного дня рождения, и они все вместе сидели за кухонным столом, накрытым красно-белой клетчатой скатертью и составляли список гостей. Процедура была привычна и проста. И позволяла избавиться от ненужных раздумий, сомнений и чувства неловкости. Папа и мама составляли каждый на отдельном листе по длинному списку, вписывая туда всех, кого хотели бы видеть. Потом обменивались списками и вычеркивали всех, кого не хотели бы видеть. Время экономилось в пугающих масштабах. На отдельный чистый листок Валиной рукой выписывались фамилии уцелевших. Это были люди, приятность и нужность которых не вызывала сомнений.

В этот раз, впервые за двадцать лет, процедура дала сбой. Папа не захотел вычеркивать Коровиных. Коровины работали в одном банке с папой и мамой. Михаил Коровин, пятидесяти пяти лет, лысоватый седеющий брюнет с буржуазным животиком и красивыми строгими усами, был заместителем генерального директора банка и ангелом-покровителем Валиного папы. Эльза Коровина, тридцати двух лет, приятная блондинка с роскошным ртом, была секретаршей заместителя генерального директора банка и тоже ангелом Валиного папы. Но если один ангел защищал Валиного папу от служебных передряг и лишь изредка хлопал по плечу для сохранения корпоративного духа в коллективе, то ангел помоложе хлопал того же папу по другим частям тела, гораздо чаще, но тайком – опять же в целях сохранения коллективного микроклимата. Уверенный в себе и довольный жизнью папа продвигался по служебной лестнице в окружении этих добрых существ, ел с аппетитом и нарадоваться не мог на свою дочку, на ее румяные щечки и отметки в дневнике.

И когда он увидел фамилию Коровиных вычеркнутой, он решил, что жена ошиблась. А когда он поднял глаза от списка, то понял, что она все знает. Папа думал ровно сорок две секунды, а потом сказал:

– Если я его не приглашу, это скажется на моей работе.

На что мама вполне разумно возразила:

– А если пригласишь, это скажется на твоей морде.

Папа опустил морду к столу и подумал еще сорок секунд.

– У нас ребенок… – сказал он, применяя самое мощное оружие из имеющегося в его распоряжении.

Мама с трудом придушила вопящее о несправедливости самолюбие и сказала:

– Ладно, но если ты хоть раз посмотришь на эту корову… Если хоть раз до нее дотронешься…

Сразу после шумного и веселого празднования дня рождения, родители Вали подали на развод. Было решено, что папа уходит ни с чем, вернее, с двумя чемоданами. Квартиру никто разменивать не станет, машина тоже ему не достанется. Он будет помогать ребенку, но видеться слишком часто им не стоит.

Было позднее январское утро. Восходящее солнце било в окно холодными апельсиновыми лучами. Папа стоял в этих лучах, в черном пальто, в черной драповой кепке, напоминая грустный памятник поэту. Он ощущал себя предателем, потому что изменял жене, потому что бросал почти на произвол судьбы ребенка, потому что, как и все предатели, вдруг оказался оглушающе одиноким. Его жена, такая теплая и нежная спросонья, смотрела на него чужими недобрыми глазами. Его красавица дочка хотела обнять его и боялась. Его дом отстранялся от него, и оставалось только холодное солнечное утро, равнодушное и не имеющее никакого значения.

Он кивнул и вышел, неся в обеих руках чемоданы. У подъезда его встретил Михаил Коровин в серебристом «Лексусе». Он сочувствовал своему подчиненному, потому что знал, что значит уходить с чемоданом. Он считал себя теперь застрахованным от этого. Если что, думал он, уходить придется ей.

Через месяц после ухода папы, мама завела с Валей разговор об их будущей жизни. Она сказала, что уже давно знакома с Василием Петровичем. И человек он хороший и порядочный. И они, наверное, переедут к нему. А в этой квартире будет жить Валя, когда решит стать самостоятельной. Василий Петрович не имеет ничего против Вали. Он будет обеспечивать ее всем необходимым, а она должна его за это уважать и быть благодарной. Со временем, может быть, она станет называть его папой. Вале было грустно, и она заранее стеснялась Василия Петровича. В ее ощущениях он почему-то был похож на прикосновение холодного и неприятно-осторожного гинекологического инструмента. Она понимала, что при нем уже невозможно будет бегать утром по дому в нижнем белье и так просто радоваться солнцу. А может быть, в ее будущей комнате не будет утреннего солнца. А только серый сыроватый сумрак, делающий пробуждение мучительно невозможным.

Квартира Василия Петровича была словно взята из хорошего голливудского фильма о жизни богатых людей. Огромные комнаты в мягких тонах, минимализм в обстановке. И к каждому предмету будто приклеен ценник со многими нулями.

Небольшой обеденный стол стоял посреди нежно-розовой пустынной столовой и выглядел музейным экспонатом эпохи модерна. Было совершенно непонятно, как за ним можно есть такие вещи как яичница или хлеб с маслом. Ему идеально шли несъедобные декоративные груши, выращенные на юге Франции и доставленные в Россию в стеклянных коробочках, поштучно.

Когда Валя вошла в туалет, она долго не решалась снять трусики. Это нельзя было делать в таком объеме пустого пространства. Унитаз блестел хромом и казалось неправильным пользоваться им по прямому назначению. А ванна-джакузи с приятно-коричневым акриловым покрытием напоминала что-то жуткое из фильма про Франкенштейна.

Валина комната, впрочем, была невелика. Вместо уютных занавесок окно закрывали широкие вертикальные жалюзи. Кровать тоже была небольшой, какой и должна быть кровать скромной молодой девушки. Одеяло на кровати было красным. Стены комнаты – бледно-розовыми. На полу лежал мягкий ковер с коричневым длинным ворсом. И у окна занимал много места большой новенький стол орехового цвета, на котором было место и для компьютера и для книжек.

Во время переезда Василия Петровича не было дома. Валя успела разложить в стенном шкафу половину своих вещей, когда мама позвала ее откуда-то издалека. Валя все поняла и вышла в прихожую. Высокий пожилой мужчина, с матовым блеском в черных глазах, посмотрел на нее, будто она была привычной частью обстановки комнаты. Он расстегнул черное пальто и снял красивое кашне с шеи.

– Здравствуй, Валя. – сказал он, – Надеюсь, мы подружимся.

Валя разглядывала его усталое равнодушное лицо.

Василий Петрович взял Валину маму за плечо и мягко притянул к себе. Дотронулся губами до ее губ. Валя смотрела на этот поцелуй и вспоминала недавний урок биологии, где изучала под микроскопом сперматозоиды морской свинки. Они были мертвыми, давно засушенными. И сейчас они странным образом имели отношение к наблюдаемому. Будто мама и Василий Петрович специально засушили у себя в душе кусочек живой нежности и теперь просто демонстрировали его. И ясно было, что каждый раз он будет одним и тем же.

Уборкой в квартире занималась Алевтина Андреевна. Это была крупная костлявая старуха, одетая в чистое серое платье, и завязывающая седые волосы в тугой узел на затылке. Валя всегда боялась, что Алевтина Андреевна найдет в ее комнате что-то, из-за чего потом Вале может быть стыдно. И хотя она точно знала, что ничего такого у нее в комнате нет, она все равно боялась. И когда Алевтина Андреевна обращалась к ней, Валя задерживала дыхание, чтобы не вскрикнуть. Она понимала, что Алевтина Андреевна – совершенно безобидная женщина, старательная и чистоплотная. Она понимала это умом. Но страх не проходил. Он, казалось, был связан с чем-то совершенно посторонним, и просто искал выход, заставляя Валю бояться пожилой горничной. Валя представляла свой страх в виде серой колючей звезды, излучающей тусклый холод.