Елена Стяжкина - Всё так (сборник) Страница 20

А Илья Семенович Коткин вызвал Олега к себе и спросил грустно:

– А если Зинаида Павловна завтра умрет от инфаркта? Как вы будете с этим жить?

– А если завтра от инфаркта умру я? Спросите у нее, как она будет жить! – ответил Олег и чувствовал себя правым, хотя на самом-то деле умирать не собирался. Но и баба Зина тоже была жива…

* * *

– И что, ты на него совсем-совсем не сердишься? – спросил Олег.

– На кого? На Василия Петровича? Да бог с тобой, – отмахнулась Валя. – Чего сердиться? У него нет никого, кроме меня…

– А дети?

– У его детей уже внуки. И они все семейно-коллективно уверены, что дед Вася впал в маразм.

– Так он и впал, – сказал Олег.

– Да. Но, заметь, на рабочем месте. На боевом посту. Это надо уважать?

– И копию анонимки в газету «Правда»?

– Олег… Сергеевич, вот у тебя какая эмоция к этому всему – главная?

– У меня? Ну, наверное, «скучно»…

– Вот. А у него – «больно». Тогда кто из нас вратарь?

– По виду, Валь, ты – вратарь. Человек с мячом – это же вратарь?

– Зато мне не скучно.

– А как? – позавидовал Олег Сергеевич.

– Страшно, знаешь… Как-то страшно. Особенно в последние дни…

– Если ты хотела, чтобы тебе было страшно, можно было фильмы ужасов смотреть, – почему-то обиделся Олег Сергеевич. Если бы он ждал ребенка, то ему бы никогда не было страшно. Он вообще был уверен, что роды – это момент, когда женщина лопается от гордости.

– Какие-то мы не такие, да? – спросила Валя. – Ничего нас не возмущает, не заставляет сомкнуть ряды, вступить во что-нибудь все как один… А?

– Ты трамваем ездишь? – спросил Олег Сергеевич. Он – ездил. Одну остановку. Во-первых, чтобы не отрываться от народа; во-вторых, за машиной – до гаража.

– Сейчас нет. Нам там мешают!

– Вот. Потому что, когда едешь в полном трамвае, очень хочется кого-то потеснить, чтобы не выпасть с подножки. А на улице это глупое желание проходит. Теснить кого-то на улице – это бр-р-р-р. Занятие для маньяков и демонстрантов.

– При чем тут демонстранты? – спросила Валя. – Для маньяков и для милиции.

– Ну пусть… А если по полю идти, так вообще… Просто не найдешь кого теснить.

– Олег Сергеевич, – усмехнулась она. – Вы – поэт.

– Сказочник, – скромно поправил он.

– И деканом вам не быть…

– Никогда, – улыбнулся он.

* * *

Баба Зина не умерла от инфаркта. И от инсульта не умерла. И на пенсию не ушла под влиянием обстоятельств в виде Олега и необходимости открыть вакансию для протеже мэра. Она была непотопляемой, эта ужасная баба Зина. Однажды взяла и заснула на заседании кафедры. В самый разгар принципиального спора. О чем? Олег не помнил. Кто же помнит темы своих принципиальных споров… Глупости какие.

Баба Зина мирно посапывала, жевала тонкими губами и даже чуть похрюкивала в сладости своего сна, а Олег все клеймил ее и клеймил. Потом будил, потом вызывал «скорую». Потом заказывал столовую, некролог и памятник.

«Ты не виноват! – сказал Илья Семенович Коткин. – Ты не виноват! Так, как баба Зина, каждый хотел бы…»

«Ничья вина! – твердо обозначил Илья Семенович. – Запомни!»

Олег запомнил: ничья вина.

Ничья.

Свой победный удар баба Зина нанесла из Израиля. Она выросла там вечнозеленым деревом в саду Праведников. Во время войны баба Зина (тогда, наверное, просто Зинка) прятала в подполе своего дома маленькую еврейскую семью: жену инженера-железнодорожника Руфину и ее сына Давида. Давиду было три года. Самого инженера-железнодорожника за два месяца до начала войны расстреляли как врага народа.

Медаль с надписью на иврите и французском: «В благодарность от еврейского народа. Кто спасает одну жизнь, спасает весь мир» лежит под портретом бабы Зины в музее университета. Там же лежит фотография дерева с ее, бабы-Зининым именем. Ее прислал Олегу Илья Семенович. На обратной стороне фотографии было написано все то же: «Ничья вина».

* * *

– Ты помнишь правило ружья? Ружья, которое висит на сцене в начале первого акта? – спросила Валя.

– Ну…

– Ну так сейчас оно выстрелит.

– Да? – спросил Олег Сергеевич, чувствуя, как сначала в ноги, потом в поясницу, грудь, шею, уши, лоб входит ступор. Вежливый, интеллигентный, неподъемный… Чудесно нежданный. Стоять насмерть. – А…

– Олег! Немного быстрее соображай. Сейчас буду кричать неприлично, – предупредила Валя.

– А… – сказал Олег.

И Валя стала кричать. И прибежала Саша. И с ней весь ее светлый практический ум. И такси приехало тотчас же. И Саша погрузила Валю и зачем-то Олега в это такси. И села сама. И командовала так, что любо-дорого было сидеть в своем счастливом ступоре и ни о чем не думать.

Стоять тоже было хорошо… Обмениваться страшными взглядами с Валиным мужем. Хорошо было отказываться от валидола и нервно курить у санпропускника. И обниматься с врачами, акушерками, с Сашей и опять же с Валиным мужем, и почему-то даже с сыном. И с Василием Петровичем, случайно заехавшим в роддом на такси. Хорошо…

И хорошо было хотеть девочку. Свою собственную маленькую девочку. Хотеть ее родить пусть даже от наглой красивой аспирантки постороннего факультета, но лучше, конечно, самому.

Родить и назвать ее Зиной…

Чтобы точно была ничья вина.

Или просто – ничья…

Суффиксы

У Галечки и Тамары Владимировны были разные представления о счастье. У Галечки – всегда неправильные.

Например, в отношении синтетики. Галечка не хотела верить, что синтетика – это не только некрасиво, но и вредно. Ситец, сатин, крепдешин – это то, что нужно.

Тамара Владимировна отдавала предпочтение сатину, хотя зимой, конечно, шерсти и драпу.

А Галечка требовала какие-то водолазки, нейлоновые лифчики, капроновые колготки.

Нет, нет и еще раз нет! Тамара Владимировна была непреклонна. Она и сама не признавала капрон, пока не стала полнеть.

Тамара Владимировна в темпах роста всегда всех опережала. Когда стала полнеть, опережала даже темпы пятилетки. Чулочно-носочная отрасль, особенно в части хлопчатобумажных изделий, за ней не поспевала.

Капрон был просто уступкой. Удобной. Да. Это Тамара Владимировна признавала.

Но не все удобное полезно.

Тамара Владимировна работала в очень престижной школе биологиней. Кому, как не ей, знать. На работу добиралась полтора часа.

Когда Галечка запросилась в школу возле дома, Тамара Владимировна наотрез отказала.

«Не все удобное полезно, дочечка», – строго сказала она.

Суффикс сводил Галю с ума. Он уменьшал мир вокруг и делал его приторным и вязким. Ничего большого. Ничего нейтрального. Тетушки, зданьица, трамвайчики, тарелочки.

Матюкаться Галя научилась раньше, чем ходить. А пошла поздно из-за не выявленной вовремя дисплазии бедренного сустава. Дисплазиечки. Суставчика.

Три года в гипсе и санаториях.

Тамара Владимировна намучилась. Галя ее мучений не помнила. Своих, впрочем, тоже. Наоборот. По сравнению с тем, что началось, когда Галя пошла, гипс был сладким, пусть и неподвижным сном, в котором сновали-бегали разные люди, в основном крикливые тетки с большими кастрюлями и ведрами. Плюс врачи. Врачей Галя запомнила цокающими. И теток – матерящимися.

Этот мир был грубым и безнадежным. Но большим.

Горочки тоже были большими. Галечка их видела в гробу. Карпаты. Приэльбрусье. Алтай. Чтобы Галечка оправилась и набралась силенок, Тамара Владимировна еще за два года до школы решила впустить деточку в мир альпинизма.

Галечку сначала привязывали к третьей, багажной, полке плацкартного вагона, чтобы она не упала ночью. Не упала и не мешала. Ночью взрослые пели. «Солнышко лесное».

Солнышко!!!

В походе Галечку тоже привязывали. К рюкзакам. К амуниции и снаряжению. И в таком виде переправляли над речушками и пропастюшками.

Галечка старалась не смотреть. Закрывала глаза. Жмурилась так, что лопались сосуды. По всему лицу. До синяков. Некоторые подружки Тамары Владимировны думали, что она Галечку бьет. Бессовестные.

А гроб привезли как раз с Алтая. Папа сорвался со скалы. Летел как птичка. Галечка этого не видела. Слава богу.

Тамара Владимировна вышла замуж за друга покойного папочки.

Галечка долгое время была уверена, что его жена тоже как папа. Как птичка. Но оказалось, что жене повезло больше, чем папе. С ней просто и без имущественных претензий развелись. Оставили квартиру и сына Дмитрия. Жена, квартира и Дмитрий были крупными. Некоторые даже толстыми. Таких к полке не привяжешь.

Галя спросила, нельзя ли развестись и с ней. Она же тоже без имущественных претензий. И могла бы жить в интернате. Или в санатории.

Тамара Владимировна чуть не умерла. Взамен на обещание жить дальше в мире и дружбе между народами, ну и просто – жить, Галя согласилась на всё. Она даже не подозревала, что является таким важным человечком в жизни Тамары Владимировны.

А в школу возле дома пошли подружки. У Гали тогда еще были подружки. Но полтора часа туда и полтора назад не оставили для них времени. Вместо подружек получились книжки. По воскресеньям приходил Дмитрий. Тамара Владимировна хотела и его забрать под свое крылышко. Но Дмитрий любил физику. А школа Тамары Владимировны была хоть и престижная, но специальная по языкам.