Владимир Янсюкевич - Шёпот стрекоз (сборник) Страница 20

В дверях обнаружился пальчиковый сторож с двумя энергетическими полюсами: выпирающей из штанов поллитровкой и вакуумной селёдкой под мышкой. Нащупав трезвым зрением не задрапированный фасад Рябухиной, сторож икнул «Ой!» и в панике поднял руки: «Я туда пришёл?» Козлов гостеприимно бросился на выручку паркового десанта. «Туда, туда! Свои! Ты чо, не признал меня, Михалыч? Мы вчера с бутыльком ещё твой дубовый проект обсуждали. Правда, без селёдки. И решили: да!» Рябухина дала потрогать заднюю часть своей широкой натуры коридорным обоям, впустила сторожа и добровольно зашла в лестничную клетку. «Пока, изобретатель дров!» Козлов схватил хлыст укротителя. «Ты куда… в одних носках?..» Рябухина с ужасом обнаружила на себе носки и, не дожидаясь аплодисментов, послушно убежала с арены. «Можа, я не вовремя? – уверенно засомневался сторож. Козлов отбросил хлыст и стал раскланиваться. «В самый раз, Михалыч! Она уже намылилась». – «Ты тоже… на дом заказываешь? – спросил сторож с удивлением в низкорослой фигуре, вручая Козлову соскучившийся в его кармане коктейль Молотова с Менделеевым. – А жена? Знает?» – «Не понял?» – не понял Козлов, с готовностью принимая бутылёк в свои надёжные руки.

Когда Рябухина замаскировала свою телесную откровенность, сторож с интересом навёл на неё бинокль. «Это ты вчера… или не ты?» Рябухина оцепенела патриотически и гордо шагнула к виселице. «Я!» Сторож опустил бинокль на полшестого и мужественно заплакал. «Я тебя не признал в маскхалате». – «Не понял?» – вторично не понял Козлов и бесконтактно набил сторожу его нахальную морду. Сторож прикрыл своё раскисшее мужество и стал конспиративно настукивать. «Да мы вчера… беса изгоняли, как пишет Декамерон! На всю мою двухмесячную зарплату! У меня до сих пор… коленки в пояснице дрожат…» Сторож не успел расшифровать оперативного донесения. Козлов влез в танк и пошёл давить гусеницами. «Она моя жена!» Сторож икнул «сдаюсь!», метнул под гусеницы Козлова вакуумную селёдку, и дрожь в его коленках по известному некоторым закону физики моментально преобразовалась в чувство самосохранения. Он резво повернул к тыловым позициям, стартовал первым и завоевал парку золото.

Козлов рекламным щитом упал на крышу Рябухиной. «Чо он тут такое нёс? А?! Ты куда ездишь по ночам? Гони чёткий ответ!» Рябухина расслабилась спущенным баллоном. «Сколько говорить, торгую я ночами». Козлов с эксклюзивным упорством мобилизовал свой заспанный интеллект на выяснение «ху из ху». «Я тебя человечьим языком спрашиваю, чем торгуешь?» Рябухина покорно открыла багажник и проткнула «запаску». «Собой». Козлов не справился с управлением и въехал на животноводческую ферму. «Как?..» – «Кверху каком!» – Рябухина показала для наглядности и стала выгружать из багажника свои вещи. Козлов перешёл с человечьего на говяжий. «А… бэ… ме… Где?..» – «Где, где… Девушка по вызову я. Догнал?» Козлов скоропостижно повалился в навоз и от ужаса положения, как подстреленный воробей, утопил башку в перьях. Кошка, дежурившая у входа, плотоядно облизнулась. Козлов, отборно чирикая, бочком упорхал под ближайшую колонку, промыл клювик досконально и окончательно проснулся. А Рябухина стряхнула гору с плеч и подумала с чувством глубокого сексуального облегчения: хорошо, что я девичью фамилию оставила.

июль 2010 года.

Архирад

1

Когда мне было лет девять или десять, я любил забираться в дедушкин кабинет и копаться в старом шкафу – в его необъятных недрах хранились всевозможные приборы, книги и разные диковинные предметы, о назначении которых я даже не догадывался. При этом я нисколько не самовольничал. Дедушка позволял мне находиться в его комнате, когда угодно и сколько угодно, но с непременным условием, чтобы я не мешал ему работать, ничего не рвал, не ломал и, самое главное, не рисовал на книгах и прочих «нужных» бумагах.

Часто, припозднившись, я засыпал на старом, обитом чёрным дерматином, диване с высокой прямой спинкой и жёсткими валиками по бокам, и дедушка оставлял меня на ночь. Сам же устраивался на сдвинутых стульях или на полу, смотря, в котором часу ложился.

Утром по комнате плавало ароматное облако индийского чая, который дедушка заваривал на маленькой спиральной плитке и вкушал из фарфоровой кружки с золотыми вензелями, подаренной ему когда-то английским коллегой, добавляя в неограниченном количестве сливки или молоко. А я пил чай с конфеткой, неожиданно возникавшей перед моим носом, и чувствовал себя наверху блаженства.

Мой дедушка был археологом-патологоанатомом, и вся его комната, буквально напичканная потрясающей мое воображение утварью, представляла собой неисчерпаемый полигон для удовлетворения детского любопытства.

Слева от окна, в углу, одиноко стоял человеческий скелет. При малейшем сквозняке он покачивался, мелодично постукивая своими костяшками по трубе парового отопления. Из угла справа выпирала копия древнеегипетской мумии, изрядно запылённая и не внушавшая эстетических чувств. Громоздкий письменный стол, стоявший у левой стены, был завален различной ученой мелочью: лупами, пинцетами, скальпелями, пипетками, какими-то обрывками доисторического пергамента, всякого рода склянками, трубочками, спиртовками, предназначенными для проведения домашних опытов.

Над столом висела фотография бабушки, недавно умершей. А справа, над диваном, на котором я частенько оставался ночевать, и нижнее пространство которого до отказа было забито газетами первых лет советской республики, висел огромный портрет вождя в массивной раме покрытой чёрным лаком. Вождь был изображен в сером френче, и его джокондовская полуулыбка, прикрытая пышными усами, действовала на меня завораживающе. В один прекрасный день вождя в сером френче признали злым божеством, и его место занял другой вождь, в галстуке с белым горошком, из более ранних времён. Он считался божеством добрым. О нём дедушка рассказывал с умилением, и выражение лица у него было, как у человека объевшегося карамели.

При маленьком росте дедушка имел довольно крупную голову, увенчанную белоснежной шевелюрой. Его седая борода, в которой красовались три угольно-черных пряди вьющихся волос, росла неравномерно, пучками, и напоминала скудную растительность пустыни. Цвет его глаз я бы не взялся определить, поскольку он постоянно менялся в зависимости от дедушкиного настроения. Одевался дедушка не совсем обычно. Дома всегда ходил в длинном бордовом халате, наброшенном на белую сорочку со слегка потёртым на сгибе воротом. Ворот стягивал непременный бордовый галстук, на котором поблескивала металлическая заколка с костяным наконечником. Из-под распахнутого халата виднелись бордовые подтяжки и сверкающая дуга цепочки от карманных часов. Обувался дедушка в меховые шлёпанцы, поэтому походка у него всегда была мягкой и бесшумной, как у пантеры. Говорил дедушка тихо и ласково, при этом смотрел в глаза собеседника изучающе пристально. Перед выходом на улицу, дедушка несколько преображался: он снимал халат, покрывал голову бордовым беретом, окатывал себя одеколоном «Белая сирень» и надевал двубортный бордовый пиджак, а на ноги натягивал высокие, без шнурков, словно обрезанные сапоги, чёрные ботинки, ухватившись при этом за две петли, пришитые к голенищам.

Дедушка был папин папа. Мама опасалась свёкра и за глаза называла его сумасшедшим, а папа, хотя и не спорил с ней, всячески сглаживал назревающие между ними конфликты. Но в чём, собственно, состояло дедушкино сумасшествие, мама не уточняла, видимо, полагая, что всё это лежит на поверхности и комментариев не требует. Я не разделял её мнения. Дедушка был добр ко мне и внимателен. Ему доставляло огромное удовольствие делать мне подарки. Два раза в году, под Новый год и в свой день рождения, я всегда получал то, что хотел. Поэтому я его очень любил. И потом загадочные опыты, которые он проводил в моём присутствии, и в которых я ровным счётом ничего не понимал, доставляли мне радость уже только тем, что я имел счастье за ними наблюдать. Что он там искал, чего добивался, для меня было неразрешимой загадкой. Помню только, как он, досадуя на очередную неудачу, сказал с тоской: «Знаешь ли ты, внук, где у человека находится душа?!» Я, конечно, тогда не только не знал, где эта самая душа находится, но и не очень-то понимал, о чём идет речь. Дедушка и не ждал от меня вразумительного ответа. Задав свой риторический вопрос, он сам же на него и отвечал: «Не знаешь! И я не знаю… А жаль! Чертовски жаль…».

Дедушку часто приглашали на раскопки во все уголки мира, в качестве эксперта, поскольку он был незаменимым специалистом по древним захоронениям. И когда он уезжал в экспедицию, что происходило довольно часто, я всё своё свободное время проводил в его кабинете, полном аромата таинственной старины.