Сергей Петров - Хроника его развода (сборник) Страница 21

Я вообще сегодня с самого утра заставил себя быть спокойным, не поддаваться на провокации, ну и так далее.

Вижу, что она ещё похудела, стала симпатичнее. Я вдруг вспоминаю, как мы познакомились. Смешное это было знакомство, как и многое в моей жизни.

Лето 2001 года. Я, аспирант и начинающий радиоведущий, приехал погостить на несколько дней в Тамбов. Мы сидим на набережной, кафе «Парус» разбросало столики на песчаном берегу, дощатая танцплощадка врезалась в реку. Я и мои одноклассники – Саша Александров и Толя Минаев. Рядом с нами трётся какой-то фраерок в сером пиджачке, оказывая знаки внимания то мне, то Анатолию. К Анатолию он с уважением потому, что тот местная знаменитость, первый радиодиджей. Ко мне – потому, что по моему делу проходил один из положенцев Тамбовской области, у которого фраерок какое-то время бегал в «шестёрках».

Мы пили пиво и водку. Фраерок вдруг вскочил и сказал, что ему нужно кого-то встретить.

– Я скоро вернусь! – обещает он.

– Иди, – говорит Анатолий, – хочешь, возвращайся, хочешь – нет.

Мой друг по натуре ленив и не любит шумных компаний. А ещё, местная звезда, он откровенно устал от человеческого и женского внимания. Поэтому Анатолий рад, когда лишнее звено выпадает из дружеской цепи.

Но фраерок преклоняется перед Анатолием, судя по его взгляду, любая минута с тамбовским радиогуру для него – на вес золота.

– Я с девчонками вернусь! – уточняет он.

Оживляюсь. В Москве пока ещё женским полом не востребованный, год всего в столице, простой тамбовский парень, для тамбовских дев я могу представлять активный интерес – практически москвич!

– Возвращайся обязательно! – требую и даже постукиваю указательным пальцем по краю стола.

– Началось, – недовольно вздыхает Анатолий.

Он привёл их достаточно быстро, молодых и красивых, блондинку и брюнетку. Блондинкой оказалась Ирина. Они сели к нам, мы выпили водки. Осмелев, я неоднократно вытаскивал Ирину из-за стола и уводил к берегу. Там я целовал ей руки и рассказывал анекдоты…

…Когда они приблизились, я, ещё не успевший выпрыгнуть из ямы воспоминаний, спокойно, без всякого сарказма, произнёс:

– Привет, Ирина. Прости меня за мои грехи. Вольные и невольные…

Презрительно ухмыльнувшись, она выпустила руку сына, и он подошёл ко мне.

– В девять вечера здесь же, – сказала Ирина сухо, развернулась и ушла.

Да, она похудела. Фигура улавливается со спины.

– Папа! Ты чего?

– В смысле?

– Ну, что ты сказал такое?

– Прощения попросил. Сегодня Прощёное воскресенье. Положено просить друг у друга прощения и прощать.

– А-а-а, – протянул мой сын, – а я думаю: что это папа такое болтает?

Я беру Егора за руку. Рука без перчатки, прохладная рука.

Она не простит меня никогда. Я всё чаще и чаще думаю о ней. Этот мой кидок, он больно ударил по ней, конечно.

Наводи мосты, говорил поп.

Возвращайся, говорила Саша.

Что же я должен делать, чтобы вернуться, милые мои? В ногах валяться? Стоял я тут как-то на коленях. Не очень понравилось. А потом, если вдруг меня соизволят простить, всю жизнь я должен ходить виноватым, так?

Что же ты, думаю я. Ну сделай сама хоть один шаг навстречу! Шажочек.

Нет. Не сделает. Так и будет ненавидеть меня. Только вот что здесь, в этой злости? Какой у неё ствол? Любовь? Или, может, просто задетое самолюбие. Как это так? Ушёл! От меня ушёл! И непонятно куда улетел!

Никогда она не сделает этого шага. А если его сделаю я, очередной, то вот такую же ухмылочку увижу в ответ.

Прав Павлик. Не нужно этого бреда. Мы не гордые, но делать вид умеем. Хватит. Не время для лирики. Никогда и ни перед кем я не встану больше на колени. Слишком много чести. Ищите других идиотов, я в этом спектакле больше не участвую.

– …Знаешь что, Егор…

Мы уже сидим в электричке и едем в Москву. По вагону бродят угрюмые люди с огромными мохнатыми собаками. Люди выклянчивают деньги на еду для собак, хотя собаки выглядят упитаннее своих хозяев.

– …Я вот думаю. А может, мне развестись?

Румяный Егор чуть не поперхнулся мармеладом, который я купил ему перед посадкой.

– Папа…

– Что?

– Ты же только недавно женился.

Потом он заглядывает мне в лицо и спрашивает ошарашенно:

– Что это с тобой, пап?

И тут я понимаю, что глаза мои влажные и, скорее всего, красные.

– Ничего, – делано зеваю я, – плохо спал, вздремну малость.

Закрываю глаза, прикрываю лицо ладонью, упираясь в подлокотник, и чёрт знает как заставляю себя успокоиться. Кто-кто, а он не должен видеть моих слёз. Это точно.

63

Развратником иногда сделаться хочется. Донжуаном. Чтобы две-три любовницы было. Чтобы с уважением отзывались все и завистью. «Трахает всё, что движется», – так чтобы говорили.

А говорили раньше, помню, говорили. Давным-давно дело было, когда ещё следователем в Тамбове работал.

Сергей Петрович, начальник мой давний, он на этом деле повёрнут был. Как только в отделе студентки-практикантки появлялись, он начинал активно курсировать по коридору и заглядывать в кабинеты. Любовался, видимо.

Сижу, помню, у себя, печатаю что-то. Внутренний телефон звонит.

– Зайди ко мне, Андрей Павлович, – велит мне начальник.

Захожу.

– Андрюшка. – Выражение лица у него блудливое в этот момент крайне.

Сидит за столом лысый толстенький человек, ножками болтает. В коротких пальцах-сардельках сигарета тлеет, две пачки «Marlboro» на столе. Похабщину всякую думает.

– Приказываю тебе, Андрей Павлович…

– Что именно?

– Трахни вон ту, в кожаных штанах!

– Разрешите выполнять? – спрашиваю.

– После работы, Андрюшка…

Проницательный, полагающий, что знает всю подноготную своих подчинённых, он убеждён, что я развратник.

– Знаю я тебя… Кот!

Еле сдерживая улыбку, я бросаю взгляд в приоткрытую дверь приёмной. Там сидит секретарша Юля. Ей двадцать пять лет, у неё высокая грудь и красивая длинная шея.

– Прекрати, Андрей Павлович, ну прекрати…

– Да что прекрати-то, Сергей Петрович?

– В рабочее время…

Сергей Петрович был убеждён, что у нас с ней секс. Причина случайная: начальник часто видел меня, эксплуатирующего ксерокс в приёмной. А когда Сергей Петрович наблюдал, как Юля ксерокопирует, принимая бумажки из моих рук, остаётся только догадываться, сколь мощным в его голове был взрыв сексуальных фантазий и чем он занимался в своём кабинете после гневного хлопка дверью.

– Держи себя в руках, Андрей Павлович…

Мне оставалось тупо помалкивать и сдерживать праведный гнев. Ведь Юлю, красивую и высокогрудую, трахал не я, а Диман.

…Так что напрасно меня подозревали в сексуальном терроризме. Бывали случаи, конечно, но это только когда я один, без, так сказать, спутницы жизни. Демонстративно легко и без обязательств. Эксперименты, ничем не окончившиеся эксперименты, сути моей не поменявшие.

Однолюб я. Как влюбляюсь в одну, так все остальные перестают для меня существовать как класс. Так и с Ириной было поначалу. И с Лерой.

Но не верят многие, не верят. Хотя кто не верит, собственно? Вспомнить пытаюсь. Не могу вспомнить ни одного конкретного человека. Думаю, наверное, что многие не верят. Или не верит. Одна не верит. Словно образ новый рисую. Будто люблю я кого-то, а она мне не верит. Кто ты? Что за чудное создание неверующее? И почему ты не веришь мне?

Но нет вопросов на мои ответы. Откуда им появиться?

Плевал я на вашу Любовь, мать её фашистскую.

64

Сегодня позвонил Егор и спросил:

– Папа! Так ты правда с Лерой решил расстаться?

– Да. Правда.

– Правильно.

– Почему?

– Потому что – свобода. Я свобо-оден! – запел мой сын.

Вот он – единственный человек, кто меня понимает.

65

Тянутся колючей проволокой эти дни. Февраль, март. Болел я в марте, аккурат в революционный женский праздник.

Работа – дерьмо, и дома fuck, лишь «Фейсбук» по-прежнему – друг мой и помощник.

И всё же я стараюсь не индульгировать. Усилия над собой делаю, трудно мне, но делаю.

На столе передо мной – записная книжка. Я выписал самые нужные фамилии. Напротив фамилий – телефоны. Эти люди должны мне помочь, я не хочу возвращаться в Москву на пустое место. Кому-то из них помогал я. Кто-то просто хороший знакомый. Кто-то – друг. Должно, должно что-то выстрелить.

Я начинаю.

Кораблёв И. А. Хороший парень. Мы с ним вместе в командировку ездили, в Новосибирск. А потом, год спустя, когда я был с проверкой в одном месте, выяснилось, что в месте этом самом работал его брат. В Москве находилось место. Хорошее, сытное.

– Палыч, не лютуй там, ладно? Он только-только работать начал.

– Ладно, – говорю, – не буду.

Помог я Ване Кораблёву. Теперь, может, он поможет мне?

– Привет, Ваня!

– О, Андрей Палыч! Сколько лет, сколько зим!

И тут начинается бред сивой кобылы. С моей, разумеется, стороны. Чёрт знает что начинается. Я излагаю суть проблемы и представляю, как человек, держащий трубку за Уралом, с той стороны, меняется в лице.