Константин Кропоткин - Сожители. Опыт кокетливого детектива Страница 21

– Мы позерствуем вечно, чего-то наигрываем, изображаем и думаем, что все живут также, будто по минному полю ходят – только этой дорожкой идти надо, и никакой другой, иначе разорвет в клочья. Да, и пускай разорвет! Боже! – я вскочил; хорошо хоть у меня хватило вкуса не воздеть руки к потолку, – Для того мы, в конце-концов, и живем, чтоб разрывало нас, корежило!

– А сам над ним смеялся. Обзывал, – сказал Марк, – Говорил, что он – кукла….

– Кто-то таким родился, а кого-то жизнь довела, – я зло посмотрел на Марка.

– А почему возле метро? Лучше бы у памятника какого-нибудь, – сказал Кирыч, вспомнив, видимо, нашу с ним давнюю встречу на бульваре.

– Так надо, – сказал я, – Он вышел из подземелья. К свету.

Кирыч кивнул.

– Ага, красиво.

– Красивый, – эхом подхватил Марк, воображая, должно быть, что это он, а не Манечка стоит сейчас возле метро; это к нему, а не к ней, распахнув руки, как крылья, бежит красавец-мужчина – спешит, чтобы сказать слова любви, прямые, честные….

Приди-любимый-обними

– Я так сильно его хотела, что когда получила, даже не обрадовалась, – сказала Манечка.

Мы стояли в душном почтовом отделении и, покрываясь потом, ждали, когда подойдет наша очередь отдать посылку.

– В каком смысле ты его получила? – я знал, что она знала, что я знаю, но все же вопросы задавал, зная и то, что в любовных историях важны не столько сами истории, сколько лирические волны, которые разбегаются от них во все стороны.

От меня, к тому же, многого и не требовалось – я должен был задавать простые вопросы и быть готовым к тому, что ответы будут неслыханно сложны, многословны, узористы. Манечка – большая мастерица плести замысловатые косички, собирая воедино буквально все, что под руку попадет – так талантливые ювелиры способны собрать ожерелье из черепков, бусинок и дохлых мушек, а выглядеть оно будет, словно преисполненное природного, нерукотворного благородства.

Да, Манечка могла скрутить вместе самые разные мысли. Вот, и сейчас, готовясь к акции «на выход», собираясь отдать посылку, упрятанную пока в ее объемистую торбу, она раздумывала вслух над действием совершенно противоположным.

Толстуха заполучила своего кавказского князя.

– …не ты ли совсем недавно сказала Ашоту, чтобы он шел вон? – сказал я.

Манечка фыркнула.

– Ни черта ты не понимаешь в женской душе. Если девушка очень активно мужчину выгоняет, то в переводе на мужской это означает – приди-любимый-обними, – она подтолкнула ногой свою раздутую торбу.

Наша очередь медленно, но приближалась.

– Уже, поди, и вещи в княжеский дом переправляешь, – я посмотрел на сумку, – Княгиня-мать, надеюсь, пообещала тебе свою брильянтовую диадему на свадебку? А кабриолет на рождение внука князь-отец посулил? – спина высокой женщины в деловом костюме, стоявшей впереди нас, затряслась, чем меня только раззадорила.

За что я люблю Москву, так это за возможность устроить цирк в любом месте. Вернее, цирк тебя сам настигнет – хочешь ты того или нет.

– Ты лучше спроси, как у нас с ним все случилось, не видишь девушка сгорает от нетерпения, – сказала Манечка.

И не только девушка, подумал я, вон, и тетушки мощной наружности уже активно подслушивают.

– Только учти, – сказала Манечка, – я материться буду, как сапожник. Без мата неинтересно.

– Уж как-нибудь переживу, – пообещал я.

– Так вот, – начала она с азартом, – Когда ты, сволочь, меня возле метро бросил….

– Я тебе эсэмэс прислал, что не успеваю….

– Неважно. Когда ты меня бросил, я стояла там, как дура, совершенно недолго. Смотрю – ба! – идет он, Ашотик ненаглядный, такой-сякой-немазанный. Очами блестит – приглашает погулять. Я говорю, «а чего? ну пойдем». И пошли – сначала по магазинам. Жара-духота, а я все пру, думаю, а хер тебе, раз пришел, так получай.

– Не хер, а хуй, – поправил я, – Ты материться обещала.

– Не хуй, а похуй, – сказала Манечка, – А потом мы зашли в кафе воды попить. Я ему говорю, я же не прошу предать родину, я хочу только туфли. Обычные туфли. С ремешками, блядь, говорю. Почему во всем городе ни один хуй не продает туфли для девушки полной красоты и полуденной зрелости? – пустилась в росказни Манечка, а я попытался представить себе эту картину.

В общем, было, наверное, так.

Одним жарким днем в кафе зашел писаный красавец Ашот, влюбленный в эксцентричную тетку, как голодная кошка в чашку сметаны. А с ним была означенная тетка, которой еще только предстояло отведать своей сметаны. Пока она только фырчала и выпускала когти по поводу и без.

– Тебе кофе или чаю? – спросил Ашот, усевшись с Манечкой за стол, который был поближе к окну-витрине.

– Мне туфли. Нормальные туфли. И еще сладкого ликеру с водой. Воды исландского айсберга, пожалуйста. Ну, что ты смотришь? Ну, скажи! Чего ты пялишься? Думаешь, я не вижу, как ты смотришь?

– А как я смотрю? – сказал Ашот. Реакцию князя на это хамство я восстановить не в силах – откуда мне знать, как ведут себя южные аристократы, когда девушки их мечты ругаются матом.

– Ты спал с женщинами? – спросила Манечка, получив от официанта боксерской внешности свой ликер в рюмочке и стакан воды (скорей всего, из-под крана).

– Да, конечно, – сказал Ашот.

– Ничего не конечно, – сказала Манечка, закинув в себя алкоголь, затем подождав немного, чтобы тепло добралось до нужного места, – Давай, я догадаюсь. Она была большая и белая. Да? Какая она была?

– Не знаю… ну… у нее были груди, – помедлив, сообщил Ашот.

– И жопа, да?

– Была, да.

– Огромная жопа. Такая огромная, что ты не мог ее обхватить двумя руками.

– Почему?

– Потому что тебе было года три, а баба была твоей гувернанткой. По кличке, например, мамзель Жевупри. У меня очень большая жопа?

– У тебя красивая жопа. Выходи за меня замуж.

– Зачем? – спросила она, едва успев спрятать изумление.

– Нас судьба свела. Как в сказке.

А судьбу «Ильей» звали, мысленно загордился я, слушая манечкину болтовню.

– И что ты будешь со мной делать? – спросила Манечка.

– Жить. Любить. Не знаю.

Манечка-то, может, и повалилась мысленно, но боевой стойки не утратила.

– Ага, будешь кормить, как корову на убой. Чтоб жопа была, как Джомолунгма. А я – хочу тебе сообщить – мучное теперь не ем. Эй! – Манечка обратилась к официанту, стоявшему в углу зала, – Этот красавчик хочет меня выебать!

– Погоди, – вмешался я в рассказ Манечки, – А в кафе точно больше никого не было?

– Ну, в зале нас трое было, а кто там на задах пасется, понятия не имею, – эта деталь толстухе была неинтересна, она спешила перейти к главному, – Я крикнула мордовороту, а ответа ноль – хоть с той стороны, хоть с этой. Удивительно, как быстро меняются времена. Раньше если в общественном месте слово «писька» скажешь, тебе руки тут же заломят и поволокут в участок твой моральный облик изучать. А теперь хоть на мате разговаривай – ноль внимания. Ужас. «Блядь», – говорю, а дальше опять про туфли.

Затем Манечка описала и фасон желаемой обуви, и цвет, и из каких материалов она должна состоять.

– Блядь, – кричала она на все пустынное кафе, – ну, где в этом городе купить нормальные туфли? Чтоб не для цирка, а для жизни…. Молодой человек, да, вы, с ушами-варениками, – это она к официанту опять обратилась, – Вы не знаете, нет ли здесь по соседству магазина с туфлями для романтичных тургеневских девушек?

Нет, такой информацией служка боксерского вида не располагал – махнул сломаными ушами отрицательно. И чего она к нему привязалась?

– Ашотик, дарлинг, – взглянула Манечка на своего князя, – Мне кажется, он хочет выебать.

– Я его понимаю, – сказал Ашот.

– Все хотят выебать, – сказала Манечка, – Вначале выебать, а потом наебать.

– Выходи за меня, – сказал Ашот, – Я – хорошая партия, поверь.

– И чем же ты такая хорошая?

– Не знаю. Деньги есть, работа. Будущее.

– А будущее, конечно, светлое.

– Да, наверное.

– Не пойду.

– Почему? – в этом месте, как мне кажется, безупречный лик Ашота дрогнул, поползла трещинами красивая картина.

– У тебя рожа красивая.

– Это плохо?

– Еще как. Души не видать…. Знаешь, чего он хочет? – она показала на официанта-немтыря, – Ты посмотри на него, Ашот?! Ты знаешь, чего он хочет?

– Купить тебе туфли? – а в этом месте Ашот сказал едко. Трудно же примириться с таким категоричным «нет».

– Он хочет ёбнуть мне по ебалу и всунуть тебе. Прямо тут, в подсобке, под вывеской «Осторожно, керогаз».

– Я не хочу, чтобы он мне совал. Я же не скотина.

– А я, значит, скотина, – сказала Манечка, – В меня, блядь, суют и ничего. Местами даже счастлива, – она перегнулась к князю через стол, – Скажи, но только честно. Ты хотел бы ощутить нечто большое, сильное?