Саша Кругосветов - Сто лет в России Страница 22

В институте интересно работать. Немало настоящих ученых. Разрабатываются методы распознавания образов и группового интеллектуального поведения систем вооружения. Тогда еще было ощущение, что мы делаем технику если не лучше, чем на Западе, то уж никак не хуже. А я занимался созданием электроники, воплощением в металле всей этой интеллектуальной роскоши.

В те годы мы увлеченно читали шуточные законы Паркинсона, Паркера, Чизхолма, Мерфи, созданные, видимо, как результат коллективного творчества физиков и инженеров. Это же алмазы человеческой мудрости. «Если вам кажется, что ситуация улучшается, значит, вы чего-то не заметили». «Если дела идут хуже некуда, не переживай – в самом ближайшем будущем они пойдут еще хуже». Мы сами придумывали новые шуточные изречения, заповеди инженеров, основанные на нашей каждодневной практике. «Если тебе дали срочное задание, отложи в сторону, не спеши его выполнять. Возможно, вскоре отпадет необходимость в нем. Или задание будет изменено». «Любая сколь угодно большая инженерная работа может быть выполнена сколь угодно малым количеством исполнителем за любой сколь угодно малый промежуток времени». Последнее утверждение казалось мне очень близким к истине. Мы умели концентрироваться и иногда делали фантастические разработки за очень короткое время. Однажды возникла срочная необходимость создания дополнительного, не запланированного ранее прибора, который дал бы новое качество разрабатываемой системе. Вечером я начал работу, и к утру у меня был готов документ, подробнейшим образом описывающий устройство и функционирование этого прибора. Документ содержал все необходимое для его конструирования. В обычном режиме на создание такого документа потребовалась бы работа целого подразделения в течение нескольких месяцев. Такие «подвиги» были обычным делом среди наших разработчиков, потому и результаты были впечатляющими.

Конечно, буря и натиск. Но, скажу откровенно, вел я себя временами экстравагантно и неадекватно. Мне нравилось эпатировать окружающих. В конце семидесятых любил на вечеринках сотрудников (тогда еще не было названия «корпоративы») под музыку Уэббера «Jesus Christ Superstar» танцевать солобалеты «Целина» и «Малая земля» по сюжетам книг дорогого Леонида Ильича. В нашей совковой конторе мало кто это приветствовал. Я думаю, вряд ли это было эстетично. Зато – эпатажно.

Любил подначивать молодых специалистов, склонял их потягать гирю, посоревноваться в поднятии тяжестей в обеденный перерыв. «Два к одному, – говорил я, – ты – десять, я – двадцать, ты – двадцать, я – сорок».

Во время разговоров с сотрудниками подчас нелепо и неуместно размахивал руками и ногами перед лицом собеседника. Я увлекался каратэ и любил демонстрировать особо высокие маваши и йокагери, круговые и боковые удары ногами по голове противника. Многих это раздражало, и некоторые серьезные ребята относились ко мне неодобрительно. Что делать – у меня был роман с гирями, я неплохо поднимал тяжести, и мало кто мог со мной соперничать. У меня был роман с каратэ. Не потому, что это средство самообороны. Каратэ, как и другие единоборства, – это театр. В котором каждый показывает себя. Театр, в котором невозможно сыграть надуманный образ, театр, в котором актер остается предельно искренним и может быть только самим собой.

Однажды мой непосредственный начальник, интеллигентный, корректный, но жесткий человек, с которым у нас сложились отношения внутреннего соперничества, с вызовом спросил меня, почему это я так увлекаюсь каратэ. Я встал и нанес ему ногой удар через стол в ухо. Конечно, это был не совсем удар. Я остановил ногу в нескольких сантиметрах от уха. Но движение воздуха мой визави почувствовал. Ничего не сказал мне ошарашенный начальник, но явно не одобрил этой дикой выходки. Однако в дальнейшем был более осторожен и сдержан в наших отношениях.

Наверное, в моем экстравагантном поведении был элемент бессознательного протеста. Не будем забывать, что при всей внешней пристойности обстановка в стране и у нас в институте оставалась такой же лживой и ханжеской, как и раньше. Все мы, инженеры, изобретатели, проектанты, ученые, многие из которых были необыкновенно талантливы, оставались людьми второго сорта, всего лишь жалкими исполнителями воли местной номенклатуры, которая не скрывала своего презрения к нам и превосходства. Что уж говорить о рабочих и обслуживающем персонале. С нами можно не церемониться. Любого можно снять и заменить – страна богата людьми и талантами. А мне, например, вообще не стесняясь, говорили о том, что я человек второго сорта. Мы чувствовали, мы всей кожей ощущали, что за спинами надменной номенклатуры выстроились мрачные ряды партийных небожителей, грозных богов государства пролетарской диктатуры, государства развитого социализма. Мы не поклонялись этим богам. Но боги умели бороться за свои священные права, умели карать. Инакомыслие подавлялось. С 70-го – бурная антисионистская кампания (раньше боролись с космополитами, теперь – с сионистами, хрен редьки не слаще), ограничения на работу и учебу евреев. Под давлением международной общественности разрешена эмиграция в Израиль. Многие не имевшие отношения к еврейской национальности устремились в эту брешь, страна теряла талантливых специалистов. 72й год – рабочие волнения в Днепропетровске и Днепродзержинске. Бродского вызывают в ОВИР и ставят перед выбором: немедленная эмиграция или «горячие денечки». Эта метафора означает допросы, тюрьмы и психбольницы. Бродский выбирает эмиграцию. 73-й – «Письмо вождям Советского Союза» Солженицына: «Отдайте марксистскую идеологию Китаю». Забастовка в Витебске. 74-й – «Тревога и надежда» Сахарова. Арест Солженицына и насильственное изгнание его из страны. «Бульдозерная выставка» – импровизированный вернисаж на открытом воздухе, на пустыре у опушки Битцевского лесопарка в Беляеве. Очевидцы вспоминают, как Оскар Рабин, организатор выставки, повисший на ковше бульдозера, был протащен через весь пустырь. Милиция увозила художников в участок. «Стрелять в вас надо! Только патронов жалко…» Рабин арестован и выслан из Союза. 77-й – репрессии против участников Хельсинской группы. Согласно Конституции атеизм становится узаконенным государственным вероисповеданием. 79-й – вторжение в Афганистан. 79-80-й – арест и ссылка членов правозащитных организаций. 80-й – Сахаров лишен всех наград и выслан в Горький.

Я понимал, что выхожу иногда за пределы общепринятых норм. Но разве я причинил кому-то вред? Конечно, причинил. В институте открывали новые темы, под будущие разработки создавали подразделения. Ко мне, новому руководителю, тянулись молодые специалисты. И покидали отдел, в котором мы раньше работали. Как мог относиться ко мне руководитель этого отдела, такой же инженер и проектировщик, как и мы, ведь от него уходили перспективные кадры? Уважаемый человек, он много сделал лично для меня, для моего становления, для моего служебного роста. Почему такая простая мысль не приходила мне в голову? Я шел напролом, победная песнь звучала в ушах и заглушала все другие, более тонкие звуки, которыми наполнена наша жизнь.

Простите меня, мои бывшие руководители, я часто огорчал вас. Поверьте, я помню, я не забыл, что очень многим вам обязан.

В конце семидесятых мне позвонил Марик Баранов. Он перешел в Научно-техническое объединение Академии наук (НТО АН). Его пригласил член-корреспондент АН СССР Владимир Антонович Павленко, очень влиятельный человек. Пригласил для создания лаборатории компьютерной техники. Марик предложил мне организовать и возглавить центральное подразделение лаборатории, занимающееся системотехникой. Все бросить, море наработок, интереснейшие заказы и начать все с начала? Окунуться в новую тематику создания электроники для аналитических приборов? Что в те времена могло быть для меня более привлекательным? Я и в рамках своего института несколько раз менял тематику. Бросить готовую докторскую диссертацию? С оформленными актами внедрения… Защита ведь уже не за горами… А, ерунда. Займусь новой работой. Напишу новую диссертацию. Приглашение в НТО – редкая удача. В советские времена таких, как я, в Академию наук почти не принимали. Но для Владимира Антоновича решить этот пустяковый вопрос не составит проблемы. Плюс – уйти из закрытого учреждения. Хотелось не иметь отношения к государственной тайне, хотелось, чтобы истек срок действия формы секретности. Стать выездным. Поездить по миру. Но до этого еще придется ждать десять лет. Как ни уговаривали меня в институте, я принял предложение Марика Баранова.

Конечно, жаль было оставлять свои выстраданные проекты, в которые вложено много сил и души. Тогда я работал над созданием системы модулей для всего электронного вооружения Минсудпрома. Единая база электроники для ВМФ. Огромная, увлекательная, фантастическая задача. Возглавил работу пожилой человек, доктор технических наук Александр Ильич Буртов. Генеральный конструктор ряда крупных заказов, лауреат многих премий. Очень умный человек, взвешенный, доброжелательный, мудрый. Опытный боец. Не надо думать, что дорога для важнейших заказов устлана пухом. Было много подводных камней, противников, многие мечтали подставить ножку. Здесь сказывались, как часто бывает в жизни, зависть к чужому успеху, неспособность признать собственные неудачи, просто желание насолить ближнему. Опыт тяжеловеса Буртова был незаменим. Я был первым заместителем. Он обеспечивал политическое прикрытие, я занимался техническим руководством и координацией работ. К разработке было привлечено много талантливых специалистов. Проект полностью состоялся. Триумфально шагал по институтам, конструкторским бюро Союза и союзных республик. Я покинул институт тогда, когда создание единой электронной базы для корабельных систем управления было близко к завершению. После моего ухода, когда опытно-конструкторская работа была завершена и началось серийное изготовление модулей, коллектив разработчиков был представлен к государственной премии. Меня, естественно, в списке не было. Так же обстояли дела и с другими работами, в которых я принимал участие. Таков был образ мышления, такова была мораль тех, кто стоял тогда у руля в этом институте. Меньше всего это относится к уважаемому Александру Ильичу. Он не рулил, для этих людей он был таким же, как и я, – просто научно-техническим негром. Когда впоследствии я изредка появлялся в институте, руководство принимало меня с распростертыми объятиями. Одно другому не мешало. Я ни о чем не жалею. Ни о том, что ушел. Ни о том времени, что провел в институте. Это было счастье – заниматься такой интересной работой и довести ее до «железа». С удовольствием вспоминаю работу с Буртовым. Светлый был человек. Низкий вам поклон, дорогой мой Александр Ильич.