Евгений Орел - Баклан Свекольный Страница 22

– Говорит! – Федя едва не вскрикнув хлопнул себя ладонью по коленке. Ольга отшатнулась в кресле, вскинув брови. В её больших карих глазах читалось удивление вкупе с непониманием. Федя тут же осёкся.

– Ты что, с ним знаком? – не поняла она такого внезапного приступа радости.

– Вряд ли, – он взял себя в руки, решив покуда не раскрывать карты, но со смущением не справился.

– А почему ты так отреагировал, когда я назвала его фамилию? – окинула она Бакланова пристальным взглядом.

– Да был у меня один приятель, тоже Дима Жердинский, – соврал Фёдор, – только не помню, в какой он школе учился. А Дима…

– Дима, – подхватила Ольга, – закончил двадцать пятую, это в начале Андреевского спуска.

– А, нет, это не он, мой друг учился где-то на Лукьяновке, школа напротив памятника этому… как его… ну, не важно, – продолжал Фёдор напускать туман.

Он как бы между прочим упомянул о том, что прежде работал в доме престарелых. Наврал, конечно. А для убедительности показал фотку, на которой он выгуливает на инвалидной коляске бабушку по маминой линии. Фотографию захватил специально, дабы для пользы дела войти в доверие к директорской секретарше: ведь от этого Ольга, ухаживающая за больным, его только больше зауважает, считал Фёдор.

Дальше всё пошло как нельзя лучше: Ольга вынула из сумочки фотку Дмитрия. Фёдора обрадовало, что это и есть тот самый Жердинский! Вслух же он заметил:

– Не, таки не он.

И тема общего знакомого закрылась. Пока закрылась. Фёдор находился под впечатлением от нежданной новости. Ну дела! Он уже начал подзабывать о давнем обидчике. А напрасно: такое прощать нельзя.

– Ты знаешь, Оль, я пойду. Извини, работа ждёт, – вдруг заторопился Федя.

– Как это?… Погоди, ты же к шефу записался, – удивилась Ольга.

– Да ладно, ничего, запишусь другим разом. Дело несрочное.

– Ну, как знаешь.

– Приятно было познакомиться, – остановившись у выхода из приёмной, Фёдор добавил после паузы: – и пообщаться.

– Мне тоже, – улыбнулась Ольга. От заплаканности не осталось и намёка.

– И вообще, я тебе скажу, Оль, – продолжил Федя, взявшись за дверную ручку, – я твоему Диме немного завидую. Ты замечательная женщина. Любящая, заботливая и преданная.

Заметив вскинутые брови Ольги, он предотвратил двусмысленное толкование сказанного:

– Не пойми, пожалуйста, превратно, – с пафосом и едва уловимой дрожью в голосе изрёк Фёдор.

Стоя у двери, он почувствовал, что дальше и двинуться не может. Будто преодолевает тонны притяжения, как если бы позади него вместо девушки во плоти находилась магнитная аномалия. Задержавшись ещё на секунду, отвернулся к выходу и ушёл, плавно прикрыв за собой дверь.

«Интересно», – Ольга пожала плечами, но вскоре за рутиной секретарских дел забыла об этом загадочном разговоре.

Фёдор направился в курилку, да передумал. Из головы не выходил Дмитрий Жердинский и тот самый случай .

Ольгу охватила растерянность. Признание от едва знакомого человека показалось ей странным. Да, Ольге часто удавалось заворожить мужчину, не прилагая стараний. Красота – великая сила. А при способности поддерживать разговор на пристойном уровне – это бомба. Мужчина, пленённый её прелестями вкупе с умом, для неё не в новинку, но здесь другой случай: они едва знакомы и очаровать его Ольга не успела (говорил-то в основном он), а тут тебе неожиданное признание. И ведь Фёдор, будто платонический романтик, не выказывал к ней прямого мужского интереса.

Знала бы она, к чему приведёт эта пафосная искренность, на вид вполне пристойная.

Фёдора колотило. Он без толку мерял этажи быстрым шагом, но разрядки не получал. В голове начал созревать план возмездия – жестокого и неотвратимого. Изображая джентльмена, он за какие-то мгновения превратился в коварного мстителя, в чудовище.

Теперь моральная сторона дела его мало беспокоила. Не думал он и о том, что давний обидчик и без его стараний наказан судьбой. Ясно, что поединок-реванш невозможен, равно и «случайная» встреча в уличной драке.

Душой Бакланов понимал, что мстить беспомощному не есть хорошо, будь он трижды обидчик. И всё же какой-то внутренний чёртик требовал расплаты, да к тому же предлагал разные способы. Косвенные, но такие, что страшнее самого жестокого болевого приёма.

Федя вёл мысленный диалог с чёртиком, когда понял, что пора бы показаться и в отделе, а то о нём забудут, как если бы он уволился. Зарплату не будут платить… Бакланову начало мерещиться, что произойдёт в отделе, если он и в самом деле уволится. Как это воспримут Цветин, Примакова, быдлюк Романченко, стервозная Валька…

А как все отреагируют, если он… умрёт?

Ему так захотелось услышать, что будут говорить о Фёдоре Михайловиче Бакланове сразу после его кончины, да и время спустя. Скажут ли хоть что-нибудь хорошее?

Фёдору вспомнился этот неотмщённый боксёр, и мысли о смерти ушли на задний план. Ему надоело болтаться по этажам и, почувствовав, что немного разрядился от нахлынувших эмоций, он отправился в курилку.

Глава 12. Фёдор и Дмитрий

Июнь 1981 г.

После выпускного Федин десятый «А» направился встречать рассвет на Днепровскую набережную. Там же оказался и класс Димы Жердинского, из другой школы. Веселье бурлило, хоть и мелкий дождик окроплял новёхонькие костюмы и нарядные платья.

Фёдор, как всегда, блеснул эрудицией: привёл строчку из Маяковского – «Дождь обрыдал тротуары». Одноклассники недоверчиво глянули на Бакланова: а Маяковский ли это? Ведь изучали его прилично, много, едва не до тошноты. Все знали о манере Бакланова изумлять публику необычными вещами. Соученики всегда надеялись поймать его на туфте, и хотя до сих пор не удавалось, но мало ли…

В классе главным судьёй и мерилом истины слыла Тоня Градская, отличница, но не зубрилка. Тоня знала практически всё, и с ней всегда сверялись, когда о чём-то спорили. И о Бакланове спрашивали у Градской, не врёт ли тот и не мелет ли чушь.

В этот раз опять вопрос к ней: «Града, это в самом деле Маяковский?» Тоня подтвердила, что «дождь обрыдал тротуары» – действительно ВВМ, поэма «Облако в штанах». Её-то в школе как раз не изучали, а Тоня знала. И Фёдор знал.

Довольный успехом, Бакланов задрал нос очень буквально и не заметил коварную лужу, скрывавшую глубокую выбоину. В неё-то и попал новой туфлей. После «Ай!» и лихорадочного хватания за воздух «эрудит» распластался на асфальте.

Ожидаемой вспышки смеха не последовало. Наверное, каждый из видевших эту конфузную ситуацию понимал, что мог оказаться на месте незадачливого Феди. Напротив, несколько соучеников бросились помогать ему подняться. Кто-то сочувственно спросил, не ушибся ли Фёдор, сможет ли дальше идти.

Дождило всю выпускную ночь, и при желании луж хватило бы на всех. А Федя всегда отличался жутким «везением», и если бы дождь набрызгал одну лужу на весь город, накрыв пусть даже единственную выбоину, он бы всё равно в неё вляпался, и никто не высказал бы ни грамма удивления.

Что ни говори, а видок у парня не вызывал никаких гипотез, кроме как – напился, упал в лужу и т. п.

Да только не пил Федя! Он и тут решил выделиться: вот, мол, все киряют, кто водку, кто шампанское, а ему до лампочки, он обходится минералкой. Ну подумаешь, случайно поскользнулся, вляпался в лужу. С кем не бывает? Да вот произошло же это именно с ним! И ведь только что цитировал Маяковского, про дождь, сорвал всеобщее восхищение. Конечно, поддался дешёвой одноминутной славе, задрал нос маленько. Велика беда!

Коль мозги его в ту ночь алкоголем не затуманились, во всеобщем веселье Федя не участвовал. Шёл молча, от общей массы не отрывался. Хлопцы и девчата уже хорошо «нагрелись», и крику стояло – мама дорогая! Шутки сыпались, одна обгоняя другую. Народ не успевал пересмеяться над одной острoтой, как рождалась новая.

В таком настроении два класса из разных школ и встретились на Днепровской набережной между Речным вокзалом и Пешеходным мостом. У тех и других нашлось что выпить. Наливали, угощали друг друга сигаретами – в знак межшкольной дружбы. Девчата из одного класса шутливо флиртовали с парнями из другого. И только Федя равнодушно взирал на царствующее веселье.

Дима Жердинский подшутил над костюмом Бакланова, сказав, что, видимо, его (костюма) хозяин хорошенько ужрался водкой. Такой наезд Федя парировал с негодованием:

– Да будет тебе известно, я не пил совсем.

И, почувствовав, что реплика прозвучала оборонительно («Чего я должен оправдываться перед каким-то уродом?»), взял да и тупо нахамил:

– Не суди по себе, пижон!

Фёдор догадывался, что его ответный выпад выглядел грубее, чем следовало, а это его ставило в худшее положение – будто и в самом деле оправдывается. Ещё меньше ему понравилась реакция окружающих: общий хохот над его чрезмерной обидчивостью. Смеялись как свои, так и чужие.