Феликс Кандель - Против неба на земле Страница 22

Бедуин даже не проснулся. Верблюд головы не повернул. Им от рождения даровано пристанище – редкая награда, тоска по прошлому им не дана, разве что тоска по настоящему, которое не удержать, – пустыня неизменна лишь в глазах пришельца. Сметается паутина привычностей, отстают и остаются позади извержения фабричных труб, удушье тел в автобусах, вонь мусорного бака, прорванной канализационной трубы, гниль и падаль. Всё остается позади, последними отпадают сожаления, и когда Шпильман выкатывается на равнину, он уже свободен – той свободой, к которой надо себя готовить.

Звонит теща Белла:

– Шпильман, она жива. И тоже меня не помнит. Вроде учились вместе. Или работали. Всё перепуталось. Прожитое – с экранными глупостями.

– А ты пригласи в гости. При встрече разберетесь.

– Глупый ты, Шпильман. Кто же меня теперь узнает? Кто узнает ее?.. Вот тебе мой совет. Выбрасывай записные книжки, пока молодой. Спасибо потом скажешь…

4

Путь привычен. Дорога знакома до мелочей. Шпильман говорит:

– Слетал в Лондон – попрощался с Лондоном. Слетал в Рим – попрощался с Римом. Приплыл в Грецию…

Спрашивает:

– В Греции был?

Ежик отвечает молчанием: «В Греции не был».

– Там, на одном из островов, встретит тебя старик, возле которого пасутся ослы. Спросит: «Куда собрался?» Ответишь: «Туда-то». – «Садись. Этот осел отвезет. Он знает дорогу». – «Без погонщика?» – «Без погонщика. Каждый осел знает дорогу в одно только место». Поинтересуйся: к чему бы это?

Ежик интересуется: «К чему бы?»

– Не утруждают ослов новыми маршрутами. А потому тот же у нас путь. В те же края.

Шоссе проложено над морем. Взлеты и падения по асфальту. Насупленные скалы теснят машину к провалу, камень зависает поверху, издавна кому-то предназначенный. Камень терпелив. Ему не к спеху. Воды понизу – синеватые, лазоревые, в переливчатой красе; проглядывает островками изумрудный окрас, голубеет по краям, мутнеет на глубине, грубеет бутылочной зеленью. Шпильман вкатывается в неопробованный край посреди Мрачных гор, где властвует яростный владыка зноя, подстерегают серные потоки с омерзительным запахом, груды окаменелой соли, сатанинский, по ночам, восторг падких на тухлятину гиен. Огонь преисподней подогревает мертвые воды, течением Иордана заносит в море неосторожную рыбу, и она тут же засыпает, покрываясь для вечности крупицами соли.

Пальмовая роща у дороги. Шагает меж стволов старик в одеждах не по времени – солнцем обожженной головешкой. Тело заросло бородой. Глаза обросли бровями. Из ушей космы волос. Ноги коротки, словно стоптаны за долгие скитания по пустыне народов. Земля раскладывается под ногой в вековой переменчивости: что было лесом на его пути, становится пустошью, что было жильем человеческим, обращается в камни, прах, пепел.

Шпильман тормозит машину, распахивает дверь:

– Ваша фамилия Шпиц?

Приподнимает бровь рукой, чтобы разглядеть незнакомца за рулем. Тяжелые веки смаргивают замедленно. Зелень обжигает, будто взгляд пропущен через волшебный кристалл: свет в глаза, свет из его глаз. И если подставить клочок бумаги, задымится та бумага и сгорит; подставить дощечку – выжжет по дереву письмена-остережения.

– Учитель математики, крохотный еврей Шпиц говорил: «Не удивляйтесь вопросам. Удивляйтесь ответам». Попрошу в машину.

Бормочет – не разобрать:

– Не время… Еще не время…

Идет дальше в поисках надежного пристанища. Вечно блуждающий, насылающий беспокойство на беспечных. К спине привязана плита темного гранита, поверху различимы буквы «пэй» и «нун». Был – не был. Пришел и прошел. След и тень…

Подружки запрыгают по обочине на козьих ножках, погодки, почти близняшки, одинаковые до безобразия. Брючки ниже пупа, намного ниже. Маечки задраны кверху. Промежуток оголен для привлечения взора, но животики не настолько привлекательны, чтобы овладеть вниманием и от пупка обратить взор к лицам. Шпильман во множестве видел их на улицах – слова не перегружены смыслом, поступки просчитываются наперед, встречал повзрослевшими и подурневшими, знает наверняка, какие мужчины их выберут, каких детей выведут в мир для продолжения рода, – про остальное можно догадаться. Подсядут как осядут, опадут плечами, оплывут талиями, жвачка надуется пузырем изо рта, полопается, опадет на губы, опахнув ментолом, – нет, Шпильман, не остановит машину, на Шпильмана не угодишь…

Девочка взмахнет рукой у дороги. Девочку – как не подвезти? Ростом неприметна. Талией тонка. Видом прелестна, задумчивостью своей, чистотой лица, как чистотой помыслов, припухлостью подрагивающих губ, что улыбаются затаенным мечтам. Гладко зачесанные волосы лентой перехвачены на затылке – рыжеватые, вьющиеся, свободно перекинутые через плечо. Ждет мама телефонного звонка. Высматривает юноша, с которым пока незнакома. Подстерегает враг в засаде. Тонкая шея в отложном воротнике, форменная рубашка с погонами, винтовка у колена – М-16, нашивка на рукаве, камушек-гранат в серебряной оправе: ребенок с ружьем, как же тебя защитить?..

– Танцман, – представится Шпильман. – Увеселитель грустных сердец. Рассказ на скорости «От Сарры ушел тусик».

Улыбнется, показав ямочки на щеках, застесняется мужского взгляда, собственного воинственного вида, и защемит сердце, ибо многие дети на подходе, чтобы получить погоны на плечи, винтовку в руки, – поторопись, Танцман, возвесели каждого…

5

От Сарры ушел тусик…

…ушел себе и ушел.

Одни думают, что Тусик – это собака: «Тусик, Тусик, на-на-на!..» Но это не так. Собаку зовут не Тусик, а Тузик, Зузик, Пузик, а то и Тигер – грызливый пес.

Другие полагают, что тусик – это уменьшительно-ласкательное от слова тусовка. Когда собираются вместе, тусик к тусику, и весело проводят время.

Третьи – и только третьи! – знают наверняка, что тусик – это часть человеческого тела, на которой сидят. Но если это так, – а это так, и никак не иначе, – та часть, на которой сидят, может уйти от Сарры лишь вместе с Саррой, а если она не пожелает, то тусик самостоятельно никуда не уйдет.

Повторяем: от Сарры ушел тусик. Не испросив разрешения. Не предупредив заранее. Как неродной.

Причин было немало. Во-первых, Сарра любит залезать на родительскую кровать, подпрыгивать на ее пружинном матраце, с маху опускаться на тусик, а тусики от этого страдают. Во-вторых, Сарра обожает кататься на велосипеде, подскакивать на всяких выступах, вскрикивать от удовольствия под каждый подскок, а тусику – терпеть эти мучения, тусики этого не переносят. В-третьих, Сарра смотрит по телевизору занимательные передачи, которые доступны для обозрения глазам, носу, даже ушам, но тусику ничего не видно, и это нестерпимо. А в кино! А на концерте! Где певцы с танцорами и где он?!.

Столько причин для неудовольствия: каждый ушел бы на его месте, – вот он и ушел. Предлагать себя в тусики. Всякому нескачливому, непрыгливому, безвелосипедному хозяину, у которого тусики живут припеваючи.

Шел – жаловался:

– Всё лучшее у Сарры в верхней части тела – для распознания вкуса и цвета, запаха и звука. А нам, что остается нам?..

Шел – важничал:

– Я случайно родился тусиком. Мог стать рукой. Головой. Носом. Глядел бы на всё сверху вниз…

Шел – взывал:

– А ну, кому тусик? Молодой! Симпатичный! Почти неношеный!..

Собрались вокруг звери – у каждого свой тусик, начали его укорять:

– Значит ли это, что нижние части тела следует презирать? Которые исторгают и очищают? Нет, не значит.

Стыдить его начали:

– Ты думаешь, другим просто? Ногам – легко ли нести на себе Сарру? Рукам – таскать тяжеленный портфель в школу и обратно? Губам – шевелиться, когда она говорит? Векам – моргать? Сердцу – работать без отдыха? Если все уйдут, что от Сарры останется? Одно имя.

Тусик стал оправдываться:

– А чего она падает на меня? Чего подскакивает? Думаете, приятно?

– А я-то, – сказал заячий тусик. – Того и гляди, лиса укусит. Голове хорошо – она впереди бежит, а хватать будут меня. Ноги еще скачут, глаза глядят, уши слушают, а тусик уже съели…

– А я-то, – сказал медвежий тусик. – Всю зиму в берлоге, под снегом. Голова хоть сны видит, а тусику – темнота, скучища…

– А я-то, – сказал черепаший тусик. – Из коробки не вылезаешь, света белого не видишь! Тащат тебя, тащат, а куда, зачем – не знаешь…

– А у меня-то, – сказала змея. – Я и не знаю, где он, мой тусик. Иной раз закрутишься – не распутать. Вечные оттого скандалы: кому быть головой, кому хвостом…

У каждого свои беспокойства, но никто не уходит с назначенного ему поста. Кем родился, тем и пригодился.

– Мы терпим, – сказали, – терпи и ты. Иди-ка домой, – сказали. – Без Сарры ты никто. Даже не тусик.

Вернулся назад пристыженный, занял свое место и притих. Тусик как тусик, не хуже, чем у других. А кое в чем даже лучше. Пухлый. Приглядный. Аппетитный. Лишь зазевается – Тигер, кусачий пес, так и норовит цапнуть Сарру за тусик….