Геннадий Башкуев - Приводя дела в порядок (сборник) Страница 23

Весь этот стратегический материал предназначался, вообще-то, Зернову для оформления стендов в клубе. Но скажите, на кой ляд переводить дефицит, если поверх него все равно будет ватман? Который, если грамотно его намочить, и без всякого ДВП прекрасно закрепится на раме и натянется, высохнув, туже, чем кожа на янычарском барабане. И если дуром не тыкать в него ничем, а водить кисточкой и плакатным пером осторожно, то тайное так и останется скрытым…

– Сто лет провисит, никто не догадается, – подтвердил подоспевший Зернов и поскорее цапнул булочку: – Ваня идет!

У Папкина всегда находилось дело к любому, кого он заставал в чайной, потому что замполит чувствовал ответственность за каждого в личном составе. На крайний случай, если совсем никакого дела не придумывалось, можно было просто подсесть и поинтересоваться: а давно ли сержант писал маме, и как вообще идет служба, и нет ли каких вопросов в плане политико-воспитательной работы… Чтобы эта мутотень не затягивалась, все, как правило, готовы были быстрее покончить с булочками, разумеется, с помощью капитана.

Обозрев с порога столики и оценив запасы наших героев, Папкин убедился, что дело у него сегодня именно к ним.

– Давно вас, ребята, спросить хочу… – подтащил за собой свободный стул капитан.

– Да вы раздевайтесь, товарищ капитан, – вновь подсуетился, вскочив с места, Соломаха. – Мы же долго отвечать будем, у нас Дидим знаете как интересно отвечать умеет – заслушаетесь, если правильно спросить, конечно… – понес он какую-то ахинею, чуть не силой высвобождая Папкина из шинели.

– Соломаха, мы ж не в ресторане, – упирался тот больше для виду, поглощенный против воли созерцанием выпечки.

Соломаха, наконец, полностью овладел желанным предметом и теперь искал в стене крючок или хотя бы гвоздик, а Папкин, вздохнув свободнее, придвинулся к столику и продолжил, косясь на булочки:

– Вот вам всем уже скоро на дембель… И я тут подумал: а зачем?

– Как это? – за всех разом возмутился Дидим, но не забыл предложить: – Да вы угощайтесь, товарищ капитан!

– Спасибо! – вежливо сказал тот. – О! Вот эта, румяная, прямо на меня смотрит… Я говорю – почему муам мы ммоам… ик!

– Чего? – переспросил Серега, а Дидим пододвинул Папкину стакан какао.

– Почему бы, говорю, вам не остаться, – благодарно кивнув, пояснил капитан. – Прапорщиками будете, плохо разве? – И под следующую булочку уже неспешно стал излагать план, сочиняемый, кажется, прямо здесь и сейчас: – Прапорщик – это верных сто двадцать оклада. А то и сто пятьдесят, если с хорошей должностью. На гражданке вы столько получите?

Все дружно кивнули, однако капитан не растерялся.

– Но! – для убедительности воздвиг он перст указующий. – Получите – и тут же потратите! Костюм – купи, пальто – купи, продукты всякие, – капитан вздохнул, загибая в счете пальцы, – тоже купи… А прапорщик – на всем готовом, сыт, обут, тепло одет…

– Товарищ капитан, – не выдержал Соломаха, помня о важном деле, – у вас в подкладке дырочка. Давайте я зашью, пока вы рассказываете, – и потянул из-за клапана ушанки иголку с суровой ниткой.

Папкин досадливо дернул плечом, что Соломаха решил считать согласием, и продолжал:

– …Женитесь – машину захотите. А где деньги взять?

– А если прапорщик женится, то где возьмет? – заинтересовался Дидим.

– Зачем ему жениться? Прапорщику и так хорошо, – уверенно сказал капитан. – Вон каких девах полон городок, загляденье просто. Это с вами им нельзя, не поощряется, а с прапорщиками – пожалуйста! Жениться вообще вредно, Дидим, – вдруг брякнул и недобро зыркнул на него капитан, вспомнив почему-то, что в его семейном доме последний раз вкусно пахло огненным борщом, пампушками с чесноком и хорошо прожаренными котлетами в те два дня, когда орел-красавец Дидим и Соломаха на подхвате клеили там обои. И Галька была совсем не стерва, а прежняя веселая и добрая Галина-Галочка. Даже смеялась, когда Ваня, как-то после ужина, разомлев с котлет, затянул ее любимую: «Ой, ти Галю, Галю молодая, пидманули Галю, забрали з собою…»

Правда, закончилось все равно неприятно, о чем капитан вспоминать не любил. Галька, собирая со стола, сказала вдруг: «Вот мне ты, Вань, не веришь, а солдаты твои тоже говорят, что ты дурак…» «Это кто говорит? – взвился Папкин. – Узнаю – сгною на гауптвахте, до дембеля сидеть будет». Но Галька, конечно, так и не сказала, кто, только пробормотала, унося посуду на кухню: «А и верно – дурак, даже дважды…»

За столиком в чайной повисла неловкая пауза. Капитан только жевал молча, а остальные просто сидели, почувствовав, что дальше воспитательная беседа замполита может пойти куда-то в неприятном для всех направлении.

На счастье, Соломаха на заднем плане уже закончил терзать и сбивать в ком капитанскую шинель, победно показав всем из-за спины Папкина кулак с зажатой печатью.

– Товарищ капитан, у меня нитки только белые, некрасиво получится, – сказал Соломаха, но Папкин остался безучастен, только сухо сказал, не оборачиваясь:

– Галина Петровна вечером зашьет.

Все задвигались, заскрипели стульями, и Серега, как старший по званию, спросил за всех, хоть и не по уставу:

– Ну мы пойдем?

– Идите, служите, – вяло махнул рукой капитан, но на излете жеста последнюю булочку забрал себе, оставшись сидеть.

Операция завершалась. В штабе весь измаявшийся Шкарупа бурно обрадовался, все поняв уже по лицу Сереги.

– Папкина с печатью искал кто? – спросил по дороге к сейфу Жуков.

– А, по мелочи. Лида с какими-то бумажками, так я ее… того… отвлек, – самодовольно хмыкнул считавший себя неотразимым Шкарупа.

– Стой! – спохватился Серега, когда Шкарупа уже собирался захлопнуть тяжелую стальную дверцу.

Вновь выхватив из сейфа печать, он хлопнул ею по низу первого попавшегося со стола Папкина чистого листа.

– Всегда я про себя забываю. Теперь запирай.

– Серый, а ключи-то Папкину подсунуть…

– Не надо, – решил Серега. – Надоело за ним гоняться. Брось связку вот тут, за дверью, под вешалку.

Ваня подивится, да спишет на дыру в кармане. А мне еще к наряду готовиться.

– На концерт не пойдешь? – спросил Шкарупа. – Жалко, там весело будет, чую.

– Кому как, – неопределенно ответил Серега.

Вечером в клубе генерал-майор Зубко с супругой, когда-то, по рассказам, певшей в крупном городе в настоящей филармонии, вместе сидели в седьмом ряду, как и принято у настоящих ценителей искусства. Поэтому многие офицеры на первых шести рядах постарались измыслить неестественные позы, чтобы уж не совсем спиной к большому начальству.

Концерт шел гладко. Только Папкин заметно маялся в закутке сцены, поскольку Дидим не рискнул все-таки выпустить его первым номером программы, начав с проверенных и отточенных хитов военно-патриотического жанра.

– «Идет солдат по городу», – объявил наконец Дидим, вспомнил, что в суматохе не успел уточнить песенные данные, и зачем-то соврал: – музыка Пахмутовой, слова Добронравова. Исполняет капитан Папкин.

Зал захлопал, Папкин вышел к самой рампе, глянул в седьмой ряд и запел так радостно, будто выходной был не у солдата, а у него, Папкина, персонально.

Увы, катастрофа не заставила себя ждать.

– «…Часовые на посту,// все до одного!» – неожиданно спел бедный Ваня, сообразил, что дальше выйдет нескладуха, и замолчал, перебирая в голове возможные рифмы. Сыграв пару-тройку музыкальных фраз без солиста, притормозил и ансамбль.

Дидим скорбно посмотрел на капитана, тот бодро взмахнул рукой: «Давай, мол, сначала».

Заиграли снова. Ваня вступил. Дошел до опасного места, дрогнул голосом и отчаянно спел:

Часовые на посту,Все до одного…

Дидим понял, что капитана переклинило окончательно, и яростно шепнул:

– Шуруй дальше как придется!

Но Папкин замотал головой, криво улыбнулся в сторону седьмого ряда и потребовал третьей попытки.

Парни заиграли с максимально отстраненными лицами.

– …Часовые на посту…

Пуговицы в ряд? – предположил и снова не угадал капитан.

Тут для него все и кончилось. Потому что в седьмом ряду воздвигся генерал и сочным генеральским голосом сказал:

– Папкин, уйди со сцены! – прямым текстом добавив, куда именно должен пойти капитан.

Капитан исчез, как и не было, даже домой потом не поехал со всеми, где-то в части опять в одиночку напился в хлам, завалился в опустевший клуб, орал, что застрелит и Дидима, и Соломаху за сглаз. Те слушали его угрожающие вопли, попивая чифир в наглухо задраенной светомаскировкой кинобудке, и совершенно в них не верили, в душе даже жалея облажавшегося недотепу.

Серегин же вечер заканчивался вполне мирно. Перед разводом дежурного наряда он вдруг неожиданно для самого себя подошел к Буйносову и попросил разрешения взять у него из кабинета пишущую машинку на полчаса.