Александра Окатова - Дом на границе миров Страница 23

Минут пять он следил за сменой образов, пока неожиданно для него сообщение не дрогнуло и рассыпалось на буковки, которые наперегонки друг с другом разбежались прямо у него на глазах. Он, как дурак, сидел и моргал.

Итак, завтра он встретит смерть. Интересный речевой оборот, хорошо бы это не произошло буквально, и после встречи он вернётся спокойно домой и забудет всё как сон. Вот черт, подумал он. Что мне надеть? и тут же одернул себя – как девчонка! Но может, есть какой-то дресс-код? Надо бы узнать. Узнать у кого? Сестре рассказать или нет?

– Слушай, – сказал он, – мне тут свидание назначили.

– Правда? – обрадовалась она.

– Ага. Не знаю, в чём пойти, посоветуй.

– А кто она?

– Не знаю.

– Сколько лет?

– Тоже не в курсе. Много, наверное, – подумал он.

– А ты вообще откуда её знаешь?

– По инету.

– Какие интересы? (Вот это вопрос.)

– Она говорит, что её интересует смерть.

– Она что, из готов? – спросила сестра.

– Не знаю, не уверен, – уклонился он.

Сестра наморщила лоб, как она делала в детстве, когда задумывалась:

– Ну, тогда надень что-нибудь чёрное, строгое, не ошибёшься.

И правда, какая ерунда, и всё-таки странно. Он, как мальчишка, волновался и не мог есть целый день, думал, как ему попасть на станцию Спортивная в три часа ночи.

В десять вечера он был уже одет в чёрные джинсы и чёрную рубашку, у какого-то латинского парня есть песня «Чёрная рубашка», она прилепилась к нему, и он напевал весь вечер: «Я стою в рубашке чёрной, а под ней уже я мёртвый», подходящая песенка, в которой звучит мужество отчаяния. Чёрная рубашка ему очень шла. В одиннадцать он вышел и на метро приехал на Спортивную, нашёл скамейку посередине зала и оставшиеся три часа сидел и думал обо всём подряд, глядя на потоки людей, которые текли мимо него, а он для них был как человек-невидимка.

После часа ожидания он уже был готов в любой женщине видеть смерть. Но ни одна не обращала на него внимания, вот эта красивая, подумал он, что она делает в метро в час ночи?

Девушка с заплаканными, такими красивыми глазами, с короткой стрижкой прошла, ни на кого не глядя, мимо, и он чуть не бросился её утешать, но по её глазам увидел, что она больше всего хочет, чтобы никто не заметил, что она идёт из последних сил и брови у неё морщатся, и рот некрасиво кривится, и что она через секунду заплачет навзрыд, только не смотрите на меня, не замечайте, что слёзы текут ручьями, народ и правда ничего не видел. Кроме него, но и он не подошёл, и не поймал её взгляд, из деликатности. Она? Нет, ещё рано.

Приближалось три часа ночи, людей не было, а его самого не видели и работники метро. Свет погас. Осталось только аварийное освещение. Ну вот она.

– Мама? – не удержался он. Присмотревшись, он заметил, что это не она, хотя была очень похожа: глаза, брови вразлёт, прямой нос и губы с красной помадой. Одно лицо, кроме причёски и одежды.

Она была в маленьком чёрном платье, чёрных чулках и туфлях, в белом летнем пальто, с черной сумочкой в руках, но только у мамы была короткая стрижка, а так она была ей как сестра. И возраст одинаковый, матери сорок четыре и этой, смерти, не больше сорока пяти. Он так обалдел, что вместо привет или здравствуйте, но сказать смерти здравствуйте, наверное, нетактично, скорее всего, надо было сказать доброй ночи, но он не успел всё это обдумать, как брякнул:

– А где коса?

Она улыбнулась и спросила:

– А эта не подойдет? – потрогав свою толстую черную с серебром косу, уложенную вокруг головы. Образ получился такой правильной гордой женщины, знающей себе цену, с чувством собственного достоинства и адекватной самооценкой. Какая она на самом деле, интересно, заглянув ей в глаза, подумал он.

Из-за того, что он была так похожа на мать, он не испытывал испуга или отвращения, только удивление.

– Ну, пойдем, – сказала она.

Она взяла его под руку, и они оказались на поверхности, он стряхнул с волос и плеч песок, а на ней не было ни пылинки.

На улице было тихо, ни одна пичужка даже не кашлянула. Ни одна собака не попалась им на пути к кладбищу. Вот и стены красного кирпича с башенками отражаются в воде. Всё нереальное, сумрачное.

Смерть провела его внутрь и дала в руки шест с черепом на нём, несмотря на ужас, он рассмеялся. – Чего ты! – цыкнула на него смерть.

– Не смотри в глаза черепу, – сказала она. Симпатичный торшерчик, подумал он, совсем как в сказке «Василиса Прекрасная».

– Какой представил, такой и получи, торшерчик, – сказала смерть.

– А если бы я представил что-то ещё?

– Но ты же представил череп на палке, верно?

В принципе его такой двойной фонарик устраивал: свет бил далеко, и всё было видно. Они чинно прогуливались по дорожкам.

– Зачем мы здесь?

– А ты где хотел со мной увидеться, в Макдоналдсе?

– Во-первых, я не хотел, вы сами меня пригласили.

– Вежливый, – хмыкнула смерть, – можешь на ты, скоро мы будем вместе.

– Добрая ты, – сказал он.

– Я послала тебе знак, ты увидел, поэтому моё появление не будет для тебя сюрпризом. Да уж сюрприз, – подумал он.

– Я всем посылаю знаки, только немногие их видят.

– Какие знаки?

– Да всем разные. Тебе вот вывески светящиеся, правда, я здорово придумала? – смешно, как девчонка, которая хотела похвастаться, спросила она.

– Да, здорово, – согласился он. – А другим?

– Ну, кто постарше, тем посылаю головокружения, падения, переломы там всякие, маленьких брать не люблю, им только сны присылаю, но они как раз чаще всего сами чувствуют.

– А животным?

– А животным я тоже ничего не присылаю, они тоже чувствуют, как дети. Ты мне понравился, я бы тебя не забирала, мне в общем-то всё равно, кого взять, и мама твоя хорошие работы делает, настроение передает, мне очень нравится, мы с ней родственные души, можно сказать, она моя подруга, и мы часто с ней разговариваем, но для неё это ничего не значит, надо ведь мне с кем-то поговорить, но когда мне дали разнарядку и я увидела твоё имя, ради неё решилась на должностное преступление, можно сказать, ну ладно, да ты и сам понял, верно? Он кивнул.

– На вот, возьми амулет, если кому-то его передашь, то этот человек вместо тебя попадет ко мне.

– А сколько у меня времени? – спросил он.

– Дельный вопрос, – одобрила она, – два дня. Видишь ли, это люди считают, что сутки начинаются в 12 ночи, а я начинаю свой отсчёт в три, ты замечал, что в это время сердце как будто спотыкается, как будто не знает, пойдёт оно дальше или это конец. Раздумывает: пойти или нет? Замечал, я вижу. Именно три часа ночи – это моё время. Моя граница и я решаю, кого забрать, а кого отпустить.

Поэтому на медальоне ты видишь три часа ночи. Ты теперь будешь видеть меченых мною, как, впрочем, и они тебя. Таким передавать амулет не стоит, они уже в списке, вместо тебя я смогу взять только чистого, сам понимаешь, бюрократия, учёт и контроль. Ну а пока до свидания, как говаривали раньше, – сказала она и растаяла.

Он проснулся на скамейке на кладбище перед памятником, на котором лебедь горестно обнимал крыльями могильную плиту, кажется, он вывихнул правое крыло, заметил он. В руке у него была метла, которой обычно орудуют дворники. Он поставил метлу в уголок ограды и осторожно выбрался на дорожку.

Светило яркое солнце, он был как во сне: не понимал, как он тут оказался, и свой разговор со смертью посчитал наваждением. Он решил поехать домой и хорошенько выспаться. «Я стою в рубашке чёрной, а под ней уже я мёртвый», – пропел он про себя.

Дома он снял рубашку, под ней он оказался вполне себе живой, но в нагрудном кармане, к его удивлению, обнаружился амулет. Круглый, как монета, размером чуть больше пятака, на нём стрелки на три часа. На обороте был профиль смерти, очень похожий на профиль матери. Вверху было ушко, в которое он вдел тонкую леску. Он знал, что не может теперь без амулета, что тот всё время должен быть с ним.

Странные чувства бродили в нём, то ему казалось, что два дня – это много и он что-нибудь придумает за это время, то казалось, что надо лечь и не вставать, пока не наступит срок, то ему хотелось побежать на улицу и подсунуть амулет первому встречному.

Он решил принять душ и пошёл в ванную, но там после минутного раздумья полез под душ, не снимая амулет. Он помылся, это простое дело после ночной сказки вдруг показалось ему таким приятным, он наслаждался упругими струями воды.

После душа он захотел есть, зажарил не слишком сильно три яйца, как делала мама: не разбив желтки. Налил кофе и не спеша со вкусом позавтракал. Ему всё ещё не верилось, что это происходит с ним на самом деле. Но амулет на груди не давал ему расслабиться. Он решил снять его. Оказалось, что он прекрасно себя чувствует и без него, если находится на небольшом расстоянии. Если он отходил на три метра, то амулет начинал мерцать красным светом, который пробивался, даже если его накрыть чем-нибудь, поэтому носить его с собой он мог, а оставить дома – нет. «Я стою в рубашке чёрной, а под ней уже я мёртвый». Ещё два дня, так и будет.