Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник) Страница 23

Для того, чтобы понять, что происходит на самом деле, нужно, прежде всего, помнить, что ни одна социальная теория ничего не объясняет.

Если бы социальные теории что-нибудь объясняли, они не смогли бы стать социальными теориями, потому, что на них не возможно было бы защитить диссертацию – оппоненты бы заявили:

Все это мы и без вас знаем…

…Если не считать случайных вертолетов, вездеход в тундре, это единственная связь с Большой землей.

Впрочем, тундра, это такая вещь, что в ней всегда найдется что-нибудь единственное.

Или случайное…

Хотя вездеход Вакулы и Ананьева остановился возле избушки Облинского далеко за полночь, в окне горел тусклый свет керосиновой лампы.

Этот архаический источник света в эпоху ядерных реакторов и космических рекордов продолжает спутничать всем тем, чей труд откладывает встречу с электричеством, на продолжительные сроки не связанные с приговорами.

Керосиновая лампа, это судьба по собственному выбору.

И если она гаснет, человек может пенять только на себя.

Вообще, избушка промысловика, это некоторое смешение жизненных мировоззрений. В ней уживаются два, совершенно противоположенных, человека.

Один из них отшельник – человек, для которого окружающий мир слишком огромен и мешающь его собственной адекватности.

Отшельник уходит из большого мира в маленький мир.

Другой – первопроходец, для которого окружающий мир слишком мал. Первопроходец делает мир больше.

Промысловик, это отшельник и первопроходец одновременно.

Промысловику не мешают люди, просто он работает там, где людей нет…

Встреча с людьми для Ильи Облинского была не праздником, а событием. Праздник, это то, к чему долго готовятся. Событие – то, что долго вспоминают…

Первые минуты встречи всегда быстротечны.

Даже, если затягиваются на часы.

– Почему твои собаки не залаяли? – спросил Ананьев.

– Наверное, потому, что узнали вас, – так уж выходит, что каждый, дошедший до избушки в тундре, это уже не гость, а сослуживец. Каждый, доходящий до нее регулярно – почти местный житель, – А потом, у меня новый вожак. Он вообще не лает.

– Он, что, немой?

– Он волк.

– У тебя живет волк? – удивился Вакула, слышавший разговор Ананьева и Облинского.

– Да, – ответил Илья.

– Смотри, не доведет это до добра, – тихо проговорил Юрий Михайлович. И хотя, он имел ввиду нечто иное, никто из троих не знал, на сколько его слова окажутся пророческими…

Даже если в мире ничего особенного не происходит, не умирают старые генеральные секретари и на их место не приходят новые старые генеральные секретари, не тонут надводные и подводные корабли, не взрываются реакторы, не попадают под перекрестный огонь гражданские самолеты, а всего лишь, кто-то собирается на работу или к теще, кто-то ощупывает пограничную тишину восьмикратным цейсовским окуляром, а кто-то одалживает на два часа товарищу ключи от квартиры, да, может, где-то в тайге, тигр взглянет на свою жертву не мигающим желтым взглядом – и-то, новостей для одинокого человека в тундре на полночи хватит.

Что уж говорить об эпохе перемен, толи в шутку, толи нет, названную перестройкой, да об эпохе гласности, когда не только на кухне, но и на улице сказать стало можно такое, за что, еще недавно, психоневрологический диспансер № 4 Медуправления Комитета государственной безопасности был обеспечен.

А-то, и совсем не православное учреждение под названием «Кресты»…

Вакула жарил мясо, Ананьев и Облинский разговаривали. И разговаривали они о политике. Если люди много говорят о политике, значит, тирания завершилась совсем недавно…

Но конец тирании, это еще и не стройные и необустроенные мозги:

– …Сейчас, говорил Облинский, – После путча, когда коммунистов распустили, и их больше нет…

– Ты серьезно так думаешь, – с усмешкой перебил его Ананьев, – По-моему, это все равно, что сказать, что больше нет клопов. Повылезают.

– Да, брось, Юрий Михайлович, никогда они не возродятся. Натерпелся от них народ.

– Народ? Помнишь, как Моисей народ в землю обетованную вел?

– Ну и что?

– А то, что народ всю дорогу обратно в рабство просился. Так и мы – чуть нас прижмет, так сразу побежим снова за коммунистов голосовать.

– Не любишь ты людей?

– Нет, – соврал Ананьев, – А ты?

– А я люблю, – соврал Облинский…

Ход мысли разговаривающих был таким извилистым и столько раз елозил туда-сюда, что протоптал почти прямую.

– Без большевиков сразу начнут люди делом заниматься. Мы ведь народ трудолюбивый. И талантов хватит, чтоб страну поднять.

Большевистская бюрократия уйдет, мы ведь люди незабюрокраченные. Нам ведь чиновников власть навязывала. А теперь, зачем власти чиновники будут нужны, когда люди делом займутся.

Да и, вообще, Россия чиновников не уважает.

А не станет государственного насилия, так, глядишь, и преступность на нет пойдет. Мы же люди совестливые, не приступные по натуре. Нас насильничать друг над другом государство заставляло.

И на деньги мы не жадные, не станем глотку друг другу из-за рубля рвать.

Так, что главное, что от коммунистов избавились, а без них, постепенно начнет страна подниматься. И начнется нормальная жизнь – Илья говорил спокойно, безмитингово, скорее размышляя, чем утверждая.

– А что такое – нормальная жизнь, Илья?

– Я точно не знаю, но, кажется, нормальная жизнь, это право говорить то, что думаешь, и возможность выбирать любимый сорт колбасы…

Облинский на недолго замолчал, а потом спросил:

– Ты не согласен со мной, Юрий?

– Во всех твоих рассуждениях о будущем, – проговорил Ананьев, – Мне только одно не понятно.

– Что?

– Ангелы с крылышками, на каком этапе вступают…

– Что-то мало вы сегодня партийную власть ругали. Я и мясо зажарить не успел, – сказал Вакула, приоткрывая печку и подставляя огню свое мордатое лицо, – Если плохо Маркса ругать, то и без жратвы остаться не долго…

– Вакула, – проговорил Юрий Михайлович Ананьев, – Ты прост, как дифференцирование экспоненциальных функций.

– Это почему?

– Потому, что любая производная от экспоненциальной функции равна ей самой…

16

Это ерунда, что только в маленьких населенных пунктах, деревушках и поселенках все все про всех знают.

В кирпичных и панельных домах больших городов происходит все то же самое. Особенно, если эти дома находятся в устоявшихся районах, а не в новостройке. Новостройки до тех пор и остаются новостройками, пока соседи по дому не перессорятся из-за какой-нибудь важной проблемы, вроде пуделя гражданина из четырнадцатой квартиры.

И какой-нибудь пудель обязательно сделает новостройку местом привычного проживания.

Какой-нибудь.

А если где-нибудь на Арбате, Моросейке или улице Дунаевского, где уже, кто знает, какое поколение на погост выносится, люди про кого-то ничего не знают, то можно считать, что человека этого просто нет, или он либо святой, либо резидент районного КГБ.

Впрочем, в этом случае, на свет все равно появится какая-нибудь мерзопакостная выдумка.

Не любят люди святых и агентов КГБ. Первых, за то, что могут стать невольным укором в существующих грехах. Вторых, за то, что – вольным, в несуществующих.

Слава богу, что почти нет специальных мест для проживания только святых или только чекистов.

Так, что в доме, где проживали художник Андрей Каверин и генерал Иван Фронтов, все было почти как обычно.

И естественно, появившуюся в квартире генерала молодую красивую женщину заметили все.

У красивой женщины есть обреченность – быть замеченной.

Заметил ее и Андрей. И даже узнал, что зовут ее Ирина.

Заметил, отметил и прошел мимо, и ничего бы не случилось, и не произошла бы история с бешеным волком, если бы однажды в гастрономе на Кутузовском, к Ирине не подошел какой-то хмырь и не предложил ей ящик бананов.

Ирина любила бананы, как все люди еще не видевшие их изобилия. А генеральшей она так и не стала, и ей просто не приходило в голову попросить мужа заказать пару килограмм бананов в спецмагазине.

Ирина сама ходила по магазинам, и сама готовила обеды мужу, пасынку и адъютанту мужа. При этом она рассчитывала на те продукты, что покупала сама, а то, что доставлялось из закрытого магазина, было просто приложением к ее покупкам.

И выходило так, что еда, приготовленная Ивану Ивановичу из дефицита поваром первой категории, оставалась казенной, а обеды Ирины из капусты, купленной в палатке-сетке и свинины с рынка, становились домашними.

Генерал даже перестал ходить в генеральский буфет в Генштабе:

Нет, спасибо. Хочу сохранить аппетит. Моя жена так вкусно готовит…

Ящик с бананами Ирине вынесли через черный ход гастронома во дворе. Там же она и осталась стоять с ящиком с бананами.

«Довольно глупая ситуация. Женщина, в принципе, способная вызвать «Чайку», имеющая старшего лейтенанта Вооруженных сил в прислугах, не знает, как перетащить к своему подъезду в ста метрах от нее, ящик с экзотической вкуснятиной», – эти мысли вызвали легкую иронию в голове Андрея, за те несколько секунд, что потребовались ему для того, что бы подойти к женщине: