Алексей Тарновицкий - Убью кого хочу Страница 24

Он не шутил, я видела это по водянистым глазам за сеточкой отвратительных белесых ресниц. Я опустила руки и прислонилась к стене. Я молча смотрела, как он идет по коридору, унося в правом кармане пиджака мое счастье, мою любовь, мое будущее… Ненависть. Меня душила ненависть.

Знаменский уже скрылся за поворотом, а я все стояла, не в силах пошевелиться.

– Что же, ты так и будешь стоять?

Я оглянулась, не сразу осознав, что этот голос звучит в моей голове.

– Ты так и будешь стоять, глядя, как он уходит?

Меня будто подбросило. Я бегом миновала коридор, вприпрыжку одолела лестничный марш и выскочила на улицу. Где он? Неужели потеряла? В висках молоточками стучала кровь. Взгляд налево по Большой Подьяческой… – никого! Взгляд направо, через Садовую… – нет, вряд ли он успел бы перейти. Я выбежала на Садовую… – вот он! Вот она, спина в сером пиджаке! Человек в пиджаке со светло-коричневым портфелем в правой руке шел по Садовой улице в направлении проспекта Майорова. Я бросилась вдогонку.

– Эй, осторожней! – крикнул мне кто-то, кого я толкнула.

А может, это опять был тот голос? Голос, который предостерегал меня от ошибки. Эй, охотник, будь осторожней, не шуми, не высовывайся, не спугни ненароком ничего не подозревающую добычу. Добычу? Или жертву? Неважно, неважно…

– Извините! – на всякий случай отозвалась я – не глядя, не выпуская из вида серую спину и портфель.

Расстояние между нами быстро сокращалась. Зачем я бегу? Что я скажу ему? Какими словами уговорю? Я не знала ответа на эти вопросы. А может, притворялась, что не знаю. Скорее, второе.

Он остановился перед пешеходным переходом на углу Садовой и Майорова. Красный свет. Экий законопослушный баран – что ж, так быстрее догоним… Я была уже метрах в десяти от него, когда Знаменский вдруг обернулся, как будто почувствовав спиной мой цепкий охотничий взгляд. В его водянистых глазах под белесыми ресничками быстро промелькнула целая гамма чувств: вопрос, узнавание, недоумение, понимание… Они суетились там, эти чувства, в мелких лужицах глаз, как крошечные забавные рыбешки, – суетились, пока, наконец, не были выплеснуты прочь одной толстой слоновьей ногой ужаса. Опять это слово «пока», не правда ли, Павел Петрович?

В его устремленных на меня глазах полыхал парализующий ужас, смертный и непереносимый – в точности, как у того деда в квартире № 31 дома 7-а… – или 7-б?.. – по улице Партизана Кузькина. «Сдохни!» – прошептала я. Знаменский вскинул руку, будто защищаясь, распахнул беззвучную черную яму рта и отступил назад – на мостовую, прямиком под колеса громыхавшего к перекрестку грузовика.

Взвизгнули тормоза, истошно завопили люди. Когда я подошла, оперуполномоченный был еще жив. Правое переднее колесо «МАЗа» сплющило ему грудную клетку и проволокло раздавленного еще на два-три метра вперед. Теперь Знаменский уже ничего не боялся, а просто удивленно смотрел в небо, выдувая ртом кровавые пузыри, и ждал, что будет дальше. Обычно такой аккуратный, он наверняка переживал по поводу случившегося беспорядка: портфель отлетел в сторону, брючина порвалась, пиджак испачкан, редкие волосы разметались… «Какой-то он всклокоченный, опер-уполномоченный», – в рифму подумала я и сама удивилась своему приподнятому настроению. Мне хотелось вскинуть вверх обе руки и завопить, как это делают футболисты после забитого гола.

– Ой, гляди-ка, губы шевелятся, – проговорил рядом со мной мужчина в железнодорожной фуражке. – Наверно, сказать что-то хочет напоследок.

– Сейчас узнаем, – кивнула я и, встав на колени перед умирающим, склонилась к его лицу.

Удобнее момента трудно было придумать: даже два десятка самых зорких зевак не смогли бы уловить в этой суматохе, как я вытаскиваю свой паспорт из бокового кармана капитанского пиджака. Потом я приблизила губы к уху Павла Петровича и тихо шепнула:

– Вот оно, твое «пока». Теперь понял?

Водянистые глаза сфокусировались на моем лице и согласно моргнули, прежде чем застыть навсегда.

– Ну что, девушка? – поинтересовался железнодорожник. – Небось, про семью шептал? Чтоб позаботились?

– Ага, точно, – подтвердила я, стряхивая пыль с коленок. – Чтоб позаботились.

– Ну да, а как же, – удовлетворенно закивал он. – У нас на дороге то же самое. Как башмачника зашибет, так он непременно про семью лопочет. А кто же о ней позаботится-то, кроме него, сердечного? Ах ты, жизнь, мать твою…

Мужчина выругался и пошел дальше, вверх по улице Майорова.

7

Я не позволяла себе расслабиться до самого самолета. Расслабиться – в смысле – думать о случившемся. Прошедший месяц слишком часто подсовывал мне непредвиденные препятствия, и я не хотела, чтобы очередная неожиданность застигла меня врасплох. Сессия, слава богу, закончилась, но поди знай, что еще могла изобрести злодейка-судьба: отмену стройотряда, нелетную погоду, внезапное прозрение Лоськиной крашеной гиены, проблему с маминым здоровьем…

Последнее, кстати, едва не произошло в действительности. Когда я вернулась домой, в гостиной, заполняя бланк, сидел под присмотром Бимы знакомый врач из «неотложки». Увидев меня, он с облегчением вздохнул:

– Хорошо, что вы пришли. Объясните, пожалуйста, своей маме, что ей нельзя сейчас выходить. А то мне приходится силой удерживать ее в постели после укола. Порывается встать и бежать в милицию. Что у нее там такого срочного в этой милиции?

– Теперь уже ничего, Сергей Антонович, – ответила я. – Теперь уже все в порядке. Спасибо вам огромное.

– Саша! – крикнула мама из своей комнаты. – Это ты, Саша?! Я сейчас выйду…

– Лежи! – скомандовала я, устремляясь к ней. – Лежи, все в порядке. Вот она, я – живая, здоровая и довольная. Не веришь – можешь пощупать…

Я покрутилась перед тревожным маминым взором, всеми силами демонстрируя только что задекларированные жизнь, здоровье и довольство.

– Что это было, Саша? Куда тебя забирали? Зачем?

В гостиной бдительно тявкнула Бима, сигнализируя об изменении позиции наблюдаемого объекта.

– Сейчас, мамуля, – сказала я. – Только провожу доктора и вернусь…

История, заготовленная мною для мамы, выглядела довольно правдоподобной – хотя бы потому, что в некоторых своих частях была не слишком далека от реальности.

– Помнишь, месяц назад я ездила к Кате с курсовиком?

– Помню… – кивнула мама. – Ты еще вернулась сама не своя…

– Ну вот, – подхватила я. – Тогда-то все и случилось. Я тебе не стала рассказывать, чтобы не беспокоить. В общем, я ошиблась квартирой. Вернее, домом – они там все одинаковые, как стадо зебров.

– Зебр… – машинально поправила мама.

– И зебр тоже, – согласилась я. – Короче говоря, мне открыли какие-то другие люди. Ну, открыли, я увидела, что это не Катина квартира, и ушла. Ушла вообще.

– Как это вообще? – не поняла мама.

– Вообще, то есть домой. Не стала искать дальше.

– Ах, значит, она поэтому тебе названивала потом весь вечер… Но почему ты ушла? Вы же договорились… И при чем тут милиция? Или Катя заявила о твоей пропаже?

– Ну что ты, мама, – рассмеялась я. – Никуда Катька не заявляла. Почему я ушла… Потому, что адрес не записала, понадеялась на память. Потому, что измучилась к тому времени на метро с пересадкой и на двух автобусах, в которые не влезть. Потому, что грязища там непролазная, ноги мокрые и дома, как зебры. Потому, что тубус потеряла с курсовиком. Потому, что приключения надоели. Так надоели, что обратно я поехала на электричке. Достаточно причин?

– Не сердись, Сашенька, я просто хочу понять. А милиция?

– Милиция, – вздохнула я. – Милиция… Тут получилось такое совпадение, прямо как в кино. Иначе и не скажешь… Короче, в той квартире, куда я по ошибке залетела… – в смысле, позвонила… там потом произошла пьяная драка. С убийством.

– Боже, Саша! – ахнула мама.

– Ну вот, – заторопилась я, спеша проскочить скользкий момент. – А там у подъезда сидели бабки, видели, как я входила, как в дверь звонила. Там первый этаж, со скамейки всё видно. Короче, милиция меня притянула как свидетельницу. Вот и вся история. Ничего особенного.

– Ничего себе «ничего особенного»… – пробормотала мама. – Но почему так, с нарядом на дом? Почему тебя не вызвали повесткой, как нормального человека? Что это за методы… Или ты чего-то недоговариваешь?

Я стойко выдержала ее пристальный взгляд.

– Знаешь, мамуля, это уже слишком. Сначала милиция, а теперь еще ты. Хорошо, что следователь мне поверил… в отличие от родных и близких. Бимуля, на тебя-то я хотя бы могу рассчитывать?

Бима, возлежавшая здесь же на прикроватном коврике, лениво шевельнула хвостом. Она вообще не слишком уважала разговоры, не содержащие слов «гулять» и «кушать», справедливо расценивая их как пустое сотрясение воздуха.

– Что ты, Сашенька, – тихо проговорила мама. – Конечно, я тебе верю. Но пойми и ты меня. Когда они пришли… когда ты сказала, что скоро вернешься… это было, как… как…