Владимир Шеменев - «Варяг» не сдается Страница 24

– Я не желаю говорить на эту тему. – Слизнев грубо схватил Катю за руку и вытащил из пролетки. Не отпуская руку, словно нашкодившего ребенка, повел через двор к черному ходу.

– Это не делает вам чести.

– Чести? У кого она сейчас осталась! – Арсений даже не обернулся, он смотрел только перед собой, чувствуя приступ ненависти, разливающейся по всему телу.

Испуганный швейцар бросил свой пост возле парадной двери, обогнул дом, пробежал через двор, распугивая кур, лежавших в пыли, и услужливо распахнул дверь перед самым носом хозяина. Слизнев втолкнул Катю в подъезд и закрыл дверь на щеколду, словно боялся, что за ними кто-нибудь последует.

Поднимались молча. Она слышала, как он сопел сзади, и ее так и подмывало остановиться и с разворота влепить ему пощечину. За все, что он там устроил. За эту глупую, несуразную сцену ревности. Но она не ударила его. Смирение – лучшая черта человека, желающего обрести Царство Небесное. Катя не была религиозной фанатичкой, но заповеди, которые дал сам Господь, надо исполнять.

Дверь в квартиру была открыта. Новая горничная увидела их в окно, оценила ситуацию и предусмотрительно повернула замок, чуть распахнув входную дверь.

Горничная, которую взял Слизнев, была смышленая и дальновидная девица. Окончила курсы гувернанток и школу секретарей-референтов, находящуюся под покровительством великой княгини Марии Павловны. Параллельно прошла обучение на машинистку и выучилась на домашнюю сестру милосердия. После получения положительных отметок вместе с дипломом в ее руки было вложено рекомендательное письмо за подписью самой императрицы Александры Федоровны, которая с удовольствием покровительствовала девушкам-простолюдинкам.

Она сразу понравилась Арсению Павловичу: статная, рыжая и курящая. Он любил таких, особенно за то, что не чурались пошлых историй и шуток в свой адрес. Все это говорило о свободном нраве, свойственном новому поколению разночинцев, и отсутствии предрассудков. К тому же она была не замужем и могла жить во флигеле, примыкающем к барскому дому.

Где муж откопал эту рыжую стерву, Катя не знала, но с каждым днем в ее сердце зарождалось странное чувство, что мадам появилась в их доме неспроста. Слишком умным был ее взгляд при всей показной деревенской простоте. Слишком долго она убирала в его кабинете и слишком громко смеялась, когда Арсений шутил. Не имея повода к ревности, Катя лишь могла догадываться, что между ней и ее мужем есть какая-то тайная связь.

Поглядев в глазок и увидев наплывающую на нее фигуру Слизнева, горничная посмотрела по сторонам и зашла в чулан. Убедившись, что ее никто не видит, прикрыла за собой дверь и зажгла свечу, которую она поставила перед маленькой иконкой Спасителя, висевшей на той стороне стены, которая выходит на восток. Прислушалась к шуму в прихожей, скинула тапки и, встав на табурет, открыла заглушку на дымоходе. Через отдушину прослушивался почти весь дом. Не было никакого смысла часами стоять под дверью спальни или кабинета, прислушиваясь к тому, о чем там говорят, вдобавок ко всему можно было получить дверью по уху, а заодно и лишиться работы.

О дымоходах ей рассказал инженер Стрижевский, проектировавший здесь печное отопление. Со Стрижевским они встречались в кабинете Лаврова за месяц до того, как стало понятно, что любовь военного атташе Курино к обедам, которые по субботам устраивал действительный статский советник Слизнев, ничего общего не имеет с гастрономическими пристрастиями дотошного японца.

Слизнев пропустил Катю в кабинет и вошел следом. Потребовать от нее объяснений он почему-то решил именно в здесь. Почему – он и сам не знал. Но ему казалось, что официальная обстановка сможет воздействовать на нее и заставит покаяться в содеянном. То, что она виновна, у него не было ни капли сомнений. Их позы, их переплетенные руки и самое главное – их глаза: они светились, он видел! И если бы на улице стояла ночь, то не надо было бы зажигать фонари на Невском: как говорили петербуржцы, именно так и рождаются «белые ночи». Слизнев скрипнул зубами, гоня прочь романтические сравнения.

Ее спокойствие раздражало его.

Почему она молчит? Что задумала? Она хочет бросить его и бежать с этим прощелыгой? Слизнев, распаленный чехардой хаотичных мыслей, закипел, словно самовар. Лицо покраснело, и вспыхнуло левое ухо. Он вспомнил народную примету: если горит левое ухо, то кто-то говорит или думает о тебе плохо. Кто? Ответ был налицо. Его жена.

– Ну, давай, скажи, что ты думаешь обо мне?! – прорычал он, стараясь заглянуть в ее глаза.

Но Катя молчала. Она стояла посреди комнаты, робко прижав руки к груди и опустив голову. Стояла спиной к мужу и ждала развязки этого неотрепетированного спектакля. Ждала, полностью положившись на судьбу, отдавшись течению и божьему промыслу.

Первым не выдержал затянувшегося молчания Слизнев: резко схватил жену и рывком развернул к себе. За ее спиной он увидел диван – тот самый, на котором ровно месяц назад он совратил только что принятую в их дом горничную. После этого диван превратился в некое орудие его похотливых фантазий.

– Что у тебя с ним было? – Диван манил его и отвлекал, настраивая совсем на другую волну.

– Ничего у меня с ним не было. – Катя еще на лестнице поборола свой страх и теперь была спокойна и холодна. «Ничего не бойся и ничего не проси» – вот девиз, сказанный когда-то ее отцом. И она решила следовать этому правилу.

– Не лги мне! – Арсений сорвался на крик, сжал кулаки и вплотную пошел к ней. – Вы встречаетесь? Да?!

– О чем ты, Арсений? – Голос ее приобрел бархатные тона. Она была похожа на ангела. Тихого и невинного.

Он никогда не слышал такой интонации и вдруг, в какой-то миг, понял, что простил ее. К черту ревность. Она его жена. Он любит ее. Может, они и правда только что встретились. И он на самом деле друг ее детства. Что на него нашло? Что за ярость вселилась в его сердце? Где любовь, где милосердие? Он искал и не находил ответа в своей душе…

Ах, какие у нее бедра! А ямочки на ягодицах! Тонкие кружевные трусики, присланные из Парижа… Слизнев сглотнул ком и вспомнил, что не живет с женой почти год. Год – это много для молодой красивой женщины. «Я хочу ее. Сейчас, на этом самом диване».

Его затрясло. Такое бывает, когда рассудок уступает место эмоциям. В нем стало зарождаться похотливое чувство. Перед глазами промелькнула развратная сценка: его милая женушка голая стоит на полу в одних чулочках, а этот самец в форме морского офицера пристроился сзади, и их вздохи слились в один протяжный стон…

Слизнев засопел, схватил Катю за руку и потянул к себе.

– Пусти. Мне больно! – Она попыталась вырваться.

Но он не слышал ее. Не слышал ее крика и не чувствовал ее боли. Словно зомби, он бродил где-то во мраке, не желая выбираться из своих эротических грез.

– Давай, расскажи мне, каков он в постели, – хрипел он, норовя расстегнуть ее платье.

Его пальцы шарили по ее телу, опускаясь все ниже и ниже. Проскочили талию и легли на ее упругие ягодицы. Облегающий холодный шелк лишь усилил его ощущения. В нем родился зверь. Арсений почувствовал, как дернулся между ног его спящий друг и пополз вверх, набухая и вызывая внутри тела жар. Чем больше твердел его член, тем больше он терял рассудок, превращаясь в звероподобное существо, жаждущее лишь одного: удовлетворения своей похоти. Слизнев обхватил жену за спину своими огромными ручищами и со всей силы прижал к себе.

Катя стала задыхаться. Из глаз брызнули слезы, а в груди что-то щелкнуло, перекрывая доступ воздуха. Впервые она испугалась за свою жизнь. В какой-то миг ей показалось, что он задушит ее. Она захрипела, теряя сознание, и из последних сил впилась ногтями в его лицо. Ногти прокололи дряблую кожу, и по гладко выбритым щекам побежали тонкие темно-бордовые ручейки.

Поддаваясь самозащите, он дернулся и машинально ударил ее в плечи, как бы стараясь отстраниться от нее. От толчка Катя потеряла равновесие и плашмя упала на диван, с силой ударившись головой о лакированную спинку из красного дерева.

Вид крови на ее волосах и заплаканное лицо превратили бешеного орангутанга в робкого перепуганного котенка. Арсений Павлович опустился на колени. Трясущимися руками он попытался прижать Катю к себе. Не смог преодолеть ужас от содеянного и лишь робко коснулся ее волос.

– Простите меня. Простите меня ради бога, Екатерина Андреевна. Я сорвался… Я просто не понимаю, что на меня нашло… Какой-то безумный день. – Арсений Павлович поймал ее руку и стал целовать. Минутная слабость, которая напала на него, была порождением его отношения к Кате. Он любил ее. Любил по-своему.

От расплывающихся по тыльной стороне ладони слюней стало еще противней, и Катя с силой выдернула руку из его ладоней.

– Уйдите, Арсений Павлович! – Она оттолкнула его.

Этого было достаточно, чтобы к нему вновь вернулся приступ ярости, но уже в другой ипостаси. Ярость, порожденная поведением надменного и самолюбивого барина, не привыкшего унижаться и быть униженным.