Максим Кантор - Хроника стрижки овец Страница 24

Простые вещи

Можно было предсказать, как оно пойдет: причиняя зло – вызываешь зло в ответ. Это реактивная цепочка.

Годами сочиняли небылицы про демократическую глобализацию, усердно врали про то, что в мире есть всего одна цивилизация – и надо пожертвовать сиволапой страной предков, чтобы войти в сонм просвещенных народов.

Выдумали эластичную современную культуру – безразмерную, как синтетические носки, бесчувственную, как презерватив.

И неужели кто-то мог предполагать, что не будет реакции – национализма?

И вот он проснулся, причем во многих странах, национализм уродлив – но в нем правота и правда момента. Вы нас согнули, а мы не хотим сгибаться. Вы нам врали про общий прогресс – мы теперь понимаем, что в будущее нас взять не планировали, мы видим, как вымирает страна. И мы выкрикиваем наши лозунги – за нами правда обкраденных. В последние годы национализм и фашизм сделались популярными – и модными. Это так же романтично, как концептуальный дискурс тридцать лет назад.

Московский концептуалист, пожилой юноша, все еще скоморошничает с задором юности – но, увы, концепции он так и не придумал. Все время кривлялся, а время – прошло.

И модными стали фашисты. Фашисты теперь олицетворяют то, что некогда олицетворяли концептуалисты – порыв и поиск, правду дерзания, поиск запретного.

Им бы возразить: дескать, фашизм – это нехорошо! А как возразишь? Спросят в ответ: а что же тогда хорошо? Когда бабок обкрадывают и музей современного искусства с какашками строят? Это – хорошо? Когда бестолочь и пустельга именуются Художниками, когда казнокрады – ведают культурой, а непотребные девки пляшут во Храме Божьем?

Надо бы сказать про гуманистический образ, про сострадание к ближнему, про «несть ни эллина, ни иудея», про высокую мораль и достоинство человека, который выше нации и выше цивилизации, – но всего этого нет в нашем словаре. Мы это все велеречивое отменили, мы это гуманистическое профукали, обменяли на Энди Ворхола, суп Кемпбел и жиденького Жижека.

Сложилось так, что современного языка гуманистической традиции русская культура не выработала – этот язык традиционных ценностей вытаптывали ради торжества постмодернизма. И вытаптывание казалось прогрессивным: зачем нам старые прописные истины, зачем нам реализм, для чего нам романы и картины? Давай еще вот этого старика взашей вытолкаем, давай еще вот этого пенсионера отменим – чтобы нам у кормушки было просторней.

Ах, недальновидно это было, опрометчиво!

И впрямь, для коллекций нуворишей старый традиционный гуманизм был помехой; невозможно впаривать банкирам что-то, что не модно, – ну не Добролюбова же им с Толстым читать вслух? Им подавай то, что в Сен-Тропе носят, с чем можно в Нью-Йорке щегольнуть. Но не одними вкусами нуворишей определяется будущее страны.

Ведь как устроено: нувориш-то, он наворовал, коллекцию какашек составил – и укатил на мыс Антиб, а с бабками из Вологды, да с их обиженными внуками – жить тем, кто в эту систему ценностей (какашки-Антиб-прогресс-Жижек) поверил.

Толстой бы, может, и договорился с внуками обкраденной бабки, а вот у куратора еврейской национальности, который живет на деньги, украденные из бюджета его клиентом, которому он впарил прогрессивные картинки с загогулинами, – вот у такого куратора возникают проблемы с народом.

Назвать их, агрессивных внуков бабки, – быдлом? Выход, конечно, – но ведь ненадолго.

И чувствуют кожей: зреет в обществе другая правда – она будет посильнее, чем мода на Бойса и Ворхола, рождается другое суждение – посерьезнее, чем взгляд владельца нефтяного терминала или мнение владельца массажного салона.

Пришли новые ретивые мальчики, презирающие гламур и концепт, глобализацию и демократию – откуда они взялись? От сырости завелись, что ли? Вы думаете, вы сами ничего не сделали для их прихода? О нет, господа, это вы их вывели в своих ретортах – ничего путного не создали, а вот этих борцов «за Россию без засилия евреев» – вы сочинили. Вы и убили-с, как говорил Порфирий Петрович.

И надо бы что-то возразить новым правым, надо бы с ними спорить – да вот беда, у новых левых и словаря-то никакого нет: только какашки в баночках, перформансы в богатых домах, да пенсионерская медгерменевтика.

Тевтобургский лес

Скажи – как, дядя, ведь не даромРоссия продана ГайдаромИ в рабство отдана?Кому-то ведь бабло досталось,Народу кинули лишь малость:Дай мужикам пятак на старость —Им все равно хана.Россия есть большое поле,И толку нет кричать «Доколе?» —Сей факт природой дан.Есть планы поле то застроитьИ население утроить,Проектов очень много то есть.Но роют котлован.

Полковник наш рожден был хватом,И, подведя итог утратам,Народ от горя взвыл.Но брал ведь не один полковник:Любой чиновник – уголовник.Надели на народ намордник —Не вой у наших вилл!

Вам не видать былой России,Пирог по крошкам растащили —Все, что собрал Иван,Что взяли при Екатерине,Что Сталин спас в лихой године,Что Брежнев парил в карантине —Пошло ворам в карман.

Товарищи, Москву мы сдали.Ее бы деды не узнали.И Ленинград пропал.И был бы хоть Урал за нами,Чтоб отсидеться за горами,Но, что возделано отцами, —Ушло за капитал.

Товарищи, нас обманули.Пока смотрели в рот акуле,Не думали, что съест.За двадцать лет привыкли гнуться,Лишь избежать бы революций.Но есть предел всех конституций —Есть Тевтобургский лес.

На белых лентах на березахПускай висят в свободных позахИ вор и компрадор —Нет оппозиций меж ворами.Нет равенства между волками.Но меру надо знать и в сраме,А остальное – вздор.

Права большинства

Существует мнение, что нравственная заслуга ХХ века состоит в том, что люди научились бороться за права меньшинств. Прежде права людей, не похожих на большинство, были ущемлены. Общество (так принято думать) осознало, что малые его подразделения имеют те же права, что и большинство.

Гомосексуалисты, евреи, авангардисты, калеки, цветные – то есть те, кого раньше преследовали на основании их несходства с большинством, – отныне уравнены в правах. И даже более того: эти меньшинства получили права в превосходной степени, их голос должен быть возвышен – на том основании, что они долго немотствовали. Повсеместно проводятся парады гомосексуалистов, а евреи тщательно следят за тем, чтобы их не обидели. Гюнтер Грасс, сказавший, что Израиль может начать войну, был обвинен в антигуманизме. Этого бы не случилось, если бы он предостерег от агрессивности России, поскольку предполагается, что Россия достаточно большая страна и сама может постоять за себя.

Оставим в стороне тот факт, что отнюдь не все меньшинства наделили правами. Мне, например, ничего не известно о правах цыган или североамериканских индейцев. Насколько знаю, никто не собирается возвратить индейцам земли или выплачивать с отобранных земель процентную прибыль. Понятие меньшинства ведь возникает ситуативно: некогда ацтеков было в Латинской Америке большинство, но теперь это совсем не так. Является ли белорусский пенсионер – представителем меньшинства (поскольку белорусских пенсионеров не так много в мире) и надо ли это меньшинство защищать – спекулятивный вопрос. Я хочу сегодня сказать о другом.

Существуют два произведения Оскара Уайльда «Баллада Редингской тюрьмы» и «De Profundis», которые поняты плохо; а последнее вообще мало кем читано. Суть этих произведений проста: единение человеческого рода достигается через общее чувство, а не через уникальные страсти. Герой баллады, всю жизнь переживавший свою особенность и ни на что не похожесть, вдруг осознает, что он один из многих грешников, не более. Его уникальный порок, который он трактовал как избранничество, не уникален – ибо грехов много. А вот раскаяние и страдание – есть одно целое, такое целое, которое объединяет всех. Все объединены общим чувством вины перед ближним – за то, что не смог защитить, не сумел прикрыть, использовал себе подобного ради похоти или для наживы или из гордости. И безразлично, какого рода твой грех, – ибо нет уникальных грехов. Это очень важная мысль эстета Уайльда, который все раннее творчество посвятил уникальному умению видеть не так, как сосед. В «De Profundis» это же сказано еще более отчетливо. Уникальное (творчество, любовь) таковым становится лишь как часть всеобщей заботы человеческого рода, того единого целого, что Федоров называл «философией общего дела».

Именно в этом смысле изгои-авангардисты нуждались в защите – не потому, что им надо позволить рисовать квадратики и полоски, но потому, что этими полосками они тщатся выразить любовь к ближнему. Само право рисовать полоски дорогого не стоит. Равно как и право проникать любимому человеку в задний проход – не особенно драгоценно. Драгоценна способность любить. И если защищают права евреев, то не права на ростовщичество и на ту систему еврейско-финикийского капитала, которую описал некогда Маркс. Сами по себе эти занятия: содомия, или ростовщичество, или рисование полосок – малопочтенны, поскольку не ведут к продолжению рода, не способствуют процветанию ближних и не являются развитием ремесла. Но сами люди, несмотря на то, что они ростовщики, содомиты, авангардисты, остаются прежде всего людьми – если их тело резать, из тела льется кровь, как заметил Шейлок. И вот это исключительно важное для понимания общего дела положение – что все равны в страдании и сострадании – двадцатый век вроде бы усвоил.