Наталия Терентьева - Маримба! Страница 25

Я стояла в растерянности под мощным натиском Галины Семеновны. Если бы не Катька, я бы наврала и ушла. Но как быть сейчас? Какое правило действует? «Ври, чтобы человека не обидеть»? Любое слово против сейчас возмутит и расстроит собеседницу. Или – «не подстраивайся под ситуацию, не выгадывай на свое благо»? Ведь мне сейчас нужна от Галины Семеновны конкретная помощь…

Все решилось просто. Катька неожиданно спросила:

– А на сколько дней вы в Москву уезжаете?

Двадцать пять процентов еврейской крови – как они нас иногда выручают! Обеих. То Катька смоется тихой сапой из какого-нибудь конфликтного винегрета – все девочки передрались, перессорились навсегда, а Катька так удачно в самом начале ссоры почему-то решила, что опаздывает в музыкалку. Она времени все равно не знает, на меня надеется, но тут вдруг поняла, что пора бежать. То именно она углядела, как ловко нас хотели обсчитать в магазине – заманили со скидкой, продали – без. Я стою, чек подписываю, о своем думаю, а Катька тут как тут, шепчет (говорить вслух не будет, скромная, воспитанная девочка): «Мам, кажется, с нас очень много денег взяли, проверь, а?» То глянет на Егора, на своего отца, – глазами огромными, сияющими, глянет молча, выразительно, сложно, когда он в очередной раз соберется с духом, чтобы сказать мне, как я его – «До-ста-ла!!!» И Данилевский рот закроет, крякнет, охнет, махнет рукой, Катьку прижмет, потом и меня чмокнет примирительно: родственники мы, родственники, никуда нам друг от друга не деться, между нами вот эта стройная, глазастая, трепетная, любящая нас обоих юная особа. Она хочет двоих держать за руки, хотя бы раз в неделю. Чтобы пробивали токи с обеих рук – моя безграничная, нерассуждающая, сносящая все барьеры разума любовь и папина – беспомощная, интуитивная, ограниченная вынужденной его несвободой и другими юными особами, появившимися на свет в другом месте после того, как я стала ему немила.

Вот и тогда, честно глядя на Галину Семеновну, Катька повторила настойчиво и вежливо:

– Галина Семеновна, а вас долго не будет?

– Нет! Две недели всего! Праздник большой, праздник! Надо обязательно в церковь…

– Да, конечно, – сказала я. – Только цветы две недели не смогут без воды, тем более жару обещают. Жаль. Очень жаль…

И мы, тепло попрощавшись с Галиной Семеновной, пошли назад. Проходя мимо участка сторожа, я попридержала Катьку, весело скачущую впереди меня:

– Погоди-ка… Саша! – окликнула я сторожиху, как обычно копавшуюся в сильно разросшемся вширь огороде.

– Да? – спросила сторожиха, даже не разгибаясь, лишь подняв голову.

– Вы не подойдете на минутку?

– Заходите! – сторожиха махнула рукой, испачканной в земле, в сторону тропинки. Забора у них тогда еще не было, но участок был уже весь обсажен кустами, так что вход естественным образом остался только в двух местах, где не было кустов.

– Мам, смотри, – шепнула Катька и показала мне на заднюю часть дровяного сарайчика, на котором наивно и неумело, с полным несоблюдением законов перспективы, был нарисован деревенский пейзаж, с коровкой, с домиком, с большими яркими ромашками, подсолнухами и тюльпанами, растущими вперемешку, с веселой зеленоглазой девочкой, пасущей коровку. – Это кто рисует? Она?

– Спроси!

– Нет, ты спроси…

– Что вы хотите? – довольно резко заговорила сторожиха, убирая волосы со вспотевшего лба тыльной стороной руки.

Я на мгновение пожалела, что пришла. Очень противная тетка. Баба. Не знаю, как с ней разговаривать.

– Я хочу… Вы ведь Александра?

– Шура, – величественно кивнула маленькая женщина. Баба. Тетка.

Темное лицо, задубевшее от пребывания на свежем воздухе наших полей с марта по ноябрь. Да и зимой, я думаю, у нее находится какая-то работа во дворе. Воды набрать, снег сгрести, белье развесить… Яркие, очень яркие глаза. Редкий цвет. Зеленый. Густой, с оттенком бирюзового. Правду говорят, что она старше Санька, что он жену бросил, уехал, а Александру эту привез? Может, спросить? Чтобы спеси поменьше у нее было.

– Ну? – подогнала меня Шура. Он посмотрела внимательно на меня, на Катьку и неожиданно мирно и просто добавила: – У меня времени мало, прополоть нужно, потом Саню кормить.

– Да понимаете, мне надо, чтобы кто-то полил цветы, пока нас не будет. Я хотела вас попросить.

– Цветы какие? В саду? Розы, что ли?

– Да нет, комнатные. Тридцать два горшка, я из Москвы на лето привезла.

– Давай, полью, – сразу согласилась Шура. – Скажи, во сколько зайти, я зайду, покажешь, что да как.

– Давай, – тоже сразу согласилась я, перейдя спокойно на «ты».

С некоторых пор мне стало легко переходить с людьми на «ты». Еще несколько лет назад, когда мы только сняли дачу и пошли первый раз покупать молоко и творог у живущего неподалеку фермера, я была по-столичному потрясена, когда фермер спросил меня, нимало не смущаясь:

– Тебе сколько творогу?

Я даже подумала, что он спрашивает это у стоящей рядом Катьки, полагая, что она пришла сама по себе.

– Бери больше, девчонке запеканку сделаешь, – развеял мои сомнения фермер. – Хороший сегодня творог. Траву сейчас такую коровы едят, очень сладкое молоко. Тебе литр или два?

Я не смогла ему ответить так же. Но с тех пор прошло несколько лет, я изменилась. Мне стало просто и легко говорить человеку «ты». Я поняла, почему фермер всех людей зовет на «ты», хотят они того или нет, отвечают ему или продолжают «выкать».

Шура пришла в тот же вечер, внимательно и сосредоточенно оглядела все мои цветы, достала из кармана длинной темно-зеленой туники блокнотик и карандаш и сказала:

– Так, говори, что и как поливать. Кому больше, кому меньше. Цветы у тебя все капризные, небось!

– Да нет, я капризных не держу. Декабриста вообще можно пореже поливать…

– Да, шлёнбергу заливать нельзя, – спокойно кивнула Шура.

Она оказалась заядлой цветочницей, почище меня, знала латинские названия почти всех цветов, удивила меня своей грамотностью. Тут же попросила у меня отростки редкого цветка, который я по случаю купила в Икее, восхитилась орхидеями на фотографии – их я отвезла маме на постой. В общем, через час разговора я поняла, как же ошибочно может быть мнение о человеке издалека. Бойкая, смешливая Шура просто выглядит неприступной бабой. А так – она простая и вполне симпатичная, и при этом начитанная, образованная женщина. На руке кожаная фенечка, браслетик с костяным красным сердечком. Саня подарил…

– Я вообще-то зоотехник! – поспешила похвастаться она образованием. – Почти закончила институт когда-то, госы только не сдала. Ушла в декретный, родила, тут же вторым забеременела, так и бросила все… А! Уж как вышло. Но знаю много.

– Понятно, – вежливо кивнула я.

– Да. Осеменением быков я занималась. Работа, скажу тебе, не сахар. Но лучше, чем в земле копаться. Это я только тут, от нищеты нашей, огородами занялась…

– Да, кстати, об оплате, – спохватилась я. – Я за цветы хорошо заплачу, не переживай.

– Да я не переживаю! – засмеялась Шура, прикрыв загорелой рукой беззубый рот.

– Я Саше твоему всегда хорошо плачу.

– Ой, это я не знаю, разбирайтесь сами! – замахала она обеими руками. – Он сам по себе, это его деньги!

Шура хорошо ухаживала за моими цветами, даже по своей инициативе поливала немудреную клумбу, на которой мы, как и раньше, оставили самодельный автополив из обрезанных пластиковых бутылок. Сколько дождя нальет – столько и будет воды в бутылках. А тут Шура и полила, и траву вокруг дома покосила. Я заплатила ей, сколько смогла, сувенир из Прибалтики привезла – красивое янтарное ожерелье, – она была довольна.

– Девочку свою присылай, я кролей тут надумала разводить. Пусть покормит.

– Кролей?

– Ну да, кроликов. Ты только не говори ей, для чего. Скажи – просто развожу, чтобы нескучно было. Как зоопарк.

Шура покорила меня проницательностью и неожиданной чуткостью. Надо же, подумала о чужом ребенке, увидела, что Катька трепетная, расстроится, если узнает, что сторожа взялись разводить кроликов, потому как самим есть нечего, да и продать можно дачникам нежное свежее мясо. Шура выкормит, Саня забьет, освежует. Соседи съедят, детей побалуют. Что тут такого? Я очень городской человек, и мне знание цикла «бегает пушистый, трогательный – зарезали – содрали шкуру – порубили на части – я приготовила Катьке в сметане и доела все, что не доела Катька» действует на нервы. Я не хочу знать, что я – тупой, примитивный варвар, который ест все, что двигается и что хорошо переваривается моим варварским желудком. Предпочитаю забывать о середине цикла. Бегают беленькие, черненькие, пушистые, ушастые – одни, а тушим и жарим мы других, которые в магазине продаются. Мы котлеты и отбивные едим, а не беспомощных детенышей, у которых мясо нежнее и которые могу ткнуться влажным носом в руку, облизать ее, сказать «му-у», «бе-е», доверчиво посмотреть, повилять хвостиком – с кисточкой, или кудрявым, или маленьким смешным меховым шариком, у кого какой вырос на радость их маме…