Татьяна Замировская - Жизнь без шума и боли (сборник) Страница 27

Ободов же сделал именно то, чего ожидал от себя менее всего: вернулся в приют и забрал собаку, которую за эти несколько суток никто так и не затребовал. Вернулся вовремя, потому что назавтра собаку усыпили бы – в итоге она все-таки выиграла новую жизнь и душу Ободова в расписные шахматы небытия – что еще?

– Пойдем, пойдем, я куплю тебе булку с маслом, и отправимся мы с тобой далеко-далеко, – увещевал Ободов улыбающуюся собаку, которая почти привычно била хвостом и жмурила глаза (вот отчего ему так понравилась Настя – у нее, оказывается, были точно такие же ресницы, как у этой собаки). Ободов всегда ненавидел масло, но вместе с жизнью прошла и ненависть. Они вышли из города, название которого тут же мгновенно исчезло из памяти Ободова, и остановились около шоссе.

– Сиии-деть! – скомандовал он собаке.

Собака продолжала стоять, глядя Ободову прямо в глаза и улыбаясь, а вокруг ее морды вились крохотные желтые бабочки.

Неправда

Air can hurt you too [3]

Купил Вова в зоомагазине гремучую змею, принес ее домой, а змея не гремит! День не гремит, два не гремит. Встревожились домашние, вызвали врача. Сказал врач: «Змея больна, греметь не будет. Возьмите другую змею, а эту отдайте на опыты». – «Нет, – ответил Вова, – мы привязались к этой змее, даже если она не будет греметь никогда, мы все равно любим ее». – «Ну как знаете», – развел руками врач. Вошел в лифт и спускался в нем сосредоточенный, тихий, думал о чем-то своем. А когда вернулся домой, попросил у своей жены и дочерей прощения за всё. Что-то надломила в нем эта чертова змея.

Три поросенка

Жили-были три поросенка, три друга: Сергей Сергеевич, Юлиан Юлианович и Михаил Михайлович.

Настало время строить им зимний дом. Летом они жили в сарае, а потом сарай снесло жилищное управление, и жить стало негде.

Сергей Сергеевич защищал диссертацию, и у него не было времени. Поэтому он построил дом из шпон.

Юлиан Юлианович много переживал из-за своей молодой любовницы, которая лежала в больнице с подозрением на меланому, поэтому дом он построил из икон. Иконы Юлиан Юлианович скрал в церкви: он не знал, что это преступление.

Михаил Михайлович понимал, что дома недолговечны, поэтому построил себе маленький ашрам с фигуркой пластилинового ослика на крыше. Когда приближалась гроза, ослик внятно шевелил ушками и бормотал: «Иаиа, иаиа». Если мимо шли недобрые люди, ослик съеживался и закрывал голову копытцами. Еще иногда он пил молоко, которое посетители ашрама специально оставляли снаружи в глиняных плошках. Это считалось чудом, что пластилиновый ослик спускается к плошке и пьет, но это многие видели, и молоко потом действительно куда-то исчезало. Об этом писали в газетах, а еще однажды приезжал Первый Национальный Канал делать сюжет.

Зима в этом году выдалась студеная. Из-под толщи снега вышел Годзё-Порося и пошел уничтожать все сущее.

Вначале он подошел к дому поросенка Сергея Сергеевича и тоненьким голоском сказал:

– Сергей Сергеевич!

– Ха-ха! – откликнулся Сергей Сергеевич, давно заприметивший монстра в обледеневшее окошко.

Годзё-Порося плюнул огнем, и дом из шпон сгорел дотла. Обгоревший Сергей Сергеевич бросился бежать к дому Юлиана Юлиановича. Юлиан Юлианович сидел, весь обложен церковными книгами, и Сергею Сергеевичу вовсе не обрадовался: его молодую любовницу совсем замучили на химиотерапии.

– Зачем ты пришел, Сергей Сергеевич? – спросил он и уткнулся взглядом в книгу, которую тоже, кстати, скрал в церкви по причине собственного невежества.

Годзё-Порося подошел к дому Юлиана Юлиановича и уставился на иконы. Иконы вдруг превратились в игральные карты: дама, валет, король пик, туз с изображением мультипликационной собачки Плуто, девятка крестей с миниатюрным Иисусом на каждом крестике. Домик из игральных карт тут же рассыпался, и шокированные Сергей Сергеевич с Юлианом Юлиановичем бросились бежать к ашраму. Именно там, по их мнению, было спасение.

Но спасения там не было. Михаил Михайлович не впустил их и сказал, что не стоит им осквернять ашрам – «Видите, ослик при вашем приближении весь скорчился». Сергей Сергеевич и Юлиан Юлианович тут же начали кричать: «Это не из-за нас! Это потому что за нами гонится ужасный Годзё-Порося, восставший из снежной бури! Впусти нас, Михаил Михайлович, мы погибнем».

Михаил Михайлович засмеялся и пошел заваривать чай в зеленом графинчике.

Годзё-Порося подошел к ашраму и тоненьким голоском позвал Михаила Михайловича.

Пластилиновый ослик встал на дыбы и заулыбался, узнав его.

Михаил Михайлович отворил дверь, впустил Годзё-Порося и усадил его за стол, где уже посипывал жаром и прозрачной жасминовой водой зеленый графинчик.

– Как делишки, Годзё? – спросил Михаил Михайлович.

– Помаленьку, – затягиваясь кальяном, прошуршал Годзё-Порося. – Мир катится в бездну, ну и пусть его. Дома из икон строить стали, идиоты. Дома из икон, бля. Книги в церкви крадут. Уроды какие-то. Я ни фига не понимаю уже. Убивать их? Глупо, глупо убивать. Разрушение тоже бессмысленно. Я не знаю, что мне делать. Я не могу им объяснить, что они натворили, не могу.

Сергей Сергеевич и Юлиан Юлианович стояли под окнами и дрожали от холода. Наутро их оледеневшие трупы закопают за пять километров от ашрама. Михаил Михайлович подливал жасминовой воды в глиняную чашечку Годзё-Порося и думал о том, что неисповедимы пути. Неисповедимы.

Рыбалка вслепую. Трое

Поехали как-то трое друзей на рыбалку. Один друг, Анатолий, поймал трехметровую щуку. Второй друг, Сергей, поймал бойкого леща. Третий друг, Петр, выкинул номер: вначале вдруг пошел по воде, а потом усомнился и утонул. Двое оставшихся друзей, Анатолий и Сергей, погрузили в машину щуку, леща и утонувшего Петра и молча поехали домой. Они больше не чувствовали себя друзьями – оказывается, их связывал только Петр. Теперь же Петр связывал щуку и леща – плотно прижавшись друг к другу, эта странная холодная троица тряслась на заднем сиденье автомобиля. Они блестели ручейками слизи и вообще казались намного более настоящими, чем Анатолий и Сергей. Что ж, трое друзей на рыбалку поехали – трое и уехали. Теперь трое друзей – это Петр, щука и лещ, связанные навечно тайным скольжением воды. Оказалось, что трое – это Петр и чего-нибудь два , а не эти конкретные три человека. Что ж, жизнь преподносит нам и не такие сюрпризы. А что же Анатолий и Сергей? Они – две бессмысленные, не знакомые друг с другом жертвы, которых непременно кто-то поймает буквально в следующее мгновение. Так и получилось: за поворотом их остановил гаишник, убил и расчленил. А Петр, щука и лещ перебрались на переднее сиденье автомобиля, включили радиолу и погнали в Калифорнию! Ничего не изменилось.

Кошмар

Дэвид Боуи . Оставайся тут.

Светлана Боуи . Нет, я не могу. Прости. Скоро уже автобус последний. Мне надо одеться, подвинься, ну.

Дэвид Боуи . Останься. Пожалуйста.

Светлана Боуи . Нет, мне пора идти. Я уже в семь утра за прилавком как штык должна стоять; если опоздаю – убьют.

Дэвид Боуи . Послушай, не надо морочить мне голову. Я позвоню им утром, скажу: она не сможет прийти, она заболела, я ее муж – с вами, в смысле, говорю, ее муж, а она сама в больнице лежит и говорить даже не может после операции.

Светлана Боуи. Погоди, какая больница?

Дэвид Боуи. Ну а что, Десятая клиническая.

Светлана Боуи ( испуганно ). Какая больница, ты о чем?

Дэвид Боуи. Ты лежишь в больнице.

Светлана Боуи. Какая, к чертовой матери, больница?

Дэвид Боуи. Десятая клиническая больница. Ты лежишь в больнице. Тебя вчера оперировали, тебе не надо на работу пока что. Да тебя, наверное, и уволили уже – ты же еще долго стоять не сможешь, а там надо стоять за прилавком, сама вот только что призналась, а раньше, черт, про какие-то офисы говорила, какие-то кабинеты, мягкие кресла, какая чушь, зачем надо было меня обманывать, я бы всё понял, а ты, как всегда, терпела до последнего, и зачем?

Светлана Боуи. Стоп. Стоп. Ты о чем? Я не понимаю. Дэвид. Объясни мне, что происходит.

Саша Боуи. Стоп. Стоп. Ты о чем? Какой Дэвид? Я не Дэвид. Я твой муж.

Светлана Боуи. Мой муж – Дэвид Боуи.

Саша Голицын. О господи.

Светлана Боуи. Что, нет?

Саша Голицын. Нет. ( Меланхолично и монотонно. ) Твой муж – Голицын. Го-ли-цын.

Светлана Голицына. То есть я – Светлана Голицына?

Саша Голицын (уже почти в слезах). Какая, блин, Светлана. Катя. Ка-тя. Катя, Катерина. Екатерина. Е-ка-те-ри-на. Больной человек Екатерина лежит в больнице для больных людей и болеет болезнью, а мне, здоровому человеку Александру Голицыну, надо бороться со всеми демонами, к этому причастными, потому что больше некому бороться, потому что ты уже не борешься.