Юрий Запевалов - Донос Страница 27

– Нельзя, нельзя, пока хватит, успеете. Никуда не денется. Ты, Лена, побудь с ними еще, мы с Сашей сходим в одно место. Есть больше не давай, мы скоро.

Ушли. Теперь надолго. Лена нас покормила еще раз, немного, но чуть больше, чем первый раз. Хлебом и молоком. Молоко взяли у своих на Тоболе, у частников, кто сумел сохранить корову, не съел ее зимой. Лена нам все время что-то рассказывала, не молчала, снова заставила нас умыться, перестелила постели. Мы немного ожили. Появился интерес – а что это здесь происходит…

Наконец появились Тоня с Сашей. С ними солидный, весь в нашивках, военный.

– Вот смотрите, – Тоня, оживленно жестикулируя, возбужденно рассказывала военному нашу историю, – отец с первого дня на фронте, мать в больнице, дети одни, без денег, но живут, видите, борются за жизнь, а аттестат отцовский давно пришел. Я знаю, уже больше месяца в военкомате лежит и его почему-то не вручают, не знаю, может, некому вручить, так Саша вон постарше, школьник. Его можно было вызвать и вручить. А так, видите что получается, дети без денег, пухнут уже от недоедания, вон смотрите, сколько карточек, а отоварить не на что, – Тоня говорила быстро, без умолку, как будто боялась, что ее остановят и тогда уже никто не расскажет, как плохо этим детям. Но военный молчал, слушал, о чем-то думал.

– А аттестат у вас, в военкомате, – продолжала Тоня, – мы письмо от отца получили, просит узнать, почему все молчат, что случилось с семьей, получили ли деньги по отправленному им аттестату. А никто ничего не получил и дети видите, уже пухнут.

Военный подошел ко мне, погладил по голове. Что-то хмыкнул, спросил, могут ли женщины завтра с утра быть здесь.

– Можем, можем, – ответила снова Тоня, – конечно можем, куда же мы теперь, одних теперь не бросим, как же, мать в больнице, конечно будем!

На второй день пришли двое военных, молодые такие, один прихрамывает, с большой хозяйственной сумкой. Достают из сумки – хлеб, сгущенное молоко, колбаса и, даже не верилось, яблоки. Что-то записывают, заполняют какие-то анкеты, подробно о чем-то расспрашивают Сашу, тот все рассказывает. Потом долго говорят с женщинами. Поехали к матери в больницу. Мы дома, снова хочется есть, но от нас все спрятали, дали понемногу и спрятали. И правильно сделали – мы бы уж точно объелись.

Вернулись все к вечеру. Саша сияющий, говорлив, хотя обычно больше помалкивает. Женщины тоже какие-то торжественные, улыбаются, даже неловко как-то, что за радости такие.

Нам объявляют, что с завтрашнего дня мы с Ниной зачислены в летний городской детский лагерь. «Жить будете дома, питаться и развлекаться – в столовой и клубе лагеря. Столовая городская, клуб в детском кинотеатре. Кормят три раза – завтрак, обед, ужин. Вот вам путевки, здесь и расписание по времени работы столовой и клуба. Завтра утром в девять часов быть в городской столовой, зарегистрировать путевки и кушайте на здоровье, играйте и пойте в свое удовольствие».

– Отъедайтесь, а там посмотрим, – парни из военкомата как-то смягчились, повели себя проще, не по-военному, заулыбались, – да очнитесь вы, не поняли, что ли?

И действительно, мы ошарашенно смотрели на всех, с трудом понимая, что происходит, о ком это говорят, кто это будет есть каждый день по три раза.

– Ладно, поймёте. Ну что, женщины, все что смогли, мы сделали. Мы пошли. Сообщайте, если что не так. Дней через десять наведаемся, мы эту семью взяли под свой контроль, так что не волнуйтесь, в беде их не оставим.

– А как же эта гнида-то, правда, что ли, у детей воровал?

– Пристрелили собаку. Ничего бывает. Мы ведь с фронта, после ранения, в военкомате служим временно, сил хотим набраться после ранения. Мы их, собак, здесь потрясем немного. Да ладно, не берите в голову. Мразь есть здесь, встречаются сволочи и там, на фронте. Ничего, разберемся, главное у вас здесь Военком мужик что надо. С понятием.

И наступил для нас месяц изобилия. Мы быстро забыли про голод, да и был ли он голод-то. Вон как нас кормят!

На завтрак – булочка с колбасой и маслом, белый хлеб, манная каша на молоке, чай с сахаром. На обед – хлеб досыта, суп, или борщ, или щи в большой тарелке, на второе котлета или гуляш, или еще что-нибудь вкусное, с картошкой или кашей, компот. Вечером – булочка с маслом, бутерброд с мясом или колбасой, каша, молоко. Разве можно съесть столько сразу? Мы ходили втроем, брали с собой младшую сестру и на всех хватало. Булочки уносили домой, делились с братом, но тот отказывался категорически.

– Отъедайтесь. Вам назначено. Я прокормлюсь, одному легче. В столовой работали пожилые женщины. Они не только разносили обеды, но и строго следили, чтобы дети съедали все здесь, в столовой, не уносили и не отдавали кому-то. С нами познакомились в первый же день, подсели к столу, расспросили. Мы сразу же убедили их, что нам двоим это много, всего не съесть, у нас есть маленькая сестренка, мы хотим приходить с ней и есть всем нам здесь вместе.

– Ладно, приходите. Здесь многие едят вместе с маленькими. Мы ведь только взрослых не пускаем. Здесь столовая для детей, по детским путевкам. Ничего, приводите свою сестренку.

– Так хорошо все разрешилось. А булочки мы, освоившись, потихоньку все же домой уносили. Не думаю, что женщины этого не замечали. А может, и не видели, не мы одни, много там детей было, за всеми не уследишь.

Да и следили ли.

К концу месяца к нам домой снова приехали те военные. Привезли новые путевки, только теперь путевки постоянные – мне в детский сад, а Вере, младшей сестре, в круглосуточные ясли. Судьба наша определилась, голод нам больше не грозил.

Привезли они и благодарственное письмо от отца с фронта, в адрес Военкома. Женщины читали письмо вслух, читали и плакали. Плакали обо всем, и что отец там живой на фронте, и что мы здесь, слава богу, живыми остались, плакали и от радости, и от горя, и о том что уже было, и о том что еще будет.

Плакали в те военные годы часто, плакали над своими письмами и над письмами близких, друзей, соседей. Над каждым полученным письмом, вот он, жив, раз пишет, и будет жить, мы верим, надеемся, ждем.

Плакали, надеялись, ждали.

Вскоре из больницы выписали мать. Ходила она еще плохо, ноги болели, работать по настоящему не могла.

И снова помог военкомат. Устроили ее в столовую «Военторга», дали ей сидячую работу – ложки выдавать при входе в столовую и отбирать при выходе. Посуда тогда терялась прямо не напасешься, все тащили со столов, и эта ее работа себя оправдывала. Через какое-то время ее перевели посудомойкой, а затем и на «раздачу».

Так, в самый тяжелый, самый голодный, второй год войны Военкомат города Кургана спас нашу семью от голодной смерти.

Вечная благодарность всем тем добрым людям, не покинувшим нас, да и многих еще таких семей, как наша, в беде.

16

Взяли меня неожиданно. Наверное для нормального человека, не промышляющего преступностью, арест всегда неожидан. Но уж очень все произошло нелепо как-то.

Утром мне позвонила дочь, Света.

– Папа, тебя ищет Владимир Викторович. Просил позвонить.

Владимир Викторович – это Катков, старший лейтенант, опер. Мы с ним знакомы уже неделю, как раз с понедельника, 14 сентября, когда этот самый Катков с бригадой таких же «оперов», без всякого предупреждения, письменного или устного, ворвались в офис, взломали двери, когда в офисе никого не было, произвели обыск, изъяли все служебные документы и куда-то их увезли, не оставив нам ни описи изъятого, ни акта изъятия, ни каких-либо документов, обоснований, постановлений о правомерности своих действий. Вот так вот просто пришли, перевернули все вверх дном и исчезли, не оставив о себе никаких следов. При этом еще и опечатали двери кабинетов, чтобы туда уж совсем никто не мог войти.

Приехав на работу, я сам начал через «арендодателя» искать, кто же устроил разгром нашего офиса?

Ольга Сергеевна, заместитель Директора Института, у кого мы арендуем помещение под свою контору, объяснила мне, что приехали из милиции, показали ей постановление на обыск кабинетов нашей Компании, потребовали вскрыть кабинеты, на что она ответила, что не имеет права этого делать без представителя руководства Компании, да и ключей у нее нет. Тогда этот самый Катков, видимо руководивший бригадой, дал команду взломать замки и вскрыть кабинеты.

Все это не укладывалось в голове. Неужели в нашем государстве вот так просто, по одному подозрению или чьему-то «доносу» можно в один приём уничтожить любую организацию, предприятие, ибо после такого налета, да без текущих документов, любое подразделение работать уже не может.

Мы не прятались, работали открыто, у нас были телефоны. Могли пригласить, побеседовать, допросить, запросить, наконец, необходимые документы. Мы бы дали именно то, что требуется. Изъяли же все подряд, девяносто пять процентов изъятого следствию не понадобилось, а для Компании эти документы утеряны безвозвратно. Да какое там утеряны! Компания с этого дня просто перестала существовать. И это – при имеющихся обязательствах перед партнерами, незавершенных сделках, невыполненных контрактах, огромных денежных потерях. И жаловаться, как говорится, некому.