Елена Яворская - Жестяной самолетик (сборник) Страница 27

Доктор, обитающий в кабинете четырнадцать-Ж худ, нетороплив и улыбчив. Я ничуть ему не доверяю, но за то время, что он разжимает мои сведенные судорогой пальцы, совершенно неожиданно для себя успеваю поведать обо всех своих сегодняшних мытарствах.

Он с притворным сожалением качает головой:

– Значит, в один-Д не дошли? Очень жаль, очень жаль. Страховочка-то ваша так и осталась недооформленной…

– Посмотрите в сумочке, – выдавливаю я. – Там хватит.

– Хватит, – с видом профессионала констатирует он. – Сожалею, но вам ничего не останется.

И улыбается.

– Ну что ж, займемся вашей очаровательной ручкой… Ну а с чем к нам препожаловали?

И я рассказываю о заказе, а заодно и о своих задумках – о стилизованных нарядных трамвайчиках, рубиновых на серебристом, о речке в образе изумрудной птицы, о громоздящихся друг на друга разноцветных кубиках городских строений. Вообще-то, изначально мне представлялись приглушенные цвета и нечеткие линии, но сейчас хочется буйства, праздника… свободы!

– А как вам вот это полотно? – доктор кивает в угол, где притулилась картина в простенькой запыленной раме…

…Серые казематные стены, бурый стол-монстр, несущий на своем хребте хрупкую белую чашку, зажатую в тиски гигантскими бутербродами с икрой, густо-черной и кроваво-красной. А над всем над этим царит и чахнет бледный человек в костюме неопределенного цвета. Лицо – одни глаза, все прочее лишь только намечено. А вот глаза… В них усталость и ненасытность, ненасытность и усталость…

– Был у нас во время оно живописец, Петр Полынкин. Может, слышали?

Я отрицательно машу головой, не столько отвечая на вопрос, сколько пытаясь отогнать наваждение. Мне по-настоящему жутко.

– Он писал те картины, что двадцать лет и два года фойе укарашали. Спокойненькие такие пейзажики, без вычурности. А эту вот… э-э-э… странность подарил нашему градоначальнику на прошлый юбилей. Да не глянулась она юбиляру, постранствовала из кабинета в кабинет, а теперь вот у меня обжилась. А мне чего, пусть живет, спирту ж не просит, – доктор косится на шкафчик с навесным замком, потом глядит на Ненасытного, кажется, без особой уверенности, что этот – не попросит. – Ну что, девушка, с вами все. Ступайте с миром.

Рука, натертая какой-то мазью, согрелась и, кажется, не болит.

– Спасибо, – говорю я почти искренне.

– Поторопитесь, может, еще успеете по своим делам до обеденного перерыва, – доктор смотрит на часы и только что не облизывается в предвкушении трапезы. – В один-Д вам теперь, наверное, незачем… А куда ж вам?.. Попробуйте обратиться в первый.

– А литера?

– Никаких литер! – утешает меня эскулап.

Я тороплюсь. Но все же на несколько мгновений задерживаюсь у картины. И читаю гравировку на медной пластине: «Утро чиновника».

Я блуждаю по лабиринту коридоров, и не у кого попросить подсказки – здание как будто бы опустело…

Не успела.

«Неужели так и придется слоняться до конца обеденного перерыва?!»

Я заплутала.

И мне очень хочется есть…

…«Время обедать», – подумал Минотавр, заслышав шаги приближающегося человека.

9

На первом этаже нашего дома открылась парикмахерская с поэтичным названием «Цирцея». Папенька как услыхал новость – с дивана сполз. И отчетливо хрюкнул.

– Ну чего глазами хлопаешь? – вполне нормальным тоном рассеял он мой испуг минуту спустя. – Иди мифологический словарь полистай, двоечница.

Открытие заставило меня нервически заржать, хотя, прав папаша, хрюкнуть было бы куда уместнее. Цирцея, она же Кирка, волшебница с острова Эя, превратила спутников Одиссея в свиней…

«Парикмахерская «Цирцея»! Мы превратим вас в настоящего поросенка!»

А вправду, не открыть ли мне и моему почтенному родителю на паях рекламную фирму? В мифологии еще много чего накопать можно…

Например, сюжетов для стишков, кои я аккуратно, без единой помарочки, переписала в заветную тетрадь все той же красной ручкой.

Пахал я землицу.Вдруг – наглые лица:«Привет, – говорят, – хлебороб!Косить не годится,А долгом гордитьсяПоложено, мать твою чтоб!»

Да разве ж кошу я?Землицу пашу я!И будет, что кушать зимой…Они: «Эх, некстати!Вернешься, приятель,Ты лет через двадцать домой!»

– Служить не хочу!Я лицам кричу. –Служить не хочу и не буду!..Служить не хочу,Да только врачуНачхать на мигрень и простуду.

Простился с женою,С Итакой родною,На палубе сел горевать.Тут старший: «Герои!Попутный – на Трою,Идем, стало быть, воевать!»

Да что ж вы, ребята!Ребята, не надо!За мир я – скажу от души!Гвоздят меня взгляды.«Во славу Эллады!Пахал ты – теперь послужи!»

Служить не хотел –Везде беспредел,Особо – в таком жутком месте.Служить не хотел,Но раз уж влетел,То буду служить честь по чести.

Грек был прекрасен, как грех.Молвил: «Ну, здравствуйте, Кася!Вас мне… того… для утех…»Вау! Я просто в экстазе!

Всем ты хорош и пригож,Стройный, глаза голубые…Правда, не муж… Ну так что ж,Горестна доля рабыни!

«Вечером… гости… тусняк…»Ах ты, мерзавец порочный!Царская дочь, как-никак!«Вы им… того… напророчьте…»

А! Ну тогда – не вопрос,Даже приятно немножко…«Я вам одёжку принес –Пеплос, сандалии, брошку…»

Гости у нас – просто класс,Все, как на диво, – герои!Грек возвещает: «СейчасКася нам… это… устроит…»

Счастливы гости: «Стриптиз?!»Все захихикали разом.Дурень! Зевесу молись,Чтоб возвратил тебе разум!

Вот и накликал беду,Глупый, тщеславный мальчишка!Это ж – самцы! Не пойдуНи за какие коврижки!

Этим – пророчить? Ни-ни!Девичья честь – не потеха!..Я поразмыслила – иСпряталась в спальне у грека.

Не сторонник я «Гринписа»,Но зверей люблю с пеленок.Мне велел замучить кисуКоронованный подонок.

А всему виною мода –Дескать, новое решенье:Покошмарней вешать мордыНа стенах для украшенья.

Я ж лукавить не умею,Мне за истину обидно.Говорю я Эврисфею:«Слушай, как тебе не стыдно?

Во дворце – спроси любого –Разным разностям нет счета.Пусть гуляет бедный лёва,Жить пушистому охота!

Ну а в лес – да хоть и нынче –За цветами, за грибами…»Эврисфейка лоб набычилИ послал меня по маме.

Коли царь бранится скверно,Спорить с ним – себе дороже.Эх, придется мне, наверно,Лёву взять и изничтожить!

Позади леса и кручи,Весь оброс, разбиты ноги…Помоги мне, Зевс могучий!Пособите братцу, боги!

Глядь – камней скатилась груда,Ну а следом из распадкаВылезает чуда-юда…То есть, киса… Но – с лошадку.

Рык такой – прощайте, уши!Я со страху хрясь дубиной.Кто кому пойдет на ужин,Ты помысли, животина?

Изготовился я биться,Да вгляделся: что ж я дею!Это ведь не лев, а львица!Ах, увы мне, лиходею!..

…Как друг другу на прощаньеМы душевно лапы жали!..Да гори огнем заданье!Главное – чтоб уважали!

10

Знаете, бывают такие утра, когда просыпаешься с любовью к человечеству в целом? Ну да, вне зависимости от того, как напакостили тебе накануне отдельные представители этого человечества. Логически это состояние труднообъяснимо. Наверное, какие-то там биоритмы хитро совпали с образцом, в незапамятные времена придуманным для человека природой. В бетонных джунглях соответствие образцу стало смешным атавизмом, но сегодня – вот именно сегодня и сейчас – у меня не возникло ни малейшего желания прятать радостно виляющий хвост даже от случайных прохожих.

– …топором ее, топор-ром! – первые слова, услышанные мною по выходе на улицу.

Человек, настолько испорченный гуманитарным образованием, как я, должен был бы предположить, что молодящаяся бабуля в капри и футболке со стразами агрессивно агитирует соседок за русскую классику. Но беда в том, что мое гуманитарное давным-давно перекрылось жизненным опытом, приобретенным, главным образом, в недрах оптово-розничных контор с жутковатыми названиями. И по соседству с аналогичными конторами.

А чем занимаются интеллигентные тетеньки с в/о и без ч/ю, когда им нечего делать? О-о-о!

Никогда не забуду, как однажды, за минут пять до начала рабочего дня, ко мне вбежала ну очень интеллигентная дама приятной наружности – зам или зав в соседней организации. Пребывала моя визави в состоянии, как бы написали в старинном романе, крайней ажитации. И прямо с порога выпалила: