Михаил Гаёхо - Мост через канал Грибоедова Страница 28

– Это я, – сказал Носиков, и спустя несколько неловких мгновений добавил: – Носиков моя фамилия.

– Нет ее, – сказала женщина. – Вообще таких нет.

За дверью послышались шаги и затихли. Похоже, невидимые Петя и Антон подошли и стояли по ту сторону, ожидая своего момента.

Носиков нажал кнопку лифта.

– А в лифте я с тобой не поеду, – услышал напутствие в спину.

«Если это белый адрес, то каким будет черный?» – подумал Носиков.

95

Однажды Носиков подошел к своему дому и увидел трещину на фасаде.

По умолчанию слов предполагалось бы, что он увидел эту трещину впервые, но трещина была давно. А сейчас, когда он ее увидел и обратил внимание, она, вероятно, просто стала шире. То есть она, как всякая трещина, однажды возникнув, незаметно для глаза становилась со дня на день все шире и шире, и в этот день она стала настолько широкой, что Носиков обратил на нее внимание. А до этого дня видел, но не обращал внимания. Хотя накануне она была практически такой же широкой. И за неделю до того, и за месяц она была практически такой же широкой, но Носиков не обращал на нее внимания. Значит, дело было в Носикове, а не в трещине (хотя, разумеется, и в трещине тоже).

Видимо, не только Носиков обратил внимание на эту трещину, потому что через некоторое время поперек нее оказалась наложена стеклянная пластинка.

Это означало, что процесс расширения трещины находится под контролем. И так продолжалось, наверное, несколько лет. Иногда трещины останавливаются в своем росте, и тогда дом может стоять долго.

Но наступил день, когда стеклянная пластинка треснула, и пластинки, наложенные поперек других трещин, идущих по фасаду дома – тоже треснули.

Дом Носикова признали аварийным и снесли, а на его месте построили другой дом, в котором для Носикова уже не было места.

С этого времени Носиков жил в другом доме (не в том другом доме, который был построен, а совсем в другом доме – далеко от канала Грибоедова). Но с верхнего этажа этого нового дома мог быть виден канал Грибоедова и его мосты, если бы ничто не загораживало этого вида.

А пока контрольная пластинка не треснула, Носиков жил в своем доме на набережной канала Грибоедова и думал, что будет жить долго в этом доме.

P.S. Новый дом Жукова был ближе к каналу Грибоедова, чем новый дом Носикова, но с верхнего этажа его дома ничего не могло быть видно.

96

В тот вечер, когда Носиков, подходя к своему дому, увидел, что контрольная стеклянная пластинка треснула, шел дождь. А когда Носиков поднялся на свой второй этаж, он обнаружил, что дверь в его квартиру открыта. И даже не просто открыта, а начисто взломана.

Он с опаской вошел, оставляя мокрые следы на полу, и увидел на кухне двоих. Незнакомые в первый момент лица, которые медленно изменялись по мере их узнавания. Это были Никанор Петрович и Вася Черноморов – они сидели за столом и пили то, что принесли с собой.

Никанора Петровича Носиков знал и помнил, а про Васю Черноморова, что это он самый, каким-то образом догадался.

– Зачем было ломать дверь? – спросил Носиков суровым, как ему казалось, голосом.

– Сами виноваты, что прописали мне эту фомку, – сказал Вася.

Фомка лежала рядом с ним на столе.

– А разве не Никанору Петровичу? – удивился Носиков.

– Мне или ему, это не имеет значения, – сказал Никанор Петрович. – Можно сказать, что и мне, и ему. Каждый вариант имеет право на существование. И не только имеет, но и пользуется этим правом.

– Я сам видел эту фомку в ваших руках, – сказал Носиков.

– Ну и что. Раньше у вас, так сказать, на свету был один вариант, а теперь – другой. Вы присаживайтесь, что вы стоите, как неродной.

– Я уж как-нибудь постою, – сказал Носиков, но сел.

Никанор Петрович протянул ему открытую бутылку пива.

– Мне кажется, я не совсем тот человек, каким вы привыкли меня представлять, – сказал он.

– Почему представлять, мы же встречались, – стал возражать Носиков. – В трамвае встречались, и вы были с этой вот фомкой в руке. Потом на квартире вашей.

– Поверьте мне, – сказал Никанор Петрович, – тот человек, который сидит сейчас перед вами, даже не имеет представления, как держаться за эту железку.

– А я вообще не тот человек, за которого он меня держит, – взял слово Вася.

– Вы Василий Черноморов, – сказал Носиков, – я узнал вас по шраму у левого уха.

– За ухо к тебе отдельный счет, – сказал Василий, – а отчество мое Николаевич, между прочим. Узнаёшь теперь, кто я?

– На ухо не надо жаловаться, – миролюбиво произнес Никанор Петрович. – Может быть, ты вообще существуешь только благодаря этому запечатленному инциденту с оторванным ухом. И тот день, когда у тебя оторвалось ухо, ты должен считать своим днем рождения. Не обижайся, но этот эпизод – единственный в рассказанной о тебе истории, который смог укрепиться в реальности и прорасти корнями. К тому же боль, травма – это способствует… Перенесенная травма вообще часто является истинным моментом рождения человека, от которого пускает корни его дерево прошлого.

– День рождения, говоришь, – хмыкнул Василий. – Так и я могу сказать, что ты родился в тот день, когда я сломал тебе ногу.

– Не буду возражать против сломанной ноги как момента истинного рождения, но у меня есть и другие, более значительные травмы экзистенциального свойства, – вздохнул Никанор Петрович.

– Так что же, – осенило вдруг Носикова, и он посмотрел на Василия, как бы с новой стороны узнавая его, – ты тот самый Василий Николаевич, который ограбил Никанора Петровича?

– Три раза, – засмеялся Василий, недобрым смехом, – ив последний раз я открывал дверь вот этой самой фомкой.

– Но ведь Василий Черноморов – это тоже ты?

– Ну я, а что тут такого?

– Действительно, – заметил Никанор Петрович, – почему человек не может быть одновременно и Василием и Николаевичем?

– Собственно, да, почему бы и нет, – пробормотал Носиков, – но с фомкой остается вопрос. Я понимаю, что существуют различные варианты реальности, но кажется естественным, что одна конкретная реальность должна быть согласована в деталях. То есть она должна быть одинакова для меня и для вас.

– А почему, собственно?

– Обыкновенная логика, – пожал плечами Носиков. – «А» должно быть равно либо «Бэ», либо «Цэ» но не одному и другому сразу.

– Логика? А если мое «А» равняется вашему «Бэ», аваше «А» моему «Цэ» – тогда что? Допустим, мы встретились вот так, как сейчас, – продолжал Никанор. – И вы видели этот инструмент, фомку в моих руках, а я знаю, что она была у Васи. Мы встречаемся, и мир предлагает нам (в тот самый момент, когда мы вплотную сталкиваемся с противоречием) другие варианты реальности – варианты нашего прошлого. Я хочу сказать, что имеется некий большой, абсолютный в каком-то смысле мир, в котором содержится все мыслимое (и, кстати, не нашими маленькими мозгами мыслимое) – все варианты прошлого, настоящего и будущего, и в котором для нас в каждый конкретный момент на свету находится только часть, которую мы, собственно, и называем миром. Этот личный мир строится по законам сна, – Никанор Петрович поднял руку, останавливая Носикова, который хотел что-то сказать, – он обживается нами, как тот пустой дом, в котором мы вдруг пробудились (собственно, не пустой, а даже еще не построенный). Но во сне нам приходится как-то выстраивать комнаты этого дома из имеющегося у нас материала, а в реальности все возможные варианты конструкций уже существуют в не проявленном, скажем так, не высвеченном виде. И нам остается только как бы включить свет, условно говоря – гроздь фонарей, и каждый освещает свою комнату, свой предмет мебели в ней и так далее.

– Конкретную фомку в руке конкретного лица, а? – спросил Носиков.

– Я же сказал, мир (большой мир) нам предлагает все варианты реальности. Если встречаются два человека, несущие в себе противоречивые варианты реальности, то мир (большой) каждому предлагает другой вариант прошлого, свободный от противоречий. И с этим новым вариантом оба живут, начиная с момента встречи.

«Неужели это тот самый человек на моей памяти, который говорил “бля” после каждого второго слова?» – удивлялся Носиков.

– Но мы с вами, – продолжал Никанор Петрович, – оказались способны воспринять противоречивую внутри себя реальность без ущерба для нашей самоидентификации. Доказательство – эта реальная фомка, которая у нас как бы одна на двоих в настоящем и прошлом.

– Странно, – Носиков вспомнил высокого блондина Петрова (он же Хослир, левый профиль Жваслая), – почему разные и не знакомые друг с другом люди рассказывают мне об одном и том же?

– Потому что все они – часть одной реальности. Той, которую ты вырастил вокруг себя, – сказал Никанор Петрович.

– Не пора ли кончать базар? – пробурчал Василий.

– И ты сам – тоже ее часть? – спросил Носиков.

– Естественно, – согласился Никанор Петрович. – Но и ты тоже часть выращенной мною реальности. А также часть реальности, выращенной им, – он мотнул головой в сторону Василия. – Все взаимно. Когда мы вместе, мы сходимся на перекрестках наших реальностей, можно сказать так.