Вацлав Михальский - Семнадцать левых сапог. Том второй Страница 3

– Ух, идет! – воскликнул Митька Кролик. – За сколько наловил?

– С четырех утра! – гордо блеснув черными навыкате глазами, ответил парень. – Здорово шурует, только мелковатая.

Крутые, но невысокие волны резво бежали к каменистому берегу.

Море! Что бы он делал, как бы он жил все эти годы в этом чужом городе, если бы не было моря… С морем были связаны лучшие годы жизни Адама. Оно для него было живой водою, радостью его и единственным поверенным его тайных дум. А думать было над чем…

Первые годы он жил напряженно, как зацепившаяся за камень леса, натянутая на разрыв, но постепенно море успокоило его, и теперь он задумывался о своем положении все реже и реже…

Митька Кролик и Толян Бубу кольцами разматывали на камнях леску своих закидушек, Федя освободил крючки на спиннинге Адама от резинок и пытался насадить червяка. Пальцы слушались Федю плохо, скользкий червяк вырывался, не хотел на крючок, и Федя два раза наколол указательный палец, но настолько был поглощен работой, что даже боли не почувствовал. Бедный червяк, которого насаживал Федя, наконец собрался на крючке гармошкой.

– Ну, молодец! Ну, спасибо! – обернулся к Феде Адам. – С тебя рыбак настоящий будет.

Федя покраснел от удовольствия и покосился на Толяна и Митьку: слышат ли они?

– Только следующий раз всего не пяль на крючок, оборви половинку, вот так. – Адам твердым ногтем поделили червяка пополам и одним коротким и плавным движением пальца красиво надел его на крючок. – Видал?

– Видал, – сказал Федя.

– Ну, давай, насаживай, а я потом закину.

Польщенный доверием, Федя вспотел, прежде чем наживил все восемь крючков.

Десятки мужчин и парней ловили по берегу, но мальчишки видели и отметили с гордостью, что все они забрасывают гораздо ближе, чем их старый Адам. Грузило, пущенное со спиннинга Адама, летело не высоко и не низко и было пущено так умело и сильно, что могло пролететь еще дальше, но вся леска уже повисла над морем, и, дернувшись в воздухе, грузило упало в воду далеко за островком каменных плит. Адам чуть-чуть подмотал на пустую катушку и поставил ее на тормоз.

– Плачет! Плачет! Толян, позырь! Идите все! – закричал Митька, уже успевший снять с крючка первую тарашку.

Толян и Федя подбежали к маленькой рыбке, подпрыгивающей на сухом горячем сером камне. Рыбка тоненько пищала.

– Вай-я! – сказал Толян Бубу.

– Давай отпустим ее, – со слезами на глазах попросил Федя.

– Что, кричит рыбка? – подошел Адам.

– Плачет! – ответили ему разом мальчишки.

– А чего же ей не плакать? Брось-ка ее в воду!

Митька послушался Адама, быстро бросил рыбку в вымоину, полную прозрачной воды. Рыбка покружилась по ней и забилась на дне, в тину.

– Никогда я не видал, чтобы рыбы кричали, – задумчиво сказал Митька. – Может, она редкая, может, ее в музей сдать?

– Мало ты еще видал, – улыбнулся Адам. – Все рыбы разговаривают меж собой – от кита до кильки.

– Да-а? – недоверчиво протянул Толян. – А на каком языке?

– Каждый на своем, а иначе зачем бы они жили, если и поговорить нельзя.

– А может, у них все как у людей? – сказал Митька.

– И в школянку ихние дети ходят, – подхватил Толян.

– Нет, – возразил Митька, – дурные они, что ли.

– Рыбам хорошо, – задумчиво проговорил Федя, – плавай себе и плавай.

– А на крючок? – ехидно прищурив свои коричневатые маленькие глаза, спросил Толян.

– На крючке плохо, – вздохнул Федя. – Тогда, значит, человеком лучше.

– А разве человеков не ловят?.. – пробормотал Адам, но сквозь шум разбивающихся волн его невнятные слова не долетели до мальчишек.

К полудню ветер упал, но волны стали длиннее и накатистее. Гладкое пространство воды, словно натянутое между гребнями бегущих волн, тяжело колыхалось изнутри. Зарождалась большая зыбь.

На две закидушки и спиннинг они поймали больше сотни тарашек и уже израсходовали к тому времени всю наживку. Митька Кролик и Толян Бубу насобирали под забором жирзавода серых, испачканных в песке щепок и бумажек, нашли кусок проволоки и решили жарить тарашку.

– Чего же вы хотите на юру разжечь? – оставив свой спиннинг на Федю, подошел к ним Адам, видя, как они зря палят спички и как ветер сбивает пламя. – Вот здесь, у забора, за камнем, – другое дело, а не сверху! – Адам нагнулся, взял все щепки и перенес их на полоску темного сухого песка, слегка залитого мазутом, в укрытие, сел на камень так, чтобы не мешала култышка, сам сложил костер и одной спичкой разжег его. – Понял? – подмигнул он Митьке.

– Молоток! – сконфуженно похвалил Митька.

Митька и Толян продевали проволоку рыбам под жабры и жарили их в светлом, почти не видном на солнце пламени. Адам поднес сетку с газетным свертком. Там оказались полбуханки серого хлеба, десять больших спелых помидоров и соль в пакетике. Все это он разложил на газете.

А Федя Сморчок тем временем продолжал рыбачить. Наживки на крючках не было – Федя ловил «на нахалку». На море он бывал очень редко, и всего второй раз в жизни ловил рыбу и упивался своей самостоятельностью настолько, что в азарте ничего не видел и не слышал вокруг.

– Иди есть! – позвал Федю Адам.

И как раз в этот момент леска, которую Федя для верности держал пальцем, дернулась. Федя подсек, как умел, и стал торопливо крутить катушку. Леска шла то с напряжением, то легко, и Федя не мог понять, попалось что-то или нет, и сердце его от этой неопределенности билось еще сильнее. Ах, как хотелось Феде, чтобы попалось! Он вытянул бычка, глазастого, темно-серого, сильного маленького бычка.

– Вот бычок! Вот бычара! На нахалку! – радостно кричал Федя, чтобы все видели его удачу.

– Самый лучший родитель – бычок! – разламывая хлеб, сказал Адам. – Как только его подружка гнездо из песка вылепит и икру туда покладет, он на пост заступает и стоит до смерти, ни на секунду никуда не отходит, так с голоду и помирает на посту, но зато детям за ним как за каменной стеной. Вот какой отец, этот бычок!

– Смотри – бычара!

– Во дает! – в один голос восхитились Толян и Митька.

Федя молча освободил бычка и пустил его в светлую прозрачную лагуну между черно-зелеными камнями. Бычок вильнул, еще вильнул вперед и пропал в белой пене нахлынувшей на берег волны.

– Отпустил! – одобрительно улыбнулся Адам.

– Отпустил! – с удовольствием сказал Федя. – Кто же его детей охранять будет?!

– Дурак, – сказал Митька, – он, может, еще неженатый, он еще молодой и все равно подохнет после крючка.

– Он вылечится, – сказал Федя, – а потом поженится и будет охранять своих детей.

Бычок уже скользил где-то в далекой темной глубине навстречу своим будущим детям, а Федя все смотрел и смотрел в море, то празднично изумрудное, то свинцово-серое в тех местах, где высокие облака бросали свою тень; облака эти скользили по небу, и по морю, и в ясных глазах маленького Феди, проплывали навстречу другим землям, чтобы пролиться живою водою на другие, нездешние поля, чтобы укрыть от горячего солнца каких-то других, неизвестных Феде людей, которых он не узнает никогда в своей жизни, и они никогда не узнают о том, что живут на земле Федя Сморчок, Адам, Митька, Толян, хотя одни и те же облака в один и тот же день проплывали над их головами.

Они жевали сладкое белое мясо тарашки, закусывали помидорами и хлебом. Все было удивительно вкусно.

– Слышь, – после общей паузы тронул Адама за рукав серой миткалевой рубашки Толян Бубу, – слышь, а если землю съешь, че будет?

Для Толяна вопрос этот был не праздный. Вчера он у себя во дворе клятвенно ел землю, и теперь ему казалось, что она застряла у него в животе комком и никогда из него не выведется.

– А никакого вреда не будет, – отвечал Адам. – Есть в других странах люди, которые очень даже любят землей питаться, в Иране, например, или в Южной Америке. Они специально землю собирают по рекам, сушат и едят заместо сыра.

– Ну да? – не поверил Митька. – И откуда ты все знаешь?

– Так с мое поживи – и ты знать будешь, – хитро сощурив свои маленькие светлые глаза, отвечал Адам. – Земля слухом пользуется.

– Значит, ничего не будет? – просиял Толян Бубу.

– Ничего, – подтвердил Адам.

Съев все, они сложили улов в сетку и пошли домой.

Дома Адам отстегнул ногу и лег спать.

Крепко спал он, как и все старики, лишь первый сон – два-три часа. Другую половину времени Адам досыпал урывками, кашляя, ворочаясь, борясь с желанием закурить.

Окончательно проснулся он вечером, на грани ночи, ко времени дежурства. Небо успело налиться ровной мерцающей синью, опрокинулось над землею легким шатром в золотых пробоинах звезд.

Адам тихо приподнялся с топчана, пристегнул култышку, взял вишневую палку и неслышно вышел за дверь. Осторожно, как будто неся в руках полную чашу, ковылял Адам, напрягаясь умом, чтобы удержать нахлынувшие во сне картины далеких дней.