Владимир Шеменев - «Варяг» не сдается Страница 3

Я вздрогнул и открыл глаза.

В кубрике было темно. На веревках раскачивались бушлаты и тельняшки. Пахло кислотой, потом и сыростью. Сырость дала толчок появлению черной плесени, влажным, вечно не просыхающим простыням и глухому ухающему кашлю, предвестнику чахотки. С температурой лежала почти половина новобранцев. Вторую половину доконала непрекращающаяся болтанка. Молодые здоровые парни, непривычные к морской качке, обхватив ведра руками, познавали симптомы морской болезни непосредственно в кубрике, не имея сил и мужества выбраться наверх под нескончаемые потоки дождя и перекатывающиеся через палубу волны.

Достал часы. Стрелки показывали полпятого.

До подъема еще полтора часа. Само понятие «подъем» после выхода из Кронштадта соблюдалось лишь до Калькутты. После Калькутты к начальнику команды, сопровождающей новобранцев, пришел судовой врач и без обиняков и исключительно матом сообщил штабс-капитану Мальцеву, что тот мудак. И если он не прекратит каждый день мариновать будущих матросов императорского флота на палубе под проливным дождем, он не ручается за себя и, по всей видимости, этой же ночью скинет штабс-капитана за борт.

На вопрос: «Что же вас не устраивает, голубчик?» – судовой врач высморкался и сказал: «Да все! Мать твою! У меня лазарет забит до отказа. Количество нуждающихся в хинине только за сутки выросло в два раза. Мне своих лечить нечем, а тут ты еще каждый день молодняк подкидываешь. Еще пару раз устроишь построение – и некого будет строить». Развернулся и ушел, помахивая стетоскопом.

Мальцев хоть был служака, но с головой. Прикинул, что за убыль с него спросят вдвойне, и махнул рукой на построения и перекличку, верно рассудив, что вверенные ему лица все равно никуда не денутся с корабля. А вот смертность от лихоимки ему ни к чему. Это он тропическую лихорадку так называл, которая, словно из пулемета, косила новобранцев и членов команды.

Ухватившись за поручни, я подтянулся и сел. Сел как мог…

В подвесной кровати лучше лежать, чем сидеть. С потолка капало, пароход скрипел и ходил ходуном, взлетая и оседая на волне. Чей-то глухой голос за переборкой требовал включить помпу.

– Помпу, помпу включай, – кричал голос. – Тащи в машинное отделение. Люк задрай, бестолочь.

Все такое родное почему-то было чужим. Почему? Да потому, что вы облажались, господин Муромцев. Я вздохнул и спрыгнул с кровати, угодив ногой в чью-то блевотину.

Меня перекосило. Не глядя, сдернул с веревки чужую портянку и вытер ногу. Портянку кинул на пол. Надел ботинки на босу ногу, накинул на плечи бушлат и как был в одном исподнем, так и пошел к трапу.

По моим расчетам, мы должны были три дня назад прийти в Порт-Артур. Но, похоже, «Аргунь» выбилась из графика и сильно тормозила из-за шторма.

После Манилы не было ни одного сухого дня. Вода нескончаемым потоком хлестала из прохудившегося неба, отчего морская гладь была похожа на гигантский бурлящий котел. Ураган, в который попала «Аргунь», пришел с востока, зародившись где-то в глубинах Тихого океана. Было такое ощущение, что циклон, несущий миллионы тонн воды, специально обогнул Филиппины, чтобы, ворвавшись в узкую горловину пролива Боши, найти и утопить пароход, шедший из Санкт-Петербурга в Порт-Артур.

Грозовой фронт сплошной темно-свинцовой пеленой затягивал горизонт, превращая день в ночь, а ночь в ад из-за ежеминутных всполохов и раскатов грома.

Возле трапа я чуть посторонился, пропуская мичмана и двух матросов, которые тащили бухту с паклей, ведро с колотой смолой и «пластырь», этакий щит для заделывания пробоин.

Наверное, течь. Ну и хрен с ней, с течью. На дно так на дно. Может, оно так и лучше. Вспомнил свое падение. Оно было красивым, но болезненным. Был ты, Алексей Константинович, офицер, а стал солдат, точнее, матрос второй статьи. Что же такого сделал Алексей Муромцев, что его по военно-полевому суду разжаловали до рядового? Что сделал, то сделал.

Я не жалею. Вот только горизонт как-то размылся и жизненную цель теперь не видать. Придется все начинать сначала, а так неохота.

– Почему не по форме, матрос? – рявкнул мичман, выводя меня из мира грез и воспоминаний.

«Не твоего ума дело», – хотел сказать в ответ. Даже рот открыл, но вовремя остановился.

– Виноват, господин мичман! Сильно мутит, могу и не добежать до клозета, – бодро отрапортовал я, глядя в его ясные очи.

– Так беги, матрос, – тут он, наверное, почувствовал себя адмиралом Ушаковым, по-отечески журящим нерадивого матроса.

– Бегу, ваше благородие! – от этих слов у меня аж скулы перекосило. Не привык я еще к новой роли.

Хотя мне теперь по уставу положено так отвечать. Я, конечно, мог подискутировать и объяснить докучливому офицеру его роль и место в жизни. И даже послать мог. И в морду дать, и на дуэль вызвать. Только зачем? С некоторых пор я должен научиться жить по-новому. Без амбиций и снобизма, без лоска столичного Петербурга, без блеска эполет и света фонарей на Невском. Кем бы я ни был, я должен быть человеком, а не капризным разжалованным офицером, затаившим злобу на весь мир.

Я улыбнулся, чувствуя, что сам Господь поддерживает меня в этом решении. Это он послал мне испытание.

– Начни жизнь с чистого листа, – сказал он и кинул меня, как Иова, в утробу киту, который, тарахтя паровыми машинами, вот уже третий месяц тащится к месту моего нового назначения.

Я вышел на палубу и достал сигареты, оглядывая горизонт. Дождя не было, но штормило баллов на пять, не меньше. Похоже, циклон снесло на юго-восток, и он ушел в сторону Цайнды. Вокруг сплошной пеленой висел туман, сожрав две трети палубных надстроек и проглотив руку, вытаскивающую спички из кармана.

Я высек огонь и закурил.

Курить на палубе можно только в курилке, но идти туда было лень. Присел за паровым катером, спрятав сигарету в ладонь.

Провел рукой по обшивке ялика, за которым прятался. Бок был холодным и мокрым, но не обледеневшим. Был декабрь, и в этих широтах не редкость, когда столбик термометра опускается ниже нуля. В такие дни палуба превращается в каток, оснастка обрастает ледяными гирляндами, а вахта становится настоящим кошмаром.

Где-то в глубине туманного царства прокричал ревун, предупреждая, что какой-то корабль идет контркурсом. По звуку он был в трех-четырех кабельтовых и, скорее всего, шел в нашу сторону. «Аргунь» ответила протяжным гудком, извещая, что слышит его.

Ревун гукнул еще раз, и сквозь плотный занавес молочной пелены блеснул огонь сигнального фонаря. Раз, еще раз и еще раз, и тут же еще один сеанс светопередачи. Идущий к нам корабль семафорил с требованием: «Заглушить машины и встать на якорь». Я напрягся, всматриваясь в молочную пелену. Фонарь моргнул еще раз – и пошла передача: «Вы находитесь в территориальных водах Российской…»

И тут случилось чудо! «Аргунь» выскочила из пелены тумана, и моему взору открылась панорама залива и виднеющийся вдали город.

Все вокруг было грустным и неприветливым. Бескрайнее серое небо. Темное, почти свинцовое море и абсолютно голый каменистый хребет. Лишенные растительности скалы навевали тоску, усиливая и без того пронизывающий холод.

Море с шумом билось о берег, пенясь и выбрасывая в небо миллиарды брызг, искрящихся в лучах восходящего солнца. На сопках блеснули стволы береговых батарей и скрылись за очередным каменистым утесом.

Наперерез «Аргуни», рассекая темные воды залива, полным ходом шла канонерская лодка. По очертанию надстроек и орудийных башен это был корабль класса «Маньчжур» – один из типов судов нового поколения, быстроходных сторожевых кораблей, используемых для патрулирования внешнего рейда.

Я докурил, выбросил сигарету и пошел в кубрик, здраво рассудив, что сейчас дадут команду на подъем и построение. Уже в утробе кита почувствовал, как «Аргунь» сбросила обороты, заглушила двигатели и замерла, ожидая, когда на борт поднимется пограничная команда для осмотра судна и проверки документов.

Я уже застегивал бушлат, когда громыхнула водонепроницаемая дверь и в проеме появилось заспанное лицо боцмана.

– Подъем! Вязать койки. Пять минут на сборы, сукины дети! – Не соизволив сделать и шага внутрь кубрика, боцман свистнул в дудку и исчез, метнувшись будить и поднимать матросов в других отсеках.

– Чего за суета, тонем, что ли? – пошутил кто-то из стариков, которых перебрасывали с Черноморского флота на Тихоокеанский для усиления плавсостава.

Шутка вызвала у новобранцев настоящую панику и страх.

– Караул, братцы, – заблажил кто-то из молодых, – тонем!

Молодежь заволновалась, чем вызвала гомерический смех среди старослужащих.

– Да не ори ты, как блажной, а говори с тактом и расстановкой, – поучал новобранца Михалыч. – Повторяй за мной: «Зная, что тонем, всем, кому давал денег взаймы, прощаю и требовать с них ничего не буду». Повтори.

– Всем, кому давал взаймы, прощаю и требовать денег с них не буду, – как попугай, прогундосил молодой матрос, чем вызвал очередной приступ смеха в кубрике.