Таньчо Иванса - Маленький роман из жизни «психов» и другие невероятные истории (сборник) Страница 3

– А Вы что-нибудь пили, прежде чем лечь спать?

– Нет, я вообще редко пью.

– Наркотиками, сигаретами балуетесь?

– Ни в коем случае.

– Компьютерными играми-с?..

– Изредка.

– Хорошо, Александр Станиславович, понаблюдаем Вас пока. Всего Вам доброго! – доктор поднялся, протягивая пациенту руку для пожатия.

Саша попрощался почти механически – задумался… О том, почему желание спать не покидает его целое утро и почему из-за этого его нужно держать в клинике под врачебным наблюдением. По его мнению, хотеть спать – обыкновенное состояние плохо выспавшегося человека… Задумался так, что до палаты не дошел. Митрич обнаружил его спустя полчаса сидящим на полу, прислонившись к стене, в самом начале коридора.

«Видал я, как хозяева собак на руках тащат, но чтобы собаки хозяев?..» – думал Митрич, пока они с Вениамином несли не реагирующего ни на что Сашу до кровати. В его мысленном монологе эта фраза звучала тоненьким изумленным детским голоском, на манер той, из мультфильма: «Видала я котов без улыбок, но улыбку без кота!..». Он ни сколько не огорчился тому, что не является автором, а лишь подражателем и перекрутителем слов Алисы, оказавшейся на самом дне кроличьей норы – не до того было, да и не склонен был никогда. Необходимо было привести Сашу в чувства, пока дежурный врач не пришел (а вдруг?), а придумывание стремных фразеологизмов можно поручить Вениамину, раз он мнит себя писателем, а собаки этим, по определению, не занимаются.

– Кажется все, – выдохнул Веник, одновременно вытирая ладонью капельки пота выступившие от приложенных усилий на его лбу. – Какой же он все-таки тяжелый, и это с его-то комплекцией…

– Да, ничего себе, ноша, – флегматично отозвался Митрич. – Мне другое интересно: куда он все время проваливается? У него сейчас такое счастливое лицо…

– Главное чтобы его никто не видел в таком состоянии, – Вениамин вспомнил некоторые врачебные методы приведения в чувства неадекватных пациентов и поежился. – Ладно, Митрич, как будить-то будем: водой или рукоприкладством?

– Не будь таким жестоким к ближнему своему, Человек, – полуфыркнул-полугавкнул его собеседник. – Подождем немного, может, обойдется… обед он все равно уже пропустил, а до ужина еще часа три! Покажи мне лучше то, из-за чего ты сам не пообедал. Я не хотел тебя отрывать – ты так самозабвенно графоманил…

– Откуда ты слова такие берешь, Митрич? – Вениамин почти засмеялся (впервые за последние полгода, между прочим!). Взял со стола тетрадь в жутких мультяшках, предварительно вытащив из него коротенький карандаш, и протянул соседу:

– Держи! Я думал, что собаки не любят читать, – заметил он ехидно.

Его сосед и не думал обижаться, а вполне беззлобно и как всегда почти равнодушно отозвался на его выпад:

– А я думал, что когда ты надевал петлю на шею после отказа очередного издателя, ты навсегда покончил с писательскими амбициями…

– Это сильнее меня, – помрачнев, пробубнил Вениамин. – Я понял, что я писатель не потому, что меня кто-то читает или издает, а потому, что я пишу. Вот.

– Может, ты сейчас еще не до конца это осознаешь, – философски заметил Митрич, – но ты принял правильное решение.

Прозвучала последняя фраза столь безапелляционно, что Веник не стал спорить, тем более что ему было интересно, как воспримет его сосед рассказ-монолог, дописанный полчаса назад.

Митрич начал читать, предварительно отвернувшись к окну, с одной стороны, чтобы видеть лучше, а с другой – чтобы Вениамин не мешал.

«Безнадежность и беспомощность – два спутника моего мира. Бессловесность и безволие – обезличенная обезглавленная картина. Я – заключенная в коконе сущность, не ведающая света и тепла. Бабочка – никогда не узнающая что значит свободный радостный полет в красочном небе. Я – все и ничто одновременно. Я есть, я был, я буду, но не здесь и не сейчас, а когда-нибудь, где-нибудь, может быть.

Я – неиспользованная возможность, незамеченный знак, несделанное открытие. В сумерках глаза мои темны и глубоки как вода в колодце, на рассвете – светлы и прозрачны. Пройти мимо меня – пара пустяков, а вот заметить – дар, данный единицам из живущих ныне.

Накинув на свое тщедушное светящееся тельце черный плащ с капюшоном, тенью блуждаю по дорогам, останавливаясь на поворотах, пока кто-нибудь не задет меня локтем и не увлечет за собой, так и не заметив соседства.

Я все и ничто одновременно.

Звезды плачут, а солнце тускнеет, едва на горизонте показывается кончик моего плаща. Цветы вянут от холода, струящегося из моего сердца на все, что имеет несчастье оказаться на моем пути. Дорога – и та съеживается от страха.

Но ведь сам по себе я – безобиден, я – ничто. Это хозяева мои – люди – делают меня тем, что я есть.

Вот к примеру, один очень добрый человек, зацепивший меня кончиком своего сапога и унесший в свой дом, всю жизнь мечтал о славе и почете. Ну, на что они ему сдались, скажите на милость? Ему было мало достатка, любящей жены и трех здоровых и красивых деток. Он возомнил себя великим поэтом всех времен и народов. Но ведь не слава делает человека поэтом, скорее, наоборот: гоняясь за признанием, можно потерять самое главное – божью искру.

Он, конечно же, благодаря моей силе получил то, чего желал всем сердцем, но равновесие было нарушено безвозвратно: книжный магазин, который он унаследовал от отца, зачах, детки его заболели, а жена ушла к другому. Все это было слишком для поэта, ибо человек этот не умел бороться. Он запил и умер в нищете, успев осчастливить мир тремя сборниками своих нетленных творений.

Творения-то действительно нетленны, а вот слава его стала посмертной. Моя ли в том вина? Не знаю. Не уверен.

Когда остывшее тело поэта выносили из дому, пробегающий мимо мальчик задел меня рукавом своей рубахи. Самым горячим его желанием на тот момент было то, чтобы его любимая мамочка выздоровела. И я стал возможностью выздоровления. День спустя в небольшой городишко, где они жили, приехал столичный хирург – он и сделал нужную операцию. Женщина осталась инвалидом до конца своих недолгих дней, но сын ее был счастлив, что она осталась жива. Успокоившись, он так и не выполнил того, для чего родился. А ведь он мог стать одним из известнейших врачей того времени… Пережив, оплакав мамину смерть, мальчик во что бы то ни стало решил бы найти лекарство от ее болезни. И у него бы это получилось! Он смог бы спасти столько человеческих жизней, если бы не зацепил меня кончиком своего рукава!..

Еще мне вспоминается один убийца, который случайно поддел меня рукояткой своего кинжала. Он был немного сумасшедший, этот мой хозяин: он жаждал крови и одновременно безумно хотел избавиться от своей жажды!

Первой его жертвой стала девушка, дочь цветочницы. Она была прекрасна как белая лилия, растущая посреди репейника. Однако красота ее могла обернуться большой бедой, если бы девушка осталась жива. В Книге Судеб ей было предначертано стать матерью одного из самых страшных тиранов в мировой истории. Не прошло бы и года, влюбился бы в эту девушку наследный принц. Увидев ее в толпе горожан, провожающих королевский кортеж из одного большого города в другой, он женился бы на ней вопреки воле царствующей матери (она бы простила его со временем – на то она и мать!). Девушка родила бы своему любимому наследника. Повзрослев, ее сын развязал бы войну длительностью в две сотни лет для услады своего властолюбия, погубил бы не одну тысячу ни в чем не повинных людей и разорил бы ни одну страну, не заботясь о том, что люди, подвластные ему, умирают от голода целыми семьями…

Еще одной жертвой моего хозяина стал юноша, двадцати лет от роду.

Он возвращался ночью от богатой престарелой дамы, нуждающейся в ласке его юного тела. Хозяин не хотел его убивать. Юноша безумно испугался, увидев в руках прохожего лезвие ножа, бросился бежать со всех ног и вопить во всю свою молодую глотку. Он мог разбудить полисмена, и тогда хозяина ждала бы казнь – у него просто не было иного выхода.

Хотя, на мой взгляд, это не слишком большая трагедия. Юноша этот сластолюбив был без меры. Через пятнадцать лет, он, сменив больше сотни любовниц, довел бы до самоубийства юную девушку из бедных кварталов по имени Роза. Роза бы влюбилась в него с первого взгляда, потому что красив и статен был этот юноша как Адонис. Он бы воспользовался ее наивностью, устав ласкать тела престарелых нимфоманок, а потом сдал бы за ненадобностью в один из процветающих Домов Услад столицы. Роза не смогла бы вынести позора и отравилась бы крысиным ядом в первую же ночь. Но, хозяин подарил неведомой ему девушке, которая в этот момент только ходить училась, другую судьбу. Роза выросла, стала женой богатого любящего мужчины и построила первый в городе сиротский приют и еще несколько таких приютов в городах поменьше.