Евгения Перова - Друг детства Страница 30

– Ну вот! Все-то ты знаешь! Ничем тебя не удивишь.

– Что ты! – Данила поцеловал ее. – Да ты меня каждую секунду удивляешь! Лялька…

«Из него получится такой хороший отец! – думала Ольга. – Он и со мной-то как с маленькой. Может быть… сейчас и спросить?»

– Ты знаешь… Я хотела… Может быть…

Нет, не выговаривалось никак. Умом она понимала, что Данила принял ее вместе с ребенком, но чувствовала порой просто животный, звериный страх за своего сына – все-таки он Даниле чужой! И она жалела своего малыша, которому досталась такая непутевая мать. Сколько ему уже пришлось пережить вместе с ней! А вдруг… А вдруг Данила не полюбит его, как своего?! Не сможет? Или упрекнет ее потом… Или…

– Данил, а вот ты не хотел бы… Я подумала, что…

Не выговаривалось еще и потому, что Ольга понимала: как только она произнесет эти слова, что никак не шли у нее с языка, дверь в прошлое захлопнется окончательно и навсегда. Она-то хотела назвать сына Сашкой, но теперь… Теперь, когда Данила сказал: это наш ребенок… Он сам должен дать ему имя. И тогда…

Тогда – все.

Сорокин исчезнет из ее жизни окончательно.

И хотя Ольге казалось, что она давно оборвала все нити, тянущиеся к Сашке, одна, последняя, все еще резала сердце – слишком много жизни и души было связано с ним. Она в последнее время даже не вспоминала Сорокина, но какая-то фантомная боль от ампутированной любви мучила ее все равно.

Данила, слушая Ольгино бормотание, страдал – он давно догадался, о чем она хочет его попросить, и, наконец не выдержав, сам быстро сказал:

– Послушай, а что, если нам назвать нашего сына Иваном? В честь отца моего, а? Ванечка, Ванька! Будет Иван Данилович, хорошо, складно. Как ты думаешь? Ляль, ну что ты… Не надо…

Ольга выдохнула и так вцепилась в него, так затряслась всем телом, что Данила понял – да, правильно. Правильно он сказал. И вовремя. Она не плакала, а только глубоко дышала, стараясь успокоиться, а Данила молча гладил ее по голове.

– У меня прадед был… Иван Бахрушин… замечательный человек. Я тебе потом… расскажу.

– Ну, вот и хорошо.

– Мне нравится… это имя.

– Я же тебе говорил – просто поверь мне.

– Думаешь, это легко?..

– Трудно. Ну что, решили – Ванька?

– Ванька! Иван Данилович… Подожди, а как твоя фамилия?!

– Ничего себе! Замуж собралась, а за кого – не знает!

– Правда, какая фамилия?

– Ты знаешь, фамилия у меня сложная, редкая очень. Ты такой небось и не слышала никогда…

– Ну ладно!

– В общем, Даниловы мы.

– Да что ты? Выходит, ты – Данила Данилов?!

– Ага. Отец пошутил.

– Слу-ушай, а давай Ваньку тоже Данилой назовем?! Представляешь, как здорово будет!

– Нетушки! Ванька, и все! Кто, в конце концов, здесь отец?!

– Ты.

– То-то же! А дочку сама назовешь.

– Дочку! – Ольга засмеялась. – Ты этого еще роди, а то – дочку!

– И рожу, – серьезно сказал Данила. – За мной не заржавеет. Да мне это… раз плюнуть!

Ни сейчас, ни потом – ни разу за всю свою долгую жизнь – Данила с Ольгой так и не вспомнили самую первую встречу. Хомские тогда остановились в той же самой гостинице, в которой поселилась Ольга, снова приехав в этот уральский город – одна и навсегда. Куда она еще могла поехать? И Москва, и Петербург казались ей слишком близкими к Сорокину. Не в Прагу же ей было, в самом деле, ехать? А больше она нигде и не была. Хотя с ее деньгами – за дом заплатили столько, что ей и не снилось! – Ольга вполне могла купить себе не то что квартирку в Праге, а, пожалуй, и домик в Испании. Она не привыкла к большим деньгам и по старой памяти все экономила – кто знает, что ждет впереди?

Сюда она приехала с одной сумкой – ничего лишнего. Барахло сожгла, часть мебели продала, а другая пошла вместе с домом. Весь огромный семейный архив, в свое время приведенный в порядок дедом, она отдала в городской музей, который просто не верил своему счастью: количество фондов сразу выросло вдвое! Книги подарила в библиотеку, которая одна еще существовала из бахрушинских заведений: школу давно упразднили, и она стояла немым укором, полуразрушенная, а больница сгорела. Лялька боялась даже подумать, что станет с ее домом – вокруг, за двухметровыми заборами, уже возводились потихоньку особняки самых причудливых конфигураций.

Тогда же, семь лет назад, все еще было на месте – и дом, и сад, и бабушка: еще только подходил к концу первый год их совместной с Андреем жизни. А Данила, совсем не похожий на себя нынешнего – худой, длинноволосый, еще толком не опомнившийся, в то время раздумывал, стоит ли жениться на подруге погибшей Марины: любить он ее не мог, но одному было так тоскливо! Они встретились совершенно случайно посреди улицы в центре города: Хомский с Ольгой и Данила с Анькой и ее двумя пацанами – Анькин муж отошел за сигаретами, Данила только что поймал близняшек и тащил их, ухватив поперек животов, а мальчишки радостно визжали, дрыгая ногами.

– Дань, Дань, посмотри! Скорей! Вон, пара идет! У нас в гостинице живут! Он ее знаешь на сколько лет старше?! А такая любовь!

– Где? Кто? – Данила завертел головой, но тут увидел Ольгу и остолбенел. Он отпустил близняшек, и они прыгали рядом, хватая его за руки, а Данька не видел ничего вообще, кроме смеющихся серых глаз и лукаво приподнятой брови. Спроси его, как она выглядит, во что одета – Данила бы не ответил.

– Здра-авствуйте! Гуляете?

Ольга с Андреем приостановились, поздоровались с Аней и пошли было дальше, но потом оба оглянулись.

– Ну все, свела парня с ума! – сказал Андрей, а Ольга засмеялась.

Она была счастлива. Ей так нравилось сводить с ума, быть красивой, все время чувствовать любовь Андрея и любить его самой, что она иной раз нарочно кокетничала с кем-нибудь, чтобы доставить Хомскому это невинное мужское удовольствие: все восхищаются моей женщиной, а она принадлежит только мне! Но тут она не успела даже пококетничать – молодец сразу разинул рот и покраснел. Он понравился им обоим – длинный, смешной, растерянно моргающий, обвешанный детьми: близняшек было всего двое, но они так мельтешили, что казалось, их целая куча. Ольга улыбнулась ему, и Данила покраснел еще пуще.

– Лялька! Не хулигань! А то у молодого человека инфаркт будет!

– А я что, я ничего…

– Вот такого тебе надо, – сказал, посмеиваясь, Хомский, когда они отошли подальше. – А то выбрала какую-то старую перечницу…

– Никого мне не надо, не выдумывай! Мне и с тобой хорошо!

Но на потрясенного Данилу оглянулась еще раз. И вздохнула – так, легонько. Хомский и не заметил. Или заметил? Данилу она несколько раз вспоминала, а потом забыла: столько их было, сраженных ее красотой, всех и не упомнишь! Один такой, сообразив, что ему не обломится, ехидно сказал Хомскому, когда тот расплачивался с ним за обед.

– А это вашей дочери! – И дал для Ольги конфету.

Ольга засмеялась и тут же, пока официант не отошел, поцеловала Андрея так не по-дочернему, что молодой человек смутился. Хомский тоже посмеялся, но укол почувствовал очень болезненный: ему и так все время казалось, что Ольга видит в нем в большей степени отца, чем мужа… или любовника.

Аня тоже забыла ту случайную встречу: в Ольге совсем не осталось былого блеска, она осунулась и подурнела от переживаний. Правда, когда Данила рассматривал Ольгин семейный альбом, лицо Андрея Евгеньевича показалось ему странно знакомым и он долго вспоминал, где мог видеть этого седого человека, с улыбкой смотрящего на него поверх очков. И главное, такое ощущение, что совсем недавно видел! В кафе, что ли, где они мороженое ели? Точно! Данила уговаривал Ляльку, а тот сидел за соседним столиком и кивал ему: правильно, мол, давай! А когда уходили, его уже не было… Да нет, не может быть! Просто похож! Показалось! И Данила потряс головой, прогоняя наваждение.

Когда Ольга с Андреем выбирали имя своему сыну, за полторы тысячи километров от них в маленьком подмосковном городе Сорокин вдруг проснулся так резко, что голова закружилась и затошнило. Он посидел, положив руку на выпрыгивающее из груди сердце, и подождал, пока не перестала вертеться вокруг него карусель шкафов и кресел, потом встал и пошел на кухню. Достал из холодильника бутылку минералки, налил и долго сидел, глядя на пузырьки, шипящие в стакане.

Сегодня улица была пустая.

Совершенно пустая: ни Ляльки, ни желтых листьев, ни машин, ни собак, ни птиц. Голые липы, мокрый после дождя асфальт, автобусная остановка. Подошел, скрежеща, автобус, открыл со скрипом двери, постоял. Потом, словно пожав плечами – ну, как хочешь! – закрыл двери и уехал. Автобус тоже был пустой – ни пассажиров, ни кондуктора, ни водителя. И Сашка вдруг увидел, что улицы больше нет: остались одни тротуары, а между ними провал, который все расширяется и расширяется, и вот уже из-под его ноги отваливается и падает вниз кусок асфальта! Потом ему показали все сверху, с высоты – крошечный островок, торчащий, как гнилой зуб, из пасти страшной пропасти. Крошечный островок с автобусной остановкой и с его мелкой фигуркой… И только через пару дней он понял, о чем этот сон: Лялька его разлюбила. Совсем. Навсегда и бесповоротно.