Вера Колочкова - Парадокс Гретхен Страница 30

И еще одно воспоминание всплыло. То самое, в дальние уголки памяти запрятанное, которого она страшно боялась – потому и запирала его подальше, под самые надежные и крепкие замки…

Случилось это с ней два года назад. Жанночка тогда уехала подлечиться в какой-то замечательный санаторий, Левушку одного на хозяйстве оставила. Вот он и позвонил Асе: помоги, говорит, в квартире убраться, а то к раковине уже подойти невозможно, грязная посуда прямо на пол вываливается. Она поехала, конечно. Примчалась на всех парах, в дверь позвонила – он и открыл ей, пьяный в стельку… Тут же, с ходу, схватил в охапку и грубо поволок в спальню, она даже опомниться не успела. Даже никакого намека на сопротивление в ней тогда не возникло – так все это быстро, по-хамски произошло. Как будто так и надо. Как будто с ней только так и можно… Лежала потом, натянув одеяло до подбородка, со смятением, с ужасом потолок рассматривала. И убеждала себя изо всей силы, что ничего такого особенного, страшного не произошло, просто Левушка сильно напился и себя не помнил… А Жанночка никогда об этом и не узнает… А Левушка захрапел сразу. Она тихо оделась и ушла домой. И так хотелось по дороге под машину броситься – ужас просто. Будто перечеркнули ее, Асю Макарову, разом Левушкины торопливо-хамские объятия и деловое сопение в ухо, будто выкачали из нее всю женскую суть и выбросили, воспользовавшись, за ненадобностью. А утром Левушка позвонил и как ни в чем не бывало сообщил ей радостную весть, что деньги в институт за Пашкину учебу уже перечислены, что беспокоиться ей по этому поводу целых пять лет не стоит… Правда, при этом добавил жестко:

– А про вчерашнее – забудь. Не было ничего, поняла? И не сердись, Аська. Мне просто надо было это сделать. Ну что это за мужик, который подругу жены не трахнет хоть раз? Правда же? Ничего, Аська. Переморгаешься…

И захохотал в трубку. Весело так захохотал, довольно. А что ей тогда оставалось? Она и постаралась забыть. И думала, что ей это удалось. Но оно живо, оказывается, воспоминание это, и, вернувшись, жжет ее теперь ненавистью и стыдом… Господи, больно-то как… Как же так получилось-то, господи, что стала она настоящим, стопроцентным витамином для сидящих в ее друзьях-покровителях чертей и сама этого не увидела? И ничего вокруг больше не видела: ни жизни, ни детей, ни песен Пашкиных? И обвинить теперь в этом некого, кроме своего собственного черта, который тоже витаминов требует, как Кот говорит… Ну ничего, она с ним еще разберется, с чертом своим. Она ему голову-то открутит, уничтожит его в себе… Хватит, хватит с нее…

14

Следующим вечером Ася с Татьяной долго ехали в переполненном в этот час автобусе на другой конец города. Ася, как обычно, чертыхалась про себя, оказавшись зажатой между широкими спинами, – вот не дал же бог роста! – и с завистью поглядывала на высокую и статную Татьяну, которая стояла так, будто ехала в автобусе совсем одна. Конечно, попробуй-ка, зажми такую… А когда они вывалились наконец со своими сумками из автобуса и уточнили направление, в котором им предстояло двигаться, Ася и вообще приуныла – такая даль несусветная оказалась, а она еще и на каблуках высоких. Однако тут же себя одернула, подумав о том, что сейчас увидит наконец Пашку и поговорит с ним, и все образуется, и, может даже, если повезет, уговорит его вернуться домой… Хотя это вряд ли. Не поверит он ей, конечно же. Она и сама-то себе еще с трудом верила. Все время казалось, что последние события происходят не с ней, а с какой-то другой женщиной. А она, Ася Макарова, ни на что такое совершенно не способна – ни с Жанночкой ссориться, ни на начальницу орать, ни у детей своих прощения просить…

– Ты чего такая задумчивая? – посмотрев ей в лицо с высоты своего роста, спросила вдруг Татьяна. – Идти, что ль, к ним боишься?

– Да не то чтобы боюсь, Тань. Сама не знаю. Понимаешь, чувство вины меня грызет и грызет в последнее время. А я не привыкла быть перед своими детьми виноватой, и все тут. Больше командовать привыкла…

– А я, ты знаешь, боюсь. За себя боюсь. Вдруг не сдержусь и опять на Ритку орать начну? Меня иногда несет, я собой не владею. А она, зараза такая, ни в чем мне не уступает! Ну вот что у меня за характер такой, а? Через него и мужика потеряла…

– Тань, я все не решаюсь тебе рассказать… Я ведь знаю теперь твоего мужа – недавно с ним познакомилась. Так уж получилось, что спас он меня. Только не спрашивай о подробностях, ладно? Хоть убей – не смогу про это говорить. Зареветь боюсь. Одно только могу сказать совершенно определенно – он у тебя замечательный. И, по-моему, очень тебя любит…

Татьяна остановилась посреди тротуара и удивленно, растерянно уставилась на Асю, затем, так ничего и не сказав в ответ, медленно и задумчиво двинулась дальше. А пройдя несколько шагов, снова остановилась и снова неуверенно посмотрела на Асю, словно не решаясь с ней заговорить. Ася, угадав в ее глазах невысказанный вопрос и пожалев ее по-бабьи, все-таки решилась ответить сама:

– Тань, да один он живет. Один. Нет у него никого. Он у бывшего своего воспитанника, у Коли, угол как бы снимает.

– У дебила этого?

– Ну зачем ты так…

Татьяна резко мотнула головой, как уставшая пристяжная, и быстро пошла вперед, словно куда-то опаздывала. Асе пришлось за ней почти бежать, и вскоре она взмолилась отчаянно и сердито:

– Да постой ты, господи! Чего понеслась-то так! Бегу за тобой, как жалкая женщина! У меня же шаг короткий, да каблуки еще! Да сумки!

Татьяна, обернувшись, остановилась, потом рассмеялась беззлобно и произнесла миролюбиво:

– Ой, да ты прости меня, Асенька! Просто я за эти полгода столько всего себе надумала, что и не рассказать. То ненавидела его, то любила безумно, то обижалась, то вдруг в мысленные споры с ним вступала… Извелась вся! А ты – как обухом по голове…

– Да ничего не обухом! Просто сказала, что знакома с твоим драгоценным Котом, и все. А про Колю ты зря так презрительно говоришь. Все равно так нельзя, нельзя…

– Это Кот тебя этому научил?

– Чему?

– Дебилов своих защищать – чему… Вот объясни мне, глупой, ради бога – разве можно посвятить всю свою жизнь дурдому? Это что, пунктик такой, что ли? Надо было с золотой медалью окончить школу, потом университет с красным дипломом – для чего? Чтобы копаться в человеческих отбросах? Учить их быть пригодными для нормальной жизни? Или адаптировать, по его выражению? А зачем? Для чего? Неужели, в конечном счете, только для того, чтобы самому вместе с ними деградировать потихоньку?!

– Но это его выбор…

– Да знаю я! Всю жизнь только это и слышу: и про выбор, и про то, что кто-то должен… Кому, кому он должен-то?

– Себе, Тань, наверное. Надо быть верным самому себе. И делать по жизни то, что должен. Как сам этот долг чувствуешь. Помнишь, во времена нашей молодости слово такое в ходу было – призвание? Хорошее слово, между прочим. Так вот, каждый должен следовать этому своему призванию и не изменять ему направо и налево. И никого не слушать. Я раньше тоже этого не понимала. Вернее, изо всех сил сопротивлялась этому пониманию. И зря, как оказалось.

– А теперь, значит, понимаешь?

– Да. Теперь, пожалуй, да, слава богу. И к Пашке для этого вот иду. Чтоб сказать – понимаю…

Татьяна вздохнула и замолчала, шла медленно рядом, низко опустив голову. Потом подняла к Асе лицо и тихо проговорила:

– Ты знаешь, где-то в глубине души я тоже все понимаю… А потом будто ветер во мне поднимается и перебалтывает все в голове, и несет меня опять со страшной скоростью неизвестно куда… Хорошо, что хоть Ритке моей такой же крутой характер достался: может мне такой отпор дать – мало не покажется. А если бы нет? Кем бы она тогда выросла? Забитым матерью жалким существом?

– Витамином…

– Каким витамином?

– Каким? А таким вот – чертовой добычей. Слушай, а мы ведь пришли, кажется! Вон, смотри, дом восемнадцать…

Они поднялись по скрипучей деревянной лестнице двухэтажного дома, такого ветхого, что, казалось, он вот-вот начнет рассыпаться на глазах, как карточный домик, и долго нажимали по очереди на кнопку входного звонка около обшарпанной деревянной двери, обитой настолько затертым дерматином, будто кто-то долго и старательно водил по нему грубым наждаком. Сообразив наконец, что по ту сторону двери никаких звонков не слышно, начали просто в эту дверь стучать костяшками пальцев, пока она не открылась, явив им очаровательную толстушку в стареньком халатике, с веснушками на курносом носу и следами ямочек на круглых плотных щечках.

– Здравствуйте… – первой поздоровалась Ася и улыбнулась толстушке на всякий случай как можно приветливее – вдруг это квартирная хозяйка Пашкина?

– Здравствуйте! А вы к кому? – радостно показала им девчонка вмиг появившиеся в улыбке ямочки и скосила хитрый глаз на Асину хозяйственную сумку, из которой призывно-сытно пахло купленной по дороге курицей-гриль.