Юлия Лешко - Ангел в темноте Страница 30

Ольга почувствовала вдруг, что начала заикаться, чуть ли не мямлить: не могла подобрать нужные, убедительные слова – очень мешало какое-никакое, а знакомство, просто соседство с этим человеком. Ей стало стыдно перед самой собой – что это она вдруг?

– Я не хочу говорить резкости, но вы, надеюсь, не рассуждаете по принципу «нет пророка в своем отечестве»? – взяв себя в руки, спросила она довольно холодно.

Геннадий немного смутился. Но решимости не утратил:

– Я… совершенно безотносительно… я не имел в виду вас конкретно, вообще наших врачей… но… Нет, я не хочу оправдываться! И не буду. Вы же не будете спорить, что уровень…

Ольга выслушала его длинную сбивчивую тираду молча. Потом сказала тихо, без малейшего пафоса, без агрессии:

– Поверьте мне, «квасной патриотизм» тут ни при чем. Да, многое оставляет желать лучшего. Странно было бы спорить по поводу оборудования – на восемьдесят пять процентов оно не наше, и медикаменты мы используем большей частью импортные. Уход, возможно, тоже лучше у них, но что касается квалификации, может быть не стоило бы так категорично…

Геннадий красноречиво прижал руку к сердцу, но Ольга жестом попросила не перебивать ее:

– Оправдываться я ведь тоже не собираюсь, ни в коем случае. И к диспуту нашему не готовилась заранее, поэтому точных цифр не назову, но вы уж поверьте, я же практикующий врач: процент излеченного лейкоза у детей в возрасте Марины и у них, и у нас примерно одинаков. Да, я скажу страшную вещь: одинаково невысок. Взрослых это впрочем, к сожалению, тоже касается.

Геннадий неожиданно резко перебил Ольгу:

– Я вам не верю.

Ольга замолчала. Трагических примеров своей правоты приводить не хотелось, а ведь они были, да что там – они были у всех на слуху…

Потом спросила очень тихо:

– Вообще мне не верите или в частности, по поводу статистики?

– Да не цепляйтесь вы к словам.

Только сейчас стало заметно, что Геннадий не просто расстроен, но и очень устал. Видимо, не спал ночью – глаза красные. Ольга посмотрела на него с сочувствием и пониманием, которого он от нее, видимо, не хотел принимать.

– Знаете, я ведь не враг ни вам, ни, тем более, вашей дочери. Мое твердое убеждение: кровь нужно лечить там, откуда человек родом, понимаете?

Геннадий устало, но при этом все равно иронично кивнул головой:

– Ольга Николаевна, а вы идеалистка.

Ольга опустила глаза: все, что угодно, только не идеалистка. Ей ли, с ее опытом, так часто печальным, трагическим, кидать в лицо ни на чем не основанные обвинения. Идеалистка? Звучит почти как идиотка. При чем тут идеализм… Да, она в глубине души считала себя оптимисткой, но вслух этого никогда и никому не говорила. Была суеверной. И это скрывала. Верила в Бога. Но не считала нужным афишировать и свою веру.

Без веры в этой профессии работать нельзя – так считала Ольга. Конечно, она знала немало людей, которых можно было смело называть профессионалами и которые работали, даже не задумываясь о столь высоких материях. В большинстве своем они честно и ответственно, насколько хватало совести и умения, исполняли свой долг. Чаще всего их было не в чем упрекнуть. Ну, разве что в… излишне спокойном отношении к делу. Работа, мол, как работа… Заметнее всего это спокойствие – вот ведь в чем ужас! – было пациентам. А ведь они работали и работают с детьми.

И все-таки ей претили досужие разговоры о так называемом профессиональном равнодушии и цинизме. Не судите! Им все равно, несмотря ни на что, «есть чем оправдаться перед Богом».

Геннадий видел, что Ольга искренне огорчена финалом их разговора. Видно по ней, что она просто хороший человек. И все же он решил не сдаваться. Решила не сдаваться и она.

– И все-таки… Мы еще поговорим на эту тему, – попробовала не обидеться Ольга Николаевна.

– На эту – навряд ли, – отрезал Геннадий. Встал:

– Я могу сейчас навестить Марину?

Ольга посмотрела на часы над дверью кабинета:

– Сейчас тихий час.

– Я ждать не могу, у меня времени мало. Время для меня теперь, знаете ли, как никогда, – деньги.

Ольга Николаевна кивнула, понимая, что Геннадий не просто остался при своем мнении – он настроен на решительные действия. Что ж, это его отцовское право. Неизвестно, в какие двери кинулась бы стучать она, Ольга, если бы…

– Если она не спит, конечно, зайдите. Вы ведь никого не побеспокоите: кроме нее, там никого нет.

Все-таки проскользнуло в интонации какое-то недопонимание… Геннадий почувствовал его и усмехнулся:

– У Марины непростой характер, Ольга Николаевна. Она всегда выбирала, с кем быть, сама. Ей сейчас трудно, наверное, не время менять ее привычки.

– Знаете, изоляция, даже добровольная, в ее состоянии – не самое лучшее. Ей бы отвлекаться чаще на что-то, просто с кем-то болтать…

– Маринка не болтушка. Она…

Геннадий улыбнулся неожиданно милой, обезоруживающей улыбкой. Улыбнулся так нежно, будто дочка оказалась рядом. Сразу стало видно, что он очень любит дочь и по-настоящему страдает.

– Она – философ.

Ольга невольно улыбнулась в ответ, вспомнив серьезную девочку, умеющую так четко формулировать свои мысли. И не стала рассказывать отцу, какие «философские» вопросы задает его Марина.

– Пойду.

– До свидания, Геннадий Степанович.

Дверь за Геной закрылась.

Ольга задумчиво повторила:

– До скорого свидания…

Утром Ольга, стараясь производить как можно меньше шума, причесывалась возле зеркала, когда из соседней комнаты послышался заспанный голос дочери:

– Мама, я сегодня к папе поеду.

– Он сам к нам собирался в субботу приехать: бабушка яблок из деревни передала… – откликнулась Ольга и заглянула к дочери.

Наташка потягивалась, но вставать, по всему видать, не собиралась.

– Вставай, Наташка, стройся, сейчас ЦУ на день буду давать.

Ну, конечно, так и встанет Наталья по команде: перевернулась на живот, змейкой переползла на другой край кровати, чтобы было видно сквозь открытую дверь, как мать причесывается:

– Папа звонил? А я где была?

Ольга в тон дочери повторила:

– А ты где была?

Наташа засмеялась. И надо же – вышла все-таки из своей кельи в пижаме, завязанной узлом на загорелом животе, начала расплетать растрепанную за ночь косу:

– Мам, в школу через две недели, дай хоть последние деньки как следует догулять, чтобы не жалеть, что лето кончилось.

И стала приплясывать у зеркала, как Бритни Спирс, покачивая бедрами, сверкая голым пупком и напевая при этом совсем из другого репертуара:

– Я так хочу, чтобы лето не кончалось!..

Ольга внимательно и нежно посмотрела на дочь, все той же танцующей походкой слоняющейся между кухней и комнатой. Взрослеет. Заметно округляется… Если не видеть совсем еще детского личика, можно подумать – девушка, настоящая…

Она не в состоянии была контролировать Наташку – просто времени не хватало, именно на контроль. И поболтать вроде успевали утром, и посекретничать иногда, и бытовые проблемы решить – ну, получалось же как-то, между делом. А вот следить за распорядком ее дня, режимом питания, фиксировать приход и уход – никак. Оставалось только доверять ей. Но, кажется, этот стихийно выработавшийся метод воспитания оказался вполне действенным. Об одном только просила Ольга у дочери, нет, требовала категорически: не курить! Наташка пообещала, что курить не будет. Честно рассказала, что пробовала, но ей не очень понравилось. «Не очень?» – переспросила Ольга Николаевна, грозно насупив брови. «Совсем мне не понравилось», – ничуть не струсив, успокоила Наташка.

Наверное, со временем возникнут проблемки посерьезнее, чем «курить – не курить»… Но это уж будем принимать, как говорится, по мере поступления. И… философски надо ко всему этому попробовать относиться. «Что миру – то и мамкиному сыну». Дочери, то есть.

И тут же, конечно, вспомнила про Марину. Уже стоя у дверей, оглянулась на дочь и спросила:

– Ты Марину Бохан хорошо знаешь?

– Знаю. И ты ее знаешь – она в соседнем подъезде живет.

– Она заболела очень серьезно, лежит у меня в отделении…

Наташка посмотрела на мать с каким-то недоверием. Молчала, думала.

Ольга спросила:

– Хорошая она девочка, Маринка?

Наташа задумчиво ответила:

– Нормальная. Потом помотала головой:

– Хорошая…

Потом засмеялась и добавила:

– Помнишь, как-то в мае жарко-жарко было, градусов под тридцать? Сережка Котовицкий поливал из шланга грядки под окном?

– Как жарко было помню, а как Сережка грядку поливал не помню, извини…

– Ну, не важно. Он-то петрушку, цветы поливал, огородик там у его мамы маленький, а жарко же…

– Ну и что?

– А то, что ребята в футбол играли, говорят ему: «Полей, Котя, сверху, сделай дождь…» Ну он и полил.

– А зачем ты мне все это рассказываешь?

– Да потому что он, когда струю воды на мальчишек направил, попал на лобовое стекло этого Маринкиного джипа!