Давид Ланди - Биоген Страница 31

Вдруг вдалеке я замечаю одинокую фигуру мальчика, сидящего у самой кромки воды. Вглядываясь в него, я замедляю шаг. Что-то неуловимо-знакомое сквозит в наклоне его головы, в движении руки, рисующей на песке узоры. Я продолжаю идти вперед, но ноги мои с каждым шагом наливаются свинцом, и тело, как будто преодолевая сопротивление, становится непривычно медлительным. Расстояние между нами неумолимо сокращается, и в тот момент, когда я останавливаюсь, желая увидеть его лицо, прежде чем подойти к нему вплотную, он поворачивает голову и, заметив меня, стремглав бросается прочь. Все происходит так быстро, что я не успеваю запечатлеть его образ. В моем сознании остается только мелькнувшая из-под пряди черных волнистых волос улыбка – не то искаженная страхом, не то выражающая дерзкий вызов.

Я кидаюсь за ним в погоню. Мальчик бежит, не оглядываясь, словно знает, что я буду его преследовать. Он движется в сторону скал. Желая догнать его раньше, чем он начнет взбираться на камни, я стараюсь ускорить бег. Но как только я прикладываю усилия и пытаюсь двигаться быстрее, неосязаемая сила сопротивления увеличивает свое давление, а планета повышает гравитационный потенциал.

Мальчик карабкается на скалу, и меня охватывает предчувствие беды. Страх окутывает язык и сплетает мои нервы в комок, который застревает под кадыком, блокируя взволнованное дыхание и оставляя альвеолы легких без кислорода. Я открываю рот, чтобы крикнуть, остановить его, но слова падают на песок, как куски гранита в черную бездну полыньи. Он вскарабкивается наверх и исчезает за большим валуном. Я лезу следом, стараясь успеть до того, как произойдет что-то непоправимое, трагическое. Цепляюсь пальцами за острые выступы камней, царапаю о сухостой колени, но мои движения, скованные невидимой силой сна, опаздывают, отстают от собственных устремлений, и душа все время хочет вырваться из тела и броситься в погоню одна.

Наконец я преодолеваю возвышенность, где нахожу узкую тропинку. Утес выпирает в море на десять саженей, и на его краю я вижу одинокую фигуру. Мальчик стоит ко мне спиной и смотрит на восходящее солнце. Утренние лучи божественного света окружают его чело, создавая ореол из отблесков, переливов и брызг отраженных в воде лучей. Двигаясь к нему по тропинке, я замечаю, что тяжесть в моих ногах прошла. Тело вновь обрело привычную легкость, и только душа, трепеща от переполняющего ее ужаса, пятится теперь назад. Страх ложится на сердце свинцовым брелком предчувствия. Я иду вперед, ступая по каменистой почве как можно тише. Мальчик продолжает любоваться поднимающейся над морем звездой. Ее огромный светящийся факел выплывает из голубой глади воды, выворачивая наизнанку тьму мира. Не замечая моего появления, он остается на месте, пораженный величием света. Кажется, беглец обо всем забыл: обо мне, о времени, о побеге, о годах, прошедших на берегу водоема, о погоне и желании уединиться. Его оцепеневшее тело неподвижно, как камни, выпирающие из грунта справа и слева от нас. Я приближаюсь к подростку настолько, что различаю пряди его волос, обдуваемые утренним ветерком. Они вздрагивают и покачиваются, как ковыль, перешептываясь друг с другом о чем-то далеком, забытом, исчезнувшем. В этот момент солнце отрывается от горизонта и, раздуваясь, вспыхивает в полную мощь, погружая в свое великолепие проснувшийся вокруг мир. Словно пробудившись от глубокого сна, мальчик медленно поворачивается ко мне, и я замираю, вспоминая эти черты лица. Но когда моя память, пробираясь сквозь терний долговременной[277] иконической[278] информации, оказывается так близка к разгадке, что кажется – еще мгновение, и она откинет завесу с тайны нашего знакомства, мальчик отклоняется назад и, словно серая тень от скользящей над водой птицы, раскинув в сторону руки, падает со скалы в море, даже не пытаясь удержаться, остаться со мной.

И улыбка – эта жуткая улыбка дерзости и безумия – не сходит с его лица на протяжении мучительных мгновений, пока длится полет.

Я бросаюсь к обрыву и, не увидев беглеца на поверхности, прыгаю за ним. После погружения тела в воду, к своему ужасу, я обнаруживаю, что скорость моего падения не изменилась. Вода оказывается такой же тяжелой, как в Волге. Она затягивает, влечет, манит и увеличивает скорость бурного погружения. Дно приближается так стремительно, что, несмотря на большую глубину, я едва успеваю перевернуться, чтобы оттолкнуться и всплыть для нового вздоха. Глубина сворачивает, сужает пространство и, сдавливая барабанные перепонки, вызывает острую боль, которая проникает в мой мозг оглушительным звоном фанфар. Мальчика нигде нет. Я отталкиваюсь, желая вернуться на поверхность, но вместо этого мои ноги погружаются в ил. Паническая атака мгновенно дереализует восприятие окружающего подводного мира, и в тот момент, когда я начинаю задыхаться, кто-то хватает меня за руку. Я вскидываю голову и встречаюсь с глазами мальчика, чьи два бездонных блюдца взирают на утопленника почти в упор. Его пронзительный взгляд, замутненный прозрачной бирюзой морской воды, внимательно рассматривает меня, проникая в самые потаенные уголки детской души, и изучает ее, как изучает археолог таинственный амулет, попавший ему в руки из глубины веков, как изучают рентгеновские лучи скелет вселенной, двигаясь с высокими энергиями в космическом пространстве глазами создателя.

Вдруг он с силой дергает меня за руку, и мои ноги чуть высвобождаются из западни. Он повторяет рывок и, заметив, что я теряю сознание, наращивает темп хаотичных движений. Но мои конечности очень медленно поддаются освобождению из песчаной ловушки. Он встает рядом со мной на дно и толкает мое тело вверх: раз… еще раз… еще… Наконец ноги освобождаются, и тело начинает взлетать. Опустив голову, я смотрю вниз и вижу на морском дне поглощенного илом ребенка. Он тянет ко мне плети своих беспомощных рук, и его глаза выражают мольбу, призыв о помощи. Вынырнув, я делаю вдох и тут же ныряю обратно. Первые движения даются мне легко, но вскоре коктейль могильного озера[279] встает между мной и подростком неприступной стеной. Чем глубже я опускаюсь, тем выше становится плотность воды. Я стараюсь преодолеть ее, но она борется, выпирает, выталкивает меня на поверхность, не позволяя погрузиться на необходимое расстояние. И каждый раз на глубине я вижу его – немого мальчика, тянущего ко мне свои тонкие руки. Вместе с движениями прибоя они колышутся, как пламя свечи, и тянутся, тянутся, тянутся вверх…

Я выныриваю на поверхность моря, набираю полные легкие воздуха и опять пытаюсь достигнуть дна. Периодичность моих ныряний учащается, сливаясь с барабанами сердца. Борьба продолжается, переходя в остервенение, и я начинаю задыхаться. В это мгновение гул нарастающих аплодисментов будит сознание эпилепсика[280], возвращая ему действительность в момент окончания музыкально-хореографического представления, и я вижу, что зал приветствует мое пробуждение аплодисментами, а я, избавленный от кошмара, сижу в кресле с благодарной улыбкой утопленника на бледном, как смерть, лице…

Как губка – мел со школьной доски, соленые волны Черного моря смыли ноэму[281] одесского театра в сознании ребенка одним прыжком.

Скопления воды на поверхности планеты, как бы они ни назывались: море, океан, река, озеро, пруд, ерик (главное, чтобы теплый), для Водолея – это всегда возможность психического, физиологического, этнического, религиозного и медицинского катарсиса.

Встреча с водой – это встреча резинки с каракулями прошлогоднего карандаша. Ррраз – и нет каракулей грусти, тоски и депрессии, в гардеробе различных процессов внутреннего мира высокоорганизованной материи средней интенсивности, образующей эмоциональный фон для протекающих психических курьезов в настроении ребенка, попавшего (ценой невероятных усилий) сначала на этот свет, а потом (ценой билета в один рубль пятьдесят копеек) на балет.

«Вот билет на балет, на тот свет билета нет», – спел в песне Игорь Корнелюк, испытав похожие впечатления от обладания пропуском в «оперу для глухих»[282], когда пришла пора доставать из кармана амбивалентный (по отношению к кондуктору) билет и обменивать его на кратковременную популярность.

Поэтому, немного поразмыслив над предложением мамы найти новое занятие, я смирился с ее настойчивостью, и на следующий день, после школы, меня отвели в балетную студию. Студия располагалась в здании Дома офицеров, находящегося на площади Ленина – вождя, изможденного величием (до неприличия) порабощенного им народа.

Торец здания выходил на улицу героической Тринадцатой гвардейской дивизии, и в нем располагался кинотеатр «Салют». Балетом мы занимались в холле. Два или три месяца преподавательница морочила мне голову растяжками и прыжками. Я освоил обе детали. На этом все и закончилось, потому что учить меня (как всегда) стало просто нечему. Хотя я-то как раз мог проинструктировать учителя, как правильно заряжать бутылки карбидом, чтобы не порезать во время выстрела рук и не лишиться зрения.